Радость

Александр Лоуэн является создателем биоэнергетики — метода психотерапии, который разрабатывался с целью вернуть телу его естественную свободу и спонтанность посредством обширного комплекса упражнений. Будучи ведущим пропагандистом этого метода, объединяющего в себе непосредственную работу тела с психоаналитическим процессом, д-р Лоуэн является одновременно практикующим психиатром в Нью-Йорке и Коннектикуте, а также исполнительным директором Института биоэнергетического анализа.

Эта книга посвящена моей жене, Роуфрете Лесли Лоуэн, человеку истинно религиозному.

Предисловие.
Минуло сорок восемь лет с того дня, когда я увидел своего первого клиента. Я только что прошел курс психотерапии у знаменитого австрийского специалиста Вильгельма Райха. Научные труды и практическая деятельность этого ученого становились в ту пору все более известными во всем мире, так что в результате возник спрос на разработанный и пропагандируемый им вид психотерапии. Поскольку его подходом и методологией владел тогда весьма ограниченный круг лиц, я оказался востребованным, невзирая даже на факт, что в тот момент еще даже не был дипломированным врачом. В качестве начинающего я брал со своего первого пациента два доллара в час, что даже по тем временам было невысокой оплатой. Но когда я мысленно возвращаюсь назад к этому своему первому опыту лечения, то начинаю сомневаться в том, стоило ли оно на самом деле даже этой, совсем небольшой суммы. У меня не было ни малейшего представления о степени глубины и серьезности того расстройства, которому в рамках нашей культуры подвержены столь многие люди и которое включает в себя депрессию, чувство беспокойства и неопределенной опасности, а также отсутствие любви и радости в жизни.

Проработав с людьми почти полстолетия и написав за это время одиннадцать книг, я смею полагать, что приобрел понимание человеческих проблем, и это позволило мне сформулировать принципы эффективного терапевтического подхода, который я называю биоэнергетическим анализом. Книга, которую вы держите в руках, даст описание этого метода лечения и проиллюстрирует его применение на конкретных примерах, заимствованных из историй болезни и жизни моих клиентов. Позвольте мне откровенно и с самого начала отметить, что разработанный и предлагаемый мною метод вовсе не является ни быстрым, ни простым, хотя он и эффективен. Однако его реальная, практическая эффективность зависит от степени опытности того терапевта, который его применяет, и от глубины его собственного самопостижения. Поскольку проблемы, с которыми борется конкретный индивидуум, за многие годы налагают внушительный отпечаток на структуру его личности, то пребывать в ожидании какого-то скорого и легкого способа исцеления было бы попросту нереалистичным. Истинные чудеса случаются редко. Единственное чудо, которое имеет место с завидной регулярностью, — это чудо сотворения новой жизни. Именно этому чуду и посвящена данная книга.

Основополагающая теоретическая идея биоэнергетического анализа состоит в том, что разум и тело, психологические и физиологические процессы, с одной стороны, функционально идентичны, а с другой стороны, антитетичны. Их функциональная идентичность связана с тем фактом, что тело и разум действуют как единое целое, обеспечивая работу организма, и являются единым целым на глубинном уровне энергетических процессов. Антитетичность отражается в том, что на поверхности разум может оказывать влияние на тело, а тело, разумеется, воздействует на мыслительные и умственные процессы.

Биоэнергетический анализ базируется на следующей идее: человек — это унитарное существо, и то, что происходит в его разуме, должно происходить и в его теле. Тем самым, если человек подавлен мыслями об охватившем его отчаянии, о своей беспомощности и неудачах, то и его тело будет демонстрировать подобное же подавленное состояние, что будет внешне проявляться в уменьшенной степени импульсивности, пониженной двигательной активности и стесненном дыхании. Все телесные функции, включая обмен веществ, или, говоря медицинским языком, метаболизм, окажутся подавленными, результатом чего явится пониженное производство энергии в организме.

Конечно же, разум может воздействовать на тело точно так же, как тело влияет на разум. В некоторых случаях можно добиться у индивида улучшения телесного функционирования посредством изменения его душевного состояния, но любое достигнутое таким путем изменение будет носить лишь временный характер, если не обеспечить существенного изменения лежащих за этим основополагающих телесных процессов. С другой стороны, непосредственное улучшение таких телесных функций, как дыхание, подвижность, ясность ощущений и самовыражение, производит немедленный и достаточно длительный эффект на душевное состояние человека. В конечном итоге, обеспечение роста энергетических возможностей человека — вот то фундаментальное изменение, которое должно достигаться терапевтическим процессом, если последний хочет на самом деле добиться своей цели: освободить индивида от ограничений, которые налагает на него прошлое, и от запретов, которые исходят из его настоящего.

Иерархия функций личности
щелкните, и изображение увеличится
Приведенная выше схема изображает иерархию функций личности в виде пирамиды, на вершине которой находится эго. Эти функции взаимосвязаны и взаимозависимы друг от друга, причем все они покоятся на едином фундаменте, в качестве которого выступает производство и потребление энергии.

Цель терапевтического процесса состоит в том, чтобы помочь индивидууму восстановить полный потенциал своей личности. У всех тех, кто обращается к терапевту, из-за перенесенных в детстве психических травм в значительной степени снижена способность жить и воспринимать жизнь во всей ее полноте. В этом состоит основное расстройство или нарушение их личности, которое обусловливает все наблюдаемые у них симптомы. В то время как сами конкретные симптомы показывают, в какой мере данный индивид искалечен своим изъяном, у всех этих лиц существует и некая общая черта, состоящая в потере определенной части самого себя. Все пациенты врача-психотерапевта страдают из-за наличия определенных ограничений в их Я: из-за ограниченного самосознания, урезанных средств самовыражения и пониженного чувства самообладания. Перечисленные только что основные функции представляют собой колонны или несущие конструкции храма под названием «Я». Их слабость влечет за собой потерю данной личностью чувства безопасности, что подрывает все усилия этого человека отыскать те умиротворенность и радость, которые придают жизни ее самый сокровенный, глубинный смысл и наполняют индивида чувством максимально полного удовлетворения жизнью.

Преодоление всех таких ограничений — амбициозная цель для любой методологии-лечения, и, как я уже говорил ранее, достигнуть ее совсем нелегко. Без ясного понимания указанной терапевтической цели вполне можно потеряться и заблудиться в запутанном лабиринте различных конфликтов и двусмысленностей, которые сбивают с толку большинство тех целителей, кто обещает грядущее скорое излечение страждущих. Но эта задача продолжает оставаться важной, а ее решение может оказать существенную помощь тем людям, для которых жизнь — это всего лишь борьба за выживание и существование, а радость — редко выпадающая удача.

ГЛАВА 1. РАДОСТЬ.

Свобода от вины.
После того как я поработаю со своими пациентами, большинство из них уходят с сеанса, чувствуя себя хорошо. Некоторые из них покидают мой кабинет даже с ощущением радости. Но эти приятные и хорошие чувства, как правило, удерживаются у них не очень долго. Они появляются как результат того, что во время терапевтического сеанса человек испытывает освобождение от какого-то стесняющего его напряжения, он чувствует себя более оживленным и более глубоко понимает собственное Я. К великому сожалению, на начальной стадии лечения эти чувства не длятся долго, поскольку описанный перелом в лучшую сторону был достигнут с моей помощью — сам по себе, без моей поддержки, пациент пока не в состоянии сохранять свою открытость и свободу. Но каждый такой перелом чувств и ощущений, каждое снятие напряжения представляет собой шаг в направлении к восстановлению своего Я, даже если человек пока не в состоянии полностью удержать достигнутый успех. Временный характер подобных достижений объясняется еще и тем, что по мере все более глубокого физического и психологического проникновения в себя пациент в ходе осуществляемого им поиска самого себя будет сталкиваться со все более пугающими его воспоминаниями и чувствами из самого раннего периода своего детства — теми чувствами, которые в интересах успешного выживания оказались запрятанными наиболее глубоко и задавленными наиболее сильно. Однако по мере все более и более глубокого погружения в свое Я человек, помимо всего прочего, обретает также мужество оперировать с этими своими страхами и психологическими травмами, восходящими к самому раннему детству, как зрелая личность, то есть без их отрицания, отторжения и подавления. Где-то очень глубоко внутри каждого из нас сидит ребенок, который был в свое время невинен и свободен и который знал, что дарованная ему жизнь — это одновременно и дарованная ему радость.

Маленькие дети обычно целиком открыты чувству радости. Хорошо известно, что они от радости прыгают и скачут — в самом буквальном смысле этих слов. Точно так же ведет себя молодняк самых разных животных, который взбрыкивает всеми четырьмя конечностями и носится взад-вперед в радостном и непринужденном приятии жизни. Очень редко удается увидеть человека зрелого или пожилого возраста, который бы чувствовал и вел себя подобным образом. По-видимому, взрослые люди ближе всего подходят к указанному состоянию в тот момент, когда танцуют, и как раз по этой причине танцы испокон веков считаются самым естественным занятием при всякого рода радостных событиях. Детям, однако, не нужен особый повод, чтобы открыто проявлять свою радость. Разрешите им свободно действовать в компании сверстников — и очень скоро у такой компании станут наблюдаться различные внешние проявления радости. Помнится, когда мне было года четыре или пять и начинался сильный снегопад, я вместе с соседскими ребятишками немедля выскакивал на улицу. Все мы бывали приятно возбуждены и начинали плясать в кругу света, отбрасываемого мутноватым фонарем, и при этом пели примерно так: «Снег идет, снег идет, мальчик маленький растет!» Я навсегда запомнил чувство радости, которое испытывал по такому случаю. Дети часто ощущают радость, когда получают в подарок что-то давно и сильно желаемое, и выражают ее тем, что от восторга начинают скакать и визжать. Взрослые в гораздо большей мере ограничивают себя в выражении всяческих чувств, нежели дети, и это ведет к снижению интенсивности испытываемых ими добрых чувств. Помимо этого, они обременены разными заботами и обязанностями, и их словно осаживает весьма распространенное у большинства ощущение вины; все это в совокупности ведет к быстрому затуханию охватившего было их приятного возбуждения, так что взрослым людям редко удается испытать подлинную радость.

Мне хорошо знакомо чувство радости, вдруг возникающее при некоторых самых обыденных и даже банальных обстоятельствах. Прогуливаясь недавно по сельской проселочной дороге, я неожиданно ощутил, как моя душа воспарила. Дорога эта была мне хорошо знакома, ничем особенным она вообще не отличалась, но, по мере того как я делал новый и новый шаг и ощущал всякий раз мягкие соприкосновения подошв с упруго пружинящей почвой, я одновременно чувствовал какой-то ток, пронизывающий тело, и мне казалось, будто я расту — и не просто расту, а стал выше на добрый пяток сантиметров. Что-то внутри меня приятно размягчилось и растеклось, и на душе стало по-настоящему радостно. Признаюсь, какой-то остаточный след этого замечательного ощущения продолжает постоянно пребывать во мне с того — уже довольно отдаленного — момента, и, хотя за это время в моей жизни случилось достаточно много болезненных, вредоносных и огорчительных эпизодов, в течение большей части времени в моем теле не перестает сохраняться хорошее, приятное ощущение. Я полагаю, что это позитивное ощущение связано и с психотерапией, которой я занимаюсь начиная с 1942 года, и с тем вниманием, которое я непрерывно и на протяжении многих лет уделяю в этом плане самому себе. Терапевтическая деятельность позволяет мне поддерживать достаточно тесный контакт с живущим внутри меня ребенком, который, невзирая на довольно-таки неблагополучное в целом детство, продолжает помнить о радостях, свойственных этому периоду жизни, и умеет включить в мою взрослую жизнь те особенности и свойства детства, которые не только делают радость возможной, но и позволяют ее испытать.

Детство — в предположении, что это здоровое, нормальное детство, — характеризуют два особых качества, которые как раз и ведут к радости: свобода и невинность. Нет нужды подробно объяснять важность свободы, для того чтобы испытывать чувство радости. Трудно вообразить кого-то испытывающим приподнятые, радостные чувства, если, скажем, свобода его передвижения ограничена некой внешней силой. Когда я был маленьким, то самым ужасным наказанием, которому могла подвергнуть меня мать, было велеть мне оставаться дома в тот момент, когда другие ребята выходили на улицу поиграть. Одной из причин, почему я, как, впрочем, и очень многие другие дети, так стремился поскорее вырасти и стать взрослым, было желание обрести положенную мне свободу. Повзрослев, я полностью освободился от родительского контроля. В рамках нашей культуры свобода означает право искать и находить свое собственное счастье или радость. К сожалению, одной внешней свободы для этого оказывается недостаточно. Человек должен также обладать внутренней свободой, а именно: свободой открыто выражать свои чувства. Такой свободой я, как и очень многие люди в кругу нашей культуры, не располагаю. Наше поведение и способы выражения чувств контролирует наше супер-эго, располагающее длинными перечнями того, что «надо» и что «нельзя» делать, и обладающее властью наказать при несоблюдении его заповедей и указаний. Наше супер-эго — это внутренняя реализация авторитарного, то есть властного, родителя-диктатора. Однако оно функционирует ниже сознательного уровня, так что у нас нет отчетливого понимания тех ограничений, которые оно налагает на наши чувства, и тех действий, которые на самом деле не являются результатом нашей свободной воли. Развенчание супер-эго, его свержение с престола, на котором оно восседает, и восстановление индивидуумом свободы выражения своих чувств отнюдь не превращает его в нецивилизованное существо. Напротив, все это — необходимые условия, позволяющие ему быть ответственным членом общества и по-настоящему высокоморальной личностью. Только свободный человек уважает права и свободы других людей.

Тем не менее мы должны признать, что жизнь в обществе требует наличия некоторых ограничений на наше индивидуальное поведение, которые необходимы в интересах поддержания коллективной гармонии. Все человеческие сообщества так или иначе регулируют социальное поведение своих членов, но соответствующие нормы и правила обычно содержат суждения о поступках, а не о чувствах. Индивид может быть признан виновным, если он нарушает повсеместно признанные общественные правила поведения, но его осуждают только за конкретные действия и проступки, а не за чувства или желания. Однако цивилизованные общества, в основе которых лежит власть, нередко расширяют понятие виновности так, чтобы оно наряду с поступками и в дополнение к ним охватывало также замыслы и чувства.

Это изменение может быть проиллюстрировано на примере библейского повествования об Адаме и Еве. В Библии подробно описывается, как они, вкусив плод с древа познания, потеряли свою невинность и чувство радости. Перед тем как вкусить этот запретный плод, они жили в состоянии блаженства в садах Эдема, которые являли собой истинный рай, — как живые существа среди других живых существ, следуя естественным и инстинктивным импульсам и побуждениям, исходящим от их тел. Но после того как сии обитатели райских кущ съели запретное яблоко, они узнали разницу между правильным и ошибочным, между добром и злом. Глаза их раскрылись, и они увидели, что ходят обнаженными. Поскольку им стало стыдно, то они прикрыли свою наготу, а потом скрылись от Бога, потому что почувствовали себя виноватыми. Никакие другие живые существа не знают отличия правильного от ошибочного, им неведомо чувство стыда или ощущение вины. Никакое иное живое существо не судит самого себя. Никакое иное живое существо не в состоянии оценить себя как «хорошее» или «плохое». Наконец, никакое иное живое существо не располагает самосознанием и не имеет своего супер-эго, которому оно должно подчиняться; исключением тут является собака, которая живет в доме своих хозяев в подчиненном и зависимом положении, очень сильно напоминая в этом смысле маленького ребенка.

Мы обучаем своих собак придерживаться некоторых шаблонных моделей поведения, которые считаем правильными или хорошими, и наказываем их либо по-иному добиваемся от них покорности, если они не подчиняются. Собаку, которая не хочет повиноваться, часто называют «плохой собакой», и большинству этих животных приходится научиться вести себя так, чтобы доставлять удовольствие своим владельцам. Обучение собаки или ребенка тому, как надлежит вести себя цивилизованным образом, необходимо для жизни в рамках общества, и как собака, так и ребенок будут совершенно естественным образом пытаться соответствовать тому, что от них ожидают, если такое ожидаемое поведение не нарушает их интегральную цельность. Однако на деле подобного рода цельность слишком часто действительно нарушается, а это заставляет животное или ребенка сопротивляться и вступать в силовое противостояние, из которого ни тот, ни другой не может выйти победителем. В конечном итоге все это приводит к настолько сильному нарушению интегральности или цельности, что их дух оказывается сломленным. Такое сломленное состояние легко и наглядно можно наблюдать у собаки, которая перед строгим хозяином поджимает хвост и прячет его между лап. Но ничуть не сложнее увидеть и сломленного ребенка, взгляд которого становится тусклым, тело зажимается и костенеет, а вся манера поведения свидетельствует о покорности и подчинении. Такие дети, вырастая, превращаются во взрослых неврастеников, которые могут быть обучены науке побеждать, но совершенно не знают, как быть веселыми и радостными.

Люди, которые приходят на лечение к психотерапевту, независимо от того, насколько они преуспели в своей карьере, — это личности, дух которых сломлен до такой степени, что им полностью чуждо чувство радости. Конкретные симптомы, которые у них наблюдаются, представляют собой всего лишь внешние проявления их патологического состояния или дистресса. Некоторые из этих пациентов могут быть сломлены до такой степени, что они стали буквально недееспособными, в то время как другим вроде бы удается вполне успешно функционировать в обществе. Однако было бы ошибкой полагать, что если кто-то не обращается к психотерапевту или вообще не верит в необходимость наличия врачей с такой профессией, то он непременно здоров. Я приступил к лечению у Вильгельма Райха, питая иллюзию, будто я в полном порядке, но не потребовалось много времени, чтобы обнаружить следующее: на самом деле я был изрядно напуган и полон всевозможных страхов, не чувствовал себя в безопасности, а мое тело было физически напряжено. В одной из своих предыдущих книг, которая называется «Биоэнергетика», я уже рассказывал о своем опыте в качестве пациента этого выдающегося психотерапевта — опыте, который буквально ошеломил меня осознанием степени и глубины моего невроза, но одновременно показал путь к восстановлению своей цельности как личности и дал мужество настойчиво следовать выбранному мною пути.

Этот путь состоял в том, чтобы капитулировать перед собственным телом и внимательно слушать его сигналы. Я должен был перестать отождествлять себя со своим эго и перейти на самоотождествление с телом и его ощущениями. На уровне эго я воспринимал себя как человека яркого, интеллектуального и во. всех отношениях превосходного. Мне верилось, что я смогу достигнуть многого, но чем именно это окажется — не знал. Я жаждал стать знаменитым. Мною двигали далеко не ординарные амбиции, внушенные матерью, которая хотела с помощью сына как-то компенсировать полное отсутствие амбициозности у моего отца; но, к счастью, я получал с его стороны достаточную поддержку, чтобы не позволить своей матери добиться надо мной полной доминации. Следовательно, для меня отдаться во власть своему телу, капитулировав перед ним, означало, в частности, необходимость отбросить этот раздутый, образ собственного эго, которым я на самом деле пытался скрыть и возместить глубоко запрятанные, но основополагающие чувства неполноценности, стыда и вины. Если бы я принял все эти чувства как данность, то стал бы неизбежно ощущать себя ужасающе униженным — а как раз этого я подсознательно стремился избежать. Капитулировать перед телом, отдаться ему во власть — значит капитулировать и отдаться во власть сексуальности, которая, как я чувствовал, лежала у корней моих наиболее глубоких страхов оказаться отвергнутым и униженным. В общем-то, именно та соблазнительная приманка радостей и экстаза, которую таил в себе секс, в конечном итоге привела меня к доктору Райху и вовлекла в проводимую им терапию тела и души.

На сознательном уровне у меня не было никакого чувства вины в связи с моей сексуальностью. Будучи достаточно утонченным и вполне современным взрослым человеком, я мог воспринимать сексуальность как нечто естественное и позитивное. Однако на телесном уровне я ощущал, что мною движет желание, которое не находит глубокого удовлетворения. Я представлял из себя типичную нарциссическую личность, которая в своем сексуальном поведении выглядела свободной, но эта свобода была внешней, а не внутренней; это была свобода действовать, а не чувствовать. У меня не было абсолютно никакого чувства вины применительно к сексуальности, однако я все-таки не мог, безоговорочно капитулировав, целиком и полностью отдаться женщине и не мог позволить, чтобы в ходе полового акта сексуальный восторг овладел без остатка всем моим естеством. Подобно тому как это обстоит у большинства индивидов в рамках нашей культуры, мой таз тоже был заблокирован хроническими мускульными напряжениями и в зените полового акта, в его кульминационный момент, не мог двигаться свободно и спонтанно. Когда мне в ходе терапии у доктора Райха удалось в конце концов избавиться от этих напряжений и мой таз стал перемещаться по-настоящему свободно и спонтанно, действуя в полной гармонии с моим дыханием, я ощутил в себе такую радость, которую человек может, по-видимому, почувствовать, когда после долгого заточения его выпускают из тюрьмы.

Хроническое напряжение, или ригидность, мышц в различных частях тела образует настоящую тюрьму, которая препятствует личности в свободном изъявлении своего духа. Такого рода напряжение можно обнаружить в челюстях, в шее, в плечах, в груди, в верхней и нижней частях спины, в ногах. Этим напряжением проявляется, или, говоря иначе, «манифестируется», запрет на прохождение импульсов, которые данный индивидуум предпочитает подавлять из-за страха перед наказанием — словесным или физическим. Угроза оказаться отвергнутым родителями или лишиться родительской любви — это для маленького ребенка нечто опасное буквально для самой его жизни, и часто одно лишь соответствующее вербальное предупреждение порождает у него больше страха, нежели грядущее физическое наказание. Ребенок, живущий в страхе, напряжен, обеспокоен и зажат. Такое состояние является для него болезненным, и ребенок, чтобы не испытывать боль или страх, будет стремиться стать бесчувственным. «Омертвление» тела с помощью мышечного напряжения исключает боль и страх, поскольку «опасные» импульсы как бы заключаются в тюрьму. Тем самым выживание начинает казаться гарантированным, но для такого индивида подавление чувств становится подлинным образом жизни. Удовольствие оказывается подчиненным выживанию, а эго, которое первоначально обслуживало тело в его желаниях получать удовольствие, теперь в интересах безопасности осуществляет контроль над телом. Между эго и телом образуется зазор, который находится под контролем полосы мышечного напряжения у основания черепа, разрывающей энергетическую связь между головой и телом — иными словами, между мышлением и чувствами.

Обеспечение выживания, будучи представлением инстинкта самосохранения, является одной из первостепенных функций эго. Оно достигает этого выживания благодаря имеющейся у него способности привязывать сиюминутную реакцию тела к внешней окружающей действительности. С помощью имеющихся у него средств контроля над произвольно сокращающимися мышцами эго осуществляет управление всеми теми телесными функциями, которые могут повлиять на выживание. Но, подобно генералу, который, вкусив власть, даваемую командным постом, превращается в диктатора, эго упорно не желает распроститься со своей гегемонией. Невзирая на тот факт, что опасность осталась в далеком прошлом — испуганный ребенок теперь превратился в независимого взрослого, — эго никак не может позволить себе принять новую реальность и расстаться с тем контролем, которым оно располагало. Теперь оно превращается в супер-эго, которое настаивает на лежащей на нем прямой обязанности сохранять за собой полный контроль; при этом оно угрожает, что в случае отказа от предоставления ему подобного статуса результатом явится всеобщая анархия в организме и личности. Мне хорошо известны многие мои пациенты, которые, будучи вполне независимыми взрослыми людьми, продолжали бояться своих родителей и опасались даже открыто разговаривать с ними. Оставаясь с родителями один на один, они трусили и дрожали, словно перепуганные собачонки. Когда в результате проведенной терапии они обретали мужество свободно обращаться к своему родителю, то бывали потрясены и изумлены тем, что этот человек, казавшийся им столь угрожающим, при ближайшем рассмотрении вдруг переставал быть тем чудовищем, которого они всю жизнь боялись.

Различие между эго и супер-эго состоит в том, что первое из них обладает способностью отказываться от контроля и управления, когда ситуация позволяет это сделать. Применительно к супер-эго дело обстоит совершенно иначе. Весьма немногие люди, практически никто не умеет сознательно расслабить свои судорожно стиснутые челюсти, напрягшиеся шейные мышцы, сократившуюся мускулатуру спины или свои одеревеневшие и затекшие от напряжения ноги. В большинстве случаев они даже не воспринимают факт наличия такого рода напряженного состояния и того бессознательного контроля, представителем и выразителем которого оно является. Многие люди чувствуют напряженность в своем теле по причине тех болезненных ощущений, которые она порождает, но не имеют при этом ни малейшего представления о том, что и указанное напряжение, и вызванная им боль являются результатом того, как они функционируют или как они себя держат. Некоторые даже рассматривают подобную жесткость, или ригидность, тела как признак силы, как доказательство того, что они сумеют противостоять любым возможным превратностям судьбы, что они не будут сломлены стрессом и не поддадутся ему, что они сумеют вынести всякий дискомфорт или дистресс. Я убежден, что мы становимся народом борцов за выживание, которые настолько боятся болезней и смерти, что просто не могут жить как свободные люди.

Такого рода страх перед полным отказом от контроля и управления со стороны эго является основной причиной нашего недовольства судьбой и широко распространенного ощущения, что «нет в жизни счастья». Тем не менее большинство людей не осознают, до какой степени они полны страхов. Каждая имеющаяся в теле хронически напряженная мышца — это напуганная мышца; иначе она не противилась бы с таким упорством и цепкостью потоку проходящих через тело чувств и жизненных сил. Это еще и разгневанная, сердитая мышца, поскольку гнев является естественной реакцией на принудительно наложенные ограничения и на отсутствие свободы. И, кроме всего прочего, здесь также имеет место печаль из-за потери даже потенциальной возможности пребывать в состоянии приятного возбуждения, когда кровь энергично циркулирует, а тело словно вибрирует и его пронизывают волны позитивного возбуждения. Подобное состояние телесной живости представляет собой физическую основу для того, чтобы иметь возможность испытывать радость, — об этом прекрасно знают многие религиозные люди. И когда члены секты трясунов начинают трястись, когда святые или юродивые впадают в исступленный транс, а бродячие дервиши кружатся в загадочном танце до тех пор, пока не достигнут экстаза, то они поступают так именно в поисках подобного состояния радостного возбуждения.

Радость — это переживание, бесспорно связанное с религией. В религии ее принято связывать с тем, что человек вверяет себя Всевышнему и признает Бога и его милость. Сердцевиной библейской веры является предписание: «Вы должны возрадоваться перед лицом Бога, вашего Господа и Повелителя». Это утверждение (Второзаконие, 2:13) было обращено Моисеем к детям Израиля, после того как они благополучно спаслись из тяжкого египетского пленения. На древнееврейском языке слово «радость» звучит как «гул». Первоначальный смысл указанного слова — «кружиться волчком под влиянием сильной эмоции». Это слово, которое псалмопевец порой применяет для описания Бога, изображает его вращающимся в выражении величественного восторга.

В Новом Завете (Иоанн, 15:11) Иисус говорит о том, что в соответствии с провозглашаемым им учением все его истинные ученики должны испытывать радость. Во Втором Послании Иоанна Богослова (12) он говорит следующее: «Надеюсь прийти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна». Христианство учит, что пребывать в единении с Господом, Отцом нашим, — это значит испытывать радость.

Еще одну точку зрения на радость выразил знаменитый немецкий поэт Фридрих Шиллер в своей оде «К Радости», где о радости говорится так: она была выкроена из божественного пламени силой, которая взяла для этого благого дела цветок, только что распустившийся из бутона, добавила к нему огня, взятого от солнца в небесах, и породила сферы путем вращения безграничного эфира.

Все эти образы заставляют думать, что Бога, пребывающего в небесах, можно отождествить с теми космическими силами, которые создали звезды. Из всех этих бесчисленных звезд самой важной для жизни на Земле является наше Солнце. Это от него исходит божественное пламя, это оно являет собой ту вращающуюся сферу, лучи которой делают землю плодоносной. Своим сиянием оно освещает и обогревает Землю, давая движущий импульс тому безостановочному коловращению, тому танцу, имя которого — жизнь. Ведь многих божьих тварей и существ пробуждение в ясный, солнечный день наполняет ясно видимой радостью. А такое создание, как человек, особенно чувствительно к божественному огню нашего светила. Потому нет ничего удивительного в том, что уже древние египтяне поклонялись Солнцу как божеству. Да и у славян есть бог Солнца: Ярило.

Рабиндранат Тагор, индийский ученый, писатель и мудрец, также говорит о радости в терминах естественных, природных процессов: «Принуждение вовсе не является окончательным взыванием к человеку, а вот радость является, и радость присутствует везде. Она — в зеленом ковре травы, устилающем землю, в голубой безмятежности неба, в не ведающем усталости роскошестве весны, в молчаливой воздержанности зимы, в буйной плоти, которая делает живой нашу телесную оболочку, в идеальной уравновешенности и гармонии человеческого облика — благородного и возвышенного — перед лицом всеобъемлющего и безостановочного процесса жизни, в осознании всех наших сил и возможностей… Лишь тот постиг окончательную истину, кому ведомо, что весь мир, вся вселенная — это творение радости».

«Но как же тогда быть с печалью?» — может спросить кто-то. Все мы знаем, что в жизни есть место и печали, и горю. Они приходят к каждому из нас, когда мы лишаемся одного из тех, кого любим, когда мы теряем силы и возможности в результате несчастного случая или болезни, когда мы разочарованы в своих надеждах и чаяниях. Но точно так же как день не существует без ночи, не бывает и жизни без смерти, а радость не может существовать в дистиллированном виде, без примеси печали. В жизни есть место боли, равно как и удовольствию, но мы в состоянии соглашаться с фактом наличия боли лишь до тех пор, пока не оказываемся погруженными в нее. Мы можем согласиться с потерей, если знаем, что не осуждены горевать непрерывно и очень долго. Мы в состоянии принять ночь, поскольку знаем, что вслед за ней непременно настанет день, и мы в состоянии принять печаль, если знаем, что к нам снова возвратится радость. Но радость может родиться лишь в том случае, если наш дух свободен. К сожалению, слишком многие люди пребывают сломленными, и для них радость невозможна до тех пор, пока этот слом не заживет и они не излечатся.

Каким образом человек теряет дарованную ему радость? Библия позволяет в какой-то мере понять это. Она рассказывает нам о том, как в незапамятные времена в Эдемском саду, бывшем в ту пору раем, обитали мужчина и женщина. Подобно всем прочим живым существам, населявшим этот чудный сад, они пребывали в состоянии блаженного неведения. В том саду росли два дерева, плоды которых им было запрещено вкушать: дерево познания добра и зла и дерево жизни. Змей искушал Еву съесть плод с древа познания, говоря, что он хорош. Ева отказывалась и объясняла это тем, что, вкусив запретный плод, она обязательно умрет. Но змей уверял, что она не умрет, ибо станет подобна Богу, познав, как и он, различие между добром и злом. Тогда Ева вкусила сей плод и убедила Адама поступить точно так же. И едва только сделав это, они обрели знание.

Этот библейский рассказ раскрывает, как человек приходит к самопознанию. Запретное знание оказалось осознанием сексуальности. Всякое иное живое существо, кроме человека, пребывает обнаженным, но ни одно из них не чувствует при этом стыда. Все прочие живые существа сексуальны, но сами они не осознают своей сексуальности. Именно такого рода самопознание лишает сексуальность ее естественности и спонтанности и тем самым в конечном итоге лишает человека изначально присущей ему невинности. Потеря же невинности порождает ощущение виновности и ведет к чувству вины, которое разрушает радость.

Разумеется, весь этот рассказ носит аллегорический, иносказательный характер, но он описывает то, через что проходит каждая человеческая личность в процессе приобщения к культуре. Всякий ребенок рождается в состоянии невинности и свободы, и благодаря этому он может испытывать радость. Радость представляет собой естественное состояние ребенка, равно как и всякого молодого животного, что совершенно очевидно всякому, кто, например, когда-либо наблюдал в погожие весенние деньки резвящихся ягнят, которые так и скачут от радости. #page#

Ощущение жизни тела.
Радость принадлежит к кругу позитивных телесных ощущений; она не является умственным чувством и не присуща разуму. Человек не в состоянии заставить свой разум испытать радость. Все позитивные телесные ощущения начинаются с некоторого исходного состояния, которое может быть описано как «хорошее». Его противоположность — когда человек чувствует себя «плохо», а это означает, что вместо позитивного возбуждения у него за счет чувства страха, отчаяния или вины имеет место противоположное, негативное возбуждение. Если страх или отчаяние слишком велики, то они полностью подавляют все иные чувства и в таком случае тело цепенеет, становясь онемевшим или безжизненным. Когда чувства совершенно подавлены, человек теряет способность чувствовать, что означает погружение в депрессию — состояние, которое, к несчастью, может у отдельных людей превратиться в настоящий образ жизни. С другой стороны, когда, начиная с исходного состояния хорошего самочувствия, приятное возбуждение постепенно нарастает, человек испытывает радость. А когда радость переполняет все существо, она переходит в экстаз.

Если телесная жизнь сильна и упруга, то чувства, подобно погоде, бывают изменчивы. В какой-то момент мы можем быть обозлены, потом полны любви, а еще позже — начать плакать. Печаль может смениться удовольствием точно так же, как после солнечного дня может хлынуть дождь. Такие перемены настроения в человеке, подобно переменам погоды, никак не нарушают какой-то основополагающей уравновешенности его личности. Все эти изменения происходят только на поверхности и не нарушают тех глубинных пульсаций, которые дают человеку ощущение полноты и качества бытия. Подавление чувств представляет собой омертвляющий процесс, который влечет за собой снижение внутренней пульсации тела, его жизненной силы, или витальности, его состояния положительного возбуждения. По этой причине подавление одного чувства ведет к подавлению всех прочих. Если мы подавляем свой страх, то тем самым подавляем и свой гнев. А результатом подавления гнева становится подавление любви.

Нас, людей, членов человеческого сообщества, в очень раннем возрасте учат тому, что определенные чувства являются «плохими», в то время как другие — «хорошими». Фактически именно это сформулировано в Десяти Заповедях. Любить и почитать своего отца и мать — это хорошо, ненавидеть их — плохо. Грешно возжелать жену твоего соседа, хотя если она — привлекательная женщина, а ты — полный жизни мужчина, то такое желание более чем естественно.

Здесь важно, однако, отметить, что питать чувства — это вовсе не грех; общественно значимый интерес представляет лишь конкретное действие, порождаемое чувством. В целях сохранения социальной гармонии мы налагаем на поведение людей определенные правила контроля и регулирования. Такие заповеди, как «не убий» или «не укради», представляются совершенно необходимыми ограничениями, если люди живут совместно в составе больших или малых групп. Люди являются существами общественными, выживание которых зависит от совместных и скооперированных действий всей группы. Ограничения на поведение, которые способствуют росту благосостояния группы и ее процветанию, вовсе не обязательно вредны или оскорбительны для индивидуума, входящего в эту группу. Совсем другое дело — ограничения, налагаемые на чувства. Поскольку чувства образуют собой телесную жизнь человека, то оценивать чувства как «хорошие» или «плохие» — значит оценивать данного индивида, а не его действия и поступки.

Осуждать любое чувство — значит осуждать саму жизнь. Родители зачастую делают именно так, говоря своему ребенку, что он (или она) плох, поскольку у него есть определенные чувства. Это особенно справедливо применительно к сексуальным чувствам, но далеко не к ним одним. Родители часто стыдят своего ребенка за то, что он испытывает страх; это заставляет ребенка отрицать наличие страха и действовать храбро. Но если кто-то не ощущает страх, то это вовсе не значит, что он полон отваги, а говорит лишь об отсутствии у него чувства страха. Никакое дикое животное не знает понятия «хорошего» или «плохого», не испытывает стыда и не чувствует себя в чем-то виноватым. Никакое животное не оценивает свои чувства, свои действия или себя самого в целом. Никакое животное, обитающее в естественной природе, не обладает супер-эго или самосознанием. Оно свободно от внутренних ограничений, проистекающих из чувства страха.

Чувство представляет собой восприятие и постижение какого-то внутреннего движения. Если нет движения, то нет и чувства. Таким образом, если кто-то позволяет своей руке висеть безо всякого движения в течение нескольких минут, то он теряет ощущение руки. Мы говорим, что она «становится омертвевшей». Такой же принцип остается справедливым для всех чувств. К примеру, гнев представляет собой сильный всплеск энергии в теле, активизирующий те мышцы, которым предстоит реализовать действия, связанные с гневом. Этот всплеск является импульсом, который, будучи воспринят сознательным разумом, создает чувство. Однако восприятие — это лишь поверхностное явление: импульс, побуждение ведет к возникновению чувства только тогда, когда этот импульс достигает поверхности тела, где располагается обширная мышечная система, обеспечивающая реализацию произвольных движений. В теле наблюдается много различных импульсов, результатом которых не становятся чувства, поскольку они продолжают оставаться внутренними и не выплескиваются наружу. Мы в обычном состоянии не чувствуем биения сердца, поскольку соответствующий импульс не достигает поверхности. Но если сердцебиение становится весьма сильным, то его воздействие ощущается на поверхности тела и мы осознаем факт наличия своего сердца и воспринимаем его пульсацию.

Когда некоторый импульс достигает мышцы, эта мышца настраивается на действие. Если указанная мышца связана с обеспечением произвольных движений, то соответствующее действие находится под контролем эго и оно может быть ограничено или модифицировано сознательным разумом. Блокирование упомянутого действия создает в данной мышце состояние напряженности, поскольку она энергетически заряжена действовать, но не может этого сделать из-за ограничивающей ее команды, которая поступила от разума. В этот момент напряженность является осознанной, а это означает, что она может достигнуть разрядки, или, иначе говоря, релаксации, путем отзыва или отмены указанного импульса. Напряжение, впрочем, вполне можно разрядить в другой форме, скажем, изо всех сил стукнуть кулаком по столу, вместо того чтобы стукнуть им по чьей-то физиономии. Если, однако, оскорбление или обида, которые спровоцировали гнев, продолжают выступать в качестве раздражителя, выводящего человека из равновесия, то такой импульс гнева не удается сознательно отменить или отозвать. Указанное замечание верно применительно к конфликтам между родителями и детьми, поскольку последние никуда не могут деваться от родительской враждебности. При этом ребенок в большинстве случаев не располагает возможностью или средствами разрядить накативший на него импульс гнева без риска спровоцировать еще больший гнев и враждебность со стороны родителей. В подобной ситуации напряженность неизбежно становится хронической, болезненной и вредоносной. Облегчения можно добиться только путем достижения онемения или нечувствительности всей соответствующей зоны, превращения ее в нечто ригидное и неподвижное, так чтобы все чувства оказались потерянными.

У тех индивидов, кто длительное время из соображений страха подавлял свой гнев против родителей, наблюдается отчетливо выраженная напряженность мускулатуры в нижнем, или пояснично-крестцовом, отделе спины.

Нередко верхняя часть спины у них скруглена и приподнята вверх, как это бывает у собаки или кошки, которая готовится к нападению. Можно описать такого человека как индивида «с вздыбленной холкой», которая указывает на состояние гнева. Но сам этот человек совершенно не в курсе своего телесного состояния, равно как и того гнева, который лежит в основе данного состояния и является его первопричиной. Все это заморожено в нем, а сам он словно занемел. Такой индивидуум по самому мелкому и незначительному поводу может впасть в страшную ярость, не ощущая при этом, что на самом деле он просто изливает долго подавляемый и сдерживаемый гнев. К сожалению, подобная вспышка ярости не ведет к стабильной разрядке накопившегося напряжения, поскольку это всего лишь взрывная реакция, а не подлинное выражение гнева, лежащего в основе всего данного явления.

Подобные очаги хронических мышечных напряжений обнаруживаются по телу повсеместно, служа зримыми признаками заблокированных импульсов и потерянных чувств. Скажем, челюсти являются распространенной зоной хронической мышечной напряженности, которая у некоторых лиц бывает настолько сильной, что образует собой самый настоящий болезненный синдром, известный в медицине под названием «болезнь височно-нижнечелюстного сустава». Те импульсы, которые при этом блокируются, связаны со сдерживаемым громким плачем или стремлением укусить. Человек настраивает свою нижнюю челюсть и весь подбородок на поддержание самоконтроля в ситуациях, где он может сломаться и начать рыдать или убежать в страхе. Когда такой самоконтроль носит осознанный характер и им можно воспользоваться в соответствии со своим желанием, то он способствует благополучию человека. С другой стороны, нельзя достигнуть разрядки хронического напряжения в челюстях с помощью сознательных усилий, за исключением самого кратковременного расслабления, поскольку такого рода напряжение служит манифестацией привычного, или характерологического, состояния решительности. Каждое хроническое напряжение является ограничением, налагаемым самим индивидуумом на свою способность к самовыражению. В кругу нашей культуры большинство людей страдает от существенной по величине и хронической по времени напряженности своей мышечной системы — в шейном отделе, в груди, нижней части спины, в ногах, если называть лишь некоторые из зон такой напряженности — напряженности, которая сковывает этих людей, ограничивает грацию и непринужденность их движений и по существу лишает их возможности выражать себя свободно и полно.

Хроническое мышечное напряжение является физической стороной чувства вины, поскольку оно служит представлением отрицательного отношения эго к определенным чувствам и поступкам. Лишь немногие из числа тех лиц, кто страдает такого рода хроническими напряжениями, действительно ощущают свою вину; большинство вообще не осознают ни того, что они чувствуют себя виновными, ни того, с чем именно связана их вина. В определенном, специфическом смысле вина — это чувство отсутствия права быть свободным, делать то, что человек хочет. В более широком, общем смысле — это ощущение отсутствия легкости в теле, когда человек плохо себя чувствует. Если человек в глубине своего естества не чувствует себя хорошо, то за всем этим скрывается мысль: «Я наверняка сделал что-то плохое или ошибочное». К примеру, когда человек говорит неправду, он чувствует себя плохим или виновным, поскольку изменил своему подлинному Я, своим подлинным чувствам. Ощущение вины применительно ко лжи совершенно естественно. Однако имеются такие люди, которые, говоря неправду, не чувствуют никакой вины, но так происходит потому, что они вообще ничего не чувствуют — они подавили в себе едва ли не всякое чувство. С другой стороны, невозможно ощущать себя виновным, если человек чувствует себя хорошо или если он полон радости. Эти два состояния — чувствовать себя хорошо/радостно и чувствовать себя плохо/виновным — взаимно исключают друг друга.

Как правило, запретный плод порождает смешанные чувства. Он хорош на вкус, что является одной из причин, почему он оказался запретным. Но поскольку этот плод запрещен и запрет исходит от супер-эго — иначе говоря, той части сознательного разума, которая включает в себя родительский диктат, — мы не в состоянии полностью капитулировать перед удовольствием. Это создает у нас во рту горький привкус, который становится сердцевиной чувства вины. Разумеется, таким запретным плодом в нашем культурном круге является сексуальность, и почти все цивилизованные личности в той или иной мере страдают от чувства вины или стыда в связи со своими сексуальными переживаниями и фантазиями. У нарциссических индивидуумов имеет место отторжение чувств и отрицание какой-либо своей связи с ними, вследствие чего такие личности не испытывают стыда или чувства вины, но они неспособны также почувствовать и любовь. Эти индивиды кажутся полностью лишенными всяких запретов и совершенно свободными в своем сексуальном поведении, но вся эта их свобода — чисто внешняя, а не внутренняя, и она проявляется лишь в действиях и поступках, а не в чувствах. Их сексуальные действия образуют собой элементы перформанса — своего рода зрелища или театрального представления, — а не являются спонтанным актом, в котором человек безоглядно капитулирует перед любовью. Для них секс — это занятие, а не опыт переживания радости. Без внутренней свободы, которая позволяет глубоко чувствовать и выражать свои чувства во всей их полноте, не может быть и радости.

Внутренняя свобода человека проявляется в грациозных движениях тела, в их плавности, непринужденности и живости. Все это соответствует свободе от чувства вины, от стыда и от мучительного самосознания. Это как раз то свойство бытия, которое присуще всем животным, но которое отсутствует у большинства цивилизованных жителей нашей планеты. Оно представляет собой физическое выражение невинности и такого образа действий, который спонтанен, лишен чувства вины и полностью искренен по отношению к самому себе.

К сожалению, утраченную невинность невозможно обрести вновь. Получив разнообразные познания по поводу того, что в сексуальности хорошо, а что дурно, стали ли мы обреченными на то, чтобы пребывать вечными грешниками? Действительно ли нам суждено проживать жизнь, полную коварства, манипулирования и самообмана? Конечно же нет. Нам следует помнить о том, что все мировые религии проповедуют спасение. Нигде не предначертано, что мы неизбежно попадем в ад или даже в чистилище, хотя очень похоже на то, что многие люди влачат свое существование именно на этом уровне убеждений. Спасение всегда включает в себя необходимость капитулировать перед милостью Божьей и довериться ей, отказаться от собственного эготизма, обязаться вести моральную жизнь. Но все это легче сказать, нежели сделать. Мы потеряли непосредственный контакт с Богом, потому что мы утратили контакт с Богом, находящимся в нас, — тем ни на миг не успокаивающимся духом, который оживляет и одухотворяет наше бытие, тем пульсирующим центром нашего внутреннего Я, который освещает и освящает наше бытие и придает смысл нашей жизни.

В этой книге я собираюсь описать те муки и страдания, которые испытывали мои пациенты и которые привели их к врачу-психотерапевту. Цель терапии состоит в том, чтобы воссоединиться с нашим внутренним Богом. Этот Бог располагается внутри нашего естественного, природного Я — того тела, которое было создано по образу и подобию Господа. Это естественное Я покоится глубоко внутри нашего тела, погребенное под многочисленными слоями напряжения, которые служат представлениями различных предписаний со стороны супер-эго, а также представлениями наших подавленных чувств. Чтобы добраться до этого глубинного Я, пациент должен совершить путешествие назад, в отдаленное прошлое, во времена своего самого раннего детства. Это путешествие неизбежно порождает боль, поскольку пробуждает неприятные и пугающие воспоминания и вызывает на поверхность многочисленные болезненные чувства. Но по мере снятия напряжения и облегчения задавленности чувств то тело, которое когда-то сотворил Господь, медленно и постепенно становится полностью живым.

Путешествие в страну, где человеку предстоит открыть самого себя, путешествие, которое и образует собой терапевтический процесс, не может предприниматься в одиночку. Подобно Данте в «Божественной комедии», одинокий путник оказывается потерянным и смущенным. Данте, впав в ужас и отчаяние, когда обнаружил себя заблудившимся в сумрачном лесу и испытал ужас от вида обитавших там диких зверей, обратился за помощью к Беатриче, своей защитнице и покровительнице на небесах. Та прислала ему в качестве провожатого знаменитого древнеримского поэта Вергилия, который должен был доставить его домой по дороге, ведущей через Ад и полной всяческих опасностей для путешественника. Вергилий сумел помочь Данте безопасно пробраться через все опасные места, поскольку он сам раньше уже прошел весь этот нелегкий путь. С помощью Вергилия Данте смог миновать опасности и успешно пройти Ад, после чего он побывал в Чистилище и, наконец, попал в Рай. В терапевтическом процессе таким провожатым выступает человек, который уже совершил подобное путешествие в страну самооткрытия, пройдя при этом через свой собственный ад. Чтобы стать эффективным проводником в процессе аналитической терапии, соответствующий врач-терапевт обязан прежде сам подвергнуться полному анализу, который должен завершиться его собственным углубленным пониманием самого себя.

Для пациента, подвергающегося терапии, ад — это его подавленное и репрессированное бессознательное, тот «нижний», скрытый мир, в котором погребены ужасы прошлого: отчаяние, мучения, мании. Если пациент решился погрузиться в этот темный мир, то неизбежно испытает все болезненные стороны своего похороненного прошлого; он заново переживет те конфликты, с которыми ему не удалось совладать в свое время, и он откроет в себе силу, о которой всегда мечтал, но не смел даже верить в возможность ее наличия. Первоначально эта сила будет исходить от терапевта, от руководства, поддержки, стимулирования и поощрения с его стороны, но постепенно она будет становиться собственной силой самого пациента, по мере того как он будет обнаруживать, что все его кошмары — это на самом деле всего лишь детские страхи, с которыми взрослый человек вполне в состоянии справиться. Ад может существовать только во тьме ночи и смерти. В свете яркого дня — иными словами, при полном и всестороннем осознании — человек перестает видеть вокруг себя и в себе каких-нибудь по-настоящему опасных для него чудовищ. Злые мачехи превращаются в самых обычных, но только раздраженных и рассерженных матерей, которые ввергают своих детей в ужас и буквально терроризируют их. Те чувства, о которых думалось как о постыдных, опасных и неприемлемых, на поверку оказываются естественными и нормальными реакциями на ненормальные ситуации. Постепенно пациент начинает заново обретать свое тело, а вместе с ним — свою душу и самого себя.

Я уже указывал, что подсознательное и бессознательное — это та часть, или сфера, тела, которую человек не ощущает. В нашем теле также имеются большие участки и зоны, которые мы не можем чувствовать или ощущать. Мы никак не осознаем функционирования наших кровеносных сосудов, нервов, желез внутренней секреции, почек и т. п. Похоже, что некоторые индийские факиры в состоянии развить и углубить свою чувствительность до такой степени, что они могут ощущать эти органы, но это все-таки не тот путь, который характеризует типичную работу сознания. Можно без особой натяжки сказать, что сознание подобно вершине айсберга, которая виднеется над поверхностью моря; но в этом айсберге есть и огромная подводная часть, которую, хоть она находится ниже поверхности воды, тоже можно при желании рассмотреть. У людей, страдающих от эмоциональных проблем или конфликтов, в теле имеются такие участки, которые, хотя они входят в круг того, что при нормальной ситуации вполне осознается, совершенно не ощущаются этими индивидами по той причине, что они были иммобилизованы, или обездвижены, существующим в их теле хроническим напряжением. Такая иммобилизация блокирует импульсы, несущие с собой угрозу, но одновременно ведет к «омертвлению» данной части тела, результатом чего становится потеря соответствующей части своего Я. Следовательно, такого рода участки, или зоны, тела служат почти наглядным представлением различных эмоциональных конфликтов, которые были подавлены человеком и задвинуты в подсознание, в бессознательное. Например, большинство людей не ощущает напряженности в своих челюстях и не понимает, что подобное напряжение представляет собой подавление импульсивных стремлений укусить или громко зарыдать. Эти конфликты являются представлением подавленного бессознательного. Они образуют собой тот «подземный», «нижний» мир, где погребены такие чувства, которые эго или сознательный разум считает опасными, постыдными или неприемлемыми.

Подобно душам, томящимся в аду, все эти скрытые чувства, которые для сознательного разума умерли, продолжают жить в подземном царстве мук и страданий. Время от времени эти страдания поднимаются до уровня сознания, но, поскольку такое событие угрожает выживанию, их снова загоняют вниз. Мы в состоянии выжить, если живем на поверхности, где мы в силах контролировать свои чувства и поведение; но это сопровождается необходимостью принести в жертву глубокие и подлинные чувства. Проживание на поверхности означает — в терминах ценностей, исповедуемых эго, — поддержание нарциссического образа жизни, который по своей сути оказывается пустышкой и результатом которого, как правило, оказывается депрессия. Когда человек начинает вести жизнь в глубинах своего естества, то поначалу это может показаться болезненным и пугающим, но в конечном итоге подобный образ жизни способен принести ощущение полноты и радости жизни, если только у нас достанет мужества пройти через свой персональный ад в надежде и с целью достичь рая.

Глубокие чувства, похороненные нами в себе, — это чувства, принадлежавшие тому ребенку, которым мы когда-то были, ребенку, пребывавшему невинным и свободным, ребенку, знавшему радость до той поры, пока его дух не оказался сломленным тем, что его заставляли испытывать чувства вины и стыда в связи с его самыми естественными импульсами и порывами. Этот ребенок продолжает по-прежнему жить в наших сердцах и в нашем нутре, но мы потеряли с ним контакт, а это означает, что мы потеряли контакт с самыми глубинными частями самих себя. Чтобы найти себя, чтобы отыскать в себе это погребенное дитя, мы должны опуститься вниз, в самые глубинные зоны нашего естества, во тьму бессознательного. В подобном погружении мы не должны пугаться своих страхов и таящихся в темноте опасностей, а для этого нужна помощь сопровождающего нас терапевта-«путеводителя», который дополнит и завершит это путешествие описанием своего собственного процесса открытия самого себя.

Исповедуемые мною идеи в какой-то мере параллельны такому мифологическому мышлению, в котором диафрагма (или грудобрюшная преграда) приравнивается к поверхности земли. Та половина тела, которая располагается выше диафрагмы, находится в свете дня; то, что находится под ней, а именно живот и ниже, пребывает в ночной темноте и бессознательном. Сознательный разум располагает определенной степенью контроля над процессами, происходящими в верхней половине тела, но обладает весьма незначительным или вообще нулевым контролем над процессами в его нижней части, в число которых входят функции, связанные с сексуальностью, экскрецией (или выделением) и репродукцией (или размножением). Эта часть тела — живот, брюшная полость — тесно связана с животной стороной человеческой природы, в то время как функции верхней половины тела в гораздо большей степени подвержены культурным веяниям. Пожалуй, самый простой способ описать указанное различие между двумя половинами человеческого тела — это сказать, что мы питаемся как люди, но испражняемся подобно животным. Вероятно, именно потому, что нижняя половина тела в большей мере ассоциируется с животной, звериной стороной нашей натуры, выполняемые ею функции, особенно те из них, что связаны с сексуальностью и передвижением, способны доставлять нам такие переживания и ощущения, которые носят в высокой степени радостный и даже экстатический характер.

ГЛАВА 2. КАПИТУЛЯЦИЯ ПЕРЕД СОБСТВЕННЫМ ТЕЛОМ.

Капитуляция нарциссического эго.
Идея о том, чтобы капитулировать перед чем-то, чтобы сдаться чему угодно, не весьма популярна у современного человека-индивидуалиста, который воспринимает жизнь как вечную борьбу, как поединок или, по меньшей мере, как соревновательную либо конкурентную ситуацию. Для многих людей цель жизни состоит в определенных достижениях, в каком-то измеримом успехе. Человек зачастую отождествляет себя со своей деятельностью, а не со своим естеством. Такой подход — весьма типичное проявление нарциссической культуры, в которой видимость и зримый образ гораздо более важны, нежели реальная действительность. На самом деле для многих людей образ попросту замещает действительность. В нарциссической культуре успех, как представляется многим, дарует человеку самоуважение, но это происходит только потому, что всякое достижение накачивает и раздувает эго соответствующего индивида. Неудача производит противоположный эффект, и опять-таки потому, что эго словно теряет в объеме, становясь не столь надутым. В подобного рода атмосфере слово «капитулировать» приравнивается к тому, чтобы потерпеть полное поражение, хотя на самом деле это всего лишь поражение нарциссического эго, и не более того.

Если нарциссическое эго не капитулирует, то человек не в состоянии капитулировать перед лицом любви. Если же он не совершит такой капитуляции, то радость для него невозможна. Капитулировать, сдаться — это не означает, что человек должен отказаться от своего эго или принести его в жертву. Это означает лишь то, что его эго осознает и принимает свою сугубо подчиненную роль раболепного слуги естества — в качестве органа сознания и мышления, но не в качестве полновластного хозяина тела. Мы должны согласиться с тем, что за несколько миллиардов лет, из которых складывается история эволюционного процесса на земле, тело приобрело настолько мудрый и прочный стержень, что наш сознательный разум в состоянии вообразить этот факт, но ни в коем случае не способен полностью постичь и охватить его. Например, чудо любви выходит за рамки досягаемости научного знания. Наука не в состоянии установить логическую связь между сердцем как насосом для прокачки крови по всему телу и сердцем как органом любви, которая представляет собой чувство. Мудрые люди уже давно понимали этот кажущийся парадокс. Утверждение Паскаля о том, что «у сердца есть свои разумные резоны, которые не дано понять резонерствующему разуму», продолжает и сегодня оставаться справедливым.

Конечно, ложно утверждение некоторых лиц о том, что разум и тело равны друг другу. Это кажущееся равенство есть результат ограниченности того кругозора, который доступен сознательному разуму, умеющему наблюдать лишь то, что находится на поверхности явлений. Ситуация в данном случае вполне подобна нашему взгляду на уже вошедший едва ли не в поговорку айсберг, в котором поверхностный взгляд улавливает лишь немногим более десяти процентов его общей массы. Именно та часть нашего тела, которая погружена во тьму, то есть наша бессознательная и подсознательная половина, поддерживает безостановочное течение нашей жизни. Мы не живем «по своему хотению», иными словами, далеко не во всем мы руководствуемся нашей сознательной волей. Воля не может регулировать или координировать сложнейшие биохимические и биофизические процессы, протекающие в нашем теле. Она никак не в состоянии повлиять на метаболизм, или, иначе говоря, на обмен веществ в организме, от которого зависит сама наша жизнь. И это весьма успокоительное и воодушевляющее соображение, которому нельзя не порадоваться, поскольку иначе при первом же сбое или ином кризисе воли жизнь соответствующего индивида пришла бы к своему катастрофическому концу.

Рассмотрим ход развития эмбриона в человеческом теле — процесс, который испокон веков внушал человеческому разуму благоговение. Тот крошечный организм, каковым является оплодотворенная яйцеклетка, «знает», что именно он должен делать, чтобы реализовать на деле заложенную в него потенциальную возможность стать человеческим существом. Это воистину достойно благоговения и преклонения. И тем не менее мы, являясь всего лишь заурядными человеческими существами, имеем наглость думать, что в состоянии познать больше того, что ведомо матери-природе. Я глубоко верую в то, что живое тело обладает силами и возможностями вылечить себя. Это не означает, что я провозглашаю наше бессилие оказать помощь в излечении или говорю о ненужности такой помощи. Но мы не в состоянии подменить в этом деле человеческое тело. Терапия — это процесс естественного излечения, в котором терапевт лишь поддерживает собственные возможности тела по самолечению. И вовсе не врач-ортопед говорит телу, каким образом надлежит починить, срастить поломанную кость, и не дерматолог отдает коже приказание регенерироваться после царапины, пореза или раны. Во многих случаях излечение будет иметь место вообще без всякой поддержки со стороны медицинского персонала.

Я задавал самому себе вопрос: почему такое не происходит при нарушении эмоциональной сферы человека или при возникновении у него психического заболевания? Если мы впали в состояние депрессии, то почему мы не излечиваемся спонтанно, сами по себе? На самом деле некоторые люди выходят из депрессивного реактивного состояния самостоятельно и спонтанно. Но, к великому сожалению, в большинстве случаев подобная благополучно завершившаяся депрессия имеет тенденцию к рецидиву, поскольку породившая ее причина продолжает иметь место. Этой причиной является действующий в данном человеке запрет на выражение своих чувств страха, печали и гнева. Подавление перечисленных чувств и сопутствующее этому напряжение ведет к заметному уменьшению двигательной активности тела, результатом чего становится состояние пониженной или депрессированной, то есть подавленной, живости человека. В паре с этим идет иллюзорная убежденность человека в том, что его или кого-то другого станут любить за то, что он хороший, послушный, преуспевающий и тому подобное. Этот мираж служит для поддержания в человеке воодушевленного настроения, пока он ведет борьбу за то, чтобы завоевать любовь. Однако поскольку истинную любовь нельзя заработать и ее нельзя добиться какими угодно успехами на любом поприще, то марево заблуждений развеется и упомянутая иллюзия раньше или позже лопается как мыльный пузырь. В итоге на нашей перенаселенной планете становится еще одной депрессивной личностью больше. Депрессия будет рассеиваться на деле, если человек в состоянии чувствовать и выражать испытываемые чувства. Позволяя находящемуся в депрессии пациенту бурно рыдать или впадать в нескрываемый гнев, мы этим выводим его из состояния депрессии — по крайней мере, временно. Всякое выражение сдерживаемых чувств облегчает или даже снимает напряжение, давая телу возможность восстановить свою двигательную активность и тем самым увеличивая его живость. В этом заключается физическая сторона данного терапевтического процесса. С психологической же стороны человек нуждается в том, чтобы вышеупомянутая иллюзия была разоблачена, а сам он понял, что ее корни и истоки лежат в далеком детстве, а также постиг, какую роль она играет в качестве механизма выживания.

Все пациенты терапевта в той или иной степени страдают какой-нибудь иллюзией. Некоторые питают иллюзию, что богатство приносит счастье, что слава приносит с собой гарантию любви или что демонстрация покорности и подчинения защищает человека от возможного насилия. Подобные иллюзии вырабатываются в нас на ранних стадиях жизни в качестве средства, позволяющего выжить в различных болезненных и неприятных ситуациях детской жизни; позднее, став взрослыми, мы боимся отказаться от них. Возможно, самая большая из всех иллюзий — это вера в то, что сознательный разум контролирует тело и что, изменив характер своего мышления, мы сможем изменить и наши чувства. Мне никогда не удавалось увидеть, чтобы фата-моргана по-настоящему сработала, хотя заблуждение насчет того, что разум всемогущ, вполне может временно поддержать чье-то настроение и дух на плаву. Впрочем, когда такой человек израсходует свой запас энергии, эта иллюзия, как и все прочие, неизбежно лопнет и результатом в конечном итоге явится депрессия.

Иллюзии представляют собой средство защиты эго от реальной действительности, и хотя они могут на какое-то время облегчить боль, причиняемую окружающей нас пугающей действительностью, иллюзии делают нас узниками ирреального мира. Эмоциональное здоровье — это способность принимать действительность такой, какая она есть, и не убегать от нее прочь. Нашей основной и самой реальной действительностью является наше собственное тело. Наше Я — это вовсе не образ или представление, обитающее где-то в недрах мозга, а весьма реальный, живущий и пульсирующий организм. Чтобы познать самих себя, мы должны ощущать свое тело. Потеря чувствительности в любой части тела означает потерю какой-то частицы самого себя. Самоосознание, представляющее собой первый шаг в терапевтическом процессе открытия самого себя, означает, что человек чувствует свое тело — все тело целиком, от головы до пят. Многие люди, находясь в состоянии стресса, теряют ощущение тела. Они уходят от тела в попытке сбежать и укрыться от действительности, что является реакцией шизофренического типа и образует собой серьезное эмоциональное расстройство. Но далеко не только такие люди уходят в нашей культуре от некоторых частей своего тела. У отдельных лиц отсутствует ощущение спины или ее нижнего, пояснично-крестцового, отдела. Это утверждение особенно справедливо по отношению к тем личностям, которых можно описать как бесхребетных. Другие не чувствуют своих кишок или вообще внутренностей. Таким лицам, как правило, присуще отсутствие храбрости. Каждая часть нашего тела, если мы на самом деле ощущаем ее и находимся с ней в контакте, вносит определенный вклад в наше чувство собственного Я. А последнее возможно лишь в том случае, если указанный элемент тела характеризуется живостью и мобильностью, или, иначе говоря, подвижностью. Если каждая частица нашего тела заряжена энергией и упруго пульсирует, мы чувствуем себя оживленными и радостными. Но для того, чтобы такое действительно произошло, нужно безоговорочно капитулировать перед телом со всеми его чувствами и ощущениями.

Умение отдаться во власть своему телу, капитулировать перед ним означает позволить телу стать полностью живым и свободным. Это значит, что всем непроизвольным, рефлекторным процессам, протекающим в теле, вроде дыхания, следует предоставить полную свободу действий и никак не контролировать их. Тело — это вовсе не какая-то машина или станок, который человек должен запускать либо останавливать. У нашего тела есть свой собственный «ум», и оно само знает, что ему надо делать. В результате единственное, от чего мы на самом деле отказываемся, капитулируя перед телом, — это иллюзия о силе и власти нашего разума.

Самое первое, с чего следует начать, — дыхание. Оно представляет собой основу той методологии, которую применял доктор Райх при моем лечении. Дыхание является, по-видимому, наиболее важной телесной функцией, поскольку жизнь зависит от него в столь сильной степени. Отличительная особенность дыхания по сравнению со многими другими телесными процессами состоит в том, что, будучи совершенно естественной и непроизвольной деятельностью, оно одновременно находится под сознательным контролем со стороны индивидуума. В обычных обстоятельствах человек не осознает наличия дыхания. Однако, если приходится столкнуться с нехваткой воздуха и сложностями в снабжении организма достаточным количеством кислорода, как это, к примеру, бывает на большой высоте над уровнем моря, то человек сразу начинает осознавать тот труд, который нужно вложить в процесс дыхания. А для людей с эмфиземой легких дыхание представляет собой непрерывную и болезненную борьбу за доставку организму воздуха в достаточных объемах. #page#

Эмоциональные состояния оказывают самое непосредственное воздействие на то, как человек дышит. Если индивид сильно раздражен или охвачен гневом, его дыхание становится более учащенным. Это делается для того, чтобы помочь мобилизовать побольше энергии, необходимой для каких-либо агрессивных ответных действий. Страх дает совершенно противоположный эффект, заставляя человека задерживать, затаивать дыхание, поскольку в состоянии Страха большинство действий приостанавливается и замирает. Если же страх приобретает панический характер, как это имеет место в случае, когда человек отчаянно пытается выбраться из угрожающей ситуации, то дыхание становится ускоренным и поверхностным, напоминая глотательные движения. В состоянии ужаса человек вообще едва дышит, поскольку ужас оказывает на тело парализующий эффект. А вот в состоянии удовольствия дыхание становится медленным и глубоким. Однако если приятное возбуждение нарастает, переходя в состояние радости и затем экстаза, как это бывает во время полового акта при оргазме, то дыхание делается чрезвычайно быстрым, но одновременно и весьма глубоким, являясь ответной реакцией на нарастающее приятное возбуждение при сексуальной разрядке. Внимательное исследование дыхания человека позволяет тому, кто занимается терапией, понимать эмоциональное состояние пациента.

Хотя я уже описывал в одной из своих прежних книг терапию, которой подвергался у доктора Райха, мне хотелось бы еще раз напомнить то, через что я прошел, дабы проиллюстрировать на своем примере идею о капитуляции. Я лежал на кровати, и из. одежды на тело были натянуты всего лишь одни шорты, чтобы Райх мог более тщательно наблюдать за моим дыханием. Он сидел лицом к этой кровати. Его простое указание сводилось к тому, чтобы, пока он будет обследовать мое тело, я дышал самым обычным образом, как делаю это всегда. Минут через десять или пятнадцать он вдруг заметил: «Лоуэн, вы ведь совсем не дышите». Я в ответ возразил, что дышу. «Но ваша грудь совершенно не движется», — сказал он на это. Так оно и было. Райх попросил меня положить руку ему на грудь, чтобы ощутить ее движение. И я действительно почувствовал, как его грудь поднимается и опускается, и решил точно так же при каждом вздохе приводить в движение и свою грудь. Так я и делал в течение некоторого времени, дыша через рот и чувствуя себя вполне расслабленным. После этого Райх попросил меня широко открыть глаза, и когда я сделал это, то внезапно издал громкий, протяжный вой. Я слышал свой собственный вой, но у меня не возникало в этой связи ровным счетом никакого чувства. Звук исходил от меня, но я не был с ним связан. Райх попросил меня прекратить выть, потому что окна в его кабинете были открыты и выходили на довольно оживленную магистраль. После этого я снова стал дышать так, как делал перед этим, и вести себя так, словно ничего не произошло. Сам я был удивлен собственным почти звериным воем, но в эмоциональном плане это никак на меня не повлияло. Вслед за этим Райх попросил меня еще раз проделать всю указанную операцию и снова открыть глаза пошире — и я опять испустил вой, опять-таки не испытывая при этом никакой эмоциональной связи с ним.

Мы продолжали встречаться трижды в неделю, но на протяжении следующих двух или трех месяцев ничего драматического не происходило. Райх призывал меня идти по тому же пути все дальше и дышать еще более свободно, а я старался следовать его указаниям. Однако, невзирая на все мои усилия, Райх говорил, что дыхание у меня продолжает оставаться недостаточно свободным и что я должен дышать осознанно, как будто выполняю упражнение, а не просто пускать этот процесс на самотек, позволяя себе дышать, как получится. Подсознательно я действительно контролировал свое дыхание так, что в ходе терапии ничего больше и не должно было случиться, но тогда я этого еще не знал. Я пытался как-то уйти от указанного самоконтроля, чтобы довериться в этом деле своему телу и протекающим в нем непроизвольным рефлекторным процессам, но мне было трудно добиться такого результата. Когда я дышал более полной грудью, то это, хотя и делалось сознательно, вело к выраженным симптомам гипервентиляции легких. В руках и ногах у меня спонтанно возникали неприятные ощущения сильного покалывания, которые известны в медицине под названием парестезия [Этот термин охватывает также ощущения онемения, жжения и т. п. — Прим. перев.]. Случались такие моменты, когда кисти моих рук застывали в контрактуре того типа, которые наблюдаются при болезни Паркинсона. Они бывали при этом холодны как лед, напоминали когтистые лапы и были парализованы. Но я совершенно не пугался из-за этого, а продолжал дышать, только более спокойно, и постепенно контрактура расслаблялась и отпускала, а симптомы парестезии исчезали. Мои ладони снова теплели. И хотя в ходе нескольких сеансов подряд попытки более глубокого дыхания порождали подобный синдром гипервентиляции, потом указанная реакция моего организма исчезла и больше не проявлялась. Мое тело адаптировалось к такому более глубокому дыханию и становилось более расслабленным.

Вскоре после этого терапию пришлось прервать по причине летнего отпуска у Райха. Когда осенью мы возобновили наши встречи, то продолжали заниматься развитием спонтанного дыхания. В течение этого, уже второго, года терапии произошло несколько важных событий. Во время одного из них я снова пережил тот детский опыт, который объяснил мои завывания во время самого первого сеанса. Когда я лежал на кровати и дышал, у меня появилось впечатление, что на потолке видно какое-то изображение. В течение нескольких следующих сеансов это впечатление становилось все отчетливее. Затем изображение, выражаясь фотографическим языком, «проявилось». Я увидел лицо своей матери. Она смотрела на меня вниз очень сердитыми глазами. Я же почувствовал себя совершеннейшим младенцем в возрасте примерно девяти месяцев, который лежит в коляске неподалеку от дверей нашего дома и горько плачет, призывая мать. А она, видимо, была в это время занята каким-то важным делом, от которого ей пришлось оторваться, потому что когда она все-таки вышла во двор, то посмотрела на меня настолько сердито, что я прямо-таки застыл от ужаса. Младенческие вопли, которые я почему-то не смог издать в тот очень давний момент, вырвались из меня во время того самого первого терапевтического сеанса у Райха — ни много ни мало, тридцать два года спустя.

В другом случае я пережил совершенно необычное ощущение того, словно меня перемещала какая-то внешняя сила. Мое тело начало вращаться, и из первоначального лежачего положения я сперва сел, а затем и встал. Повернувшись лицом к терапевтической кровати, я начал лупить по ней обоими кулаками. При этом я четко видел перед собой лицо отца и знал, что бью его не просто так, а за то, что он пребольно отшлепал меня, в то время мальчишку лет семи или восьми. Когда я позднее спросил его о реальности этого происшествия, отец подтвердил данный факт и объяснил его тем, что я задержался где-то допоздна и заставил понапрасну волноваться мать, которая и потребовала наказать меня. Самое поразительное во всем произошедшем в кабинете терапевта состояло в том, что мои действия и движения вовсе не направлялись сознательно. Я отнюдь не принимал решения встать и подвергнуть свою кровать избиению. Мое тело действовало словно само по себе — точно так же, как это было в том случае, когда я выл.

В течение второго года терапии, которой я подвергался у доктора Райха, мое дыхание стало гораздо свободнее. Хотя я еще не умел полностью капитулировать перед своим телом, его подвижность существенным образом возросла. Когда я лежал на предоставленной мне терапевтической кровати и дышал, то при попытках осторожно развести и сдвинуть ноги чувствовал, как в них возникают легкие пульсации. Подобные пульсации свидетельствовали о том, что ноги пронизывает поток энергии, ощущавшийся мною как нечто весьма приятное. Я был также в состоянии испытывать сходные пульсации и в верхней части бедер, по мере того как они становились все более живыми. Эти пульсации брали свое начало частично в расслаблении напряженных мышц в указанных областях тела, но отчасти они были просто каким-то совершенно естественным жизненным проявлением. Живые тела представляют собой пульсирующие системы, мертвые тела неподвижны. Однако, несмотря на два описанных выше переломных события и на постоянно возрастающую живость моего тела, я все еще не мог капитулировать перед своим телом до такой степени, чтобы у меня проявился спазматический оргазмический рефлекс. В этот момент Райх предложил прекратить терапию, поскольку казалось, что она зашла в тупик.

Это его предложение произвело на меня сильнейшее воздействие. Я был буквально сломлен и по-настоящему рыдал. Окончание терапии представляло собой явный провал и означало конец моим мечтаниям достичь сексуального здоровья. Я излил Райху все эти нахлынувшие на меня чувства, а также рассказал ему о том, как сильно хочу получить от него помощь. Просить его о поддержке тоже составляло для меня трудность. Я был почти непоколебимо убежден, что должен проделать весь путь в одиночку и без посторонней помощи. Но оказалось, что капитулировать перед своим телом и его ощущениями было выше моих сил, и я не мог этого сделать. Ведь делать и капитулировать — две полные противоположности. Делать — это прямая функция эго, в то время как капитулировать перед телом означает необходимость отказаться от своего эго. Я не трактовал себя как индивидуалиста, которому присущ только эготизм или нарциссизм, но все-таки успел к тому времени узнать, что указанные черты являются важными аспектами моей личности. Я не должен был или не мог сломаться и зарыдать (не считая ситуации, когда был доведен до крайности, иными словами, когда чувствовал, что мое самое сокровенное желание находится под угрозой), поскольку — на бессознательном уровне — я был полон решимости преуспеть.

Признавая важность и значимость моего слома, который ему пришлось наблюдать, Райх согласился продолжать терапию. После этого драматического эпизода я стал способен к более основательному и полному вовлечению в терапевтический процесс, а мое дыхание становилось все свободнее и глубже. Когда у Райха снова подошло время летнего отпуска, он предложил мне прервать терапию на целый год и снова возвратиться к нему уже следующей осенью. Я приветствовал указанное предложение, поскольку и сам хотел отдохнуть от своих усилий добиться хорошего самочувствия. Тот несомненный перелом, которым были мои рыдания, позволил мне капитулировать перед чувством любви с большей степенью безраздельности, чем я был способен до этого. Примерно годом раньше я влюбился в одну молодую женщину, но наши отношения не были прочными. В какой-то момент, когда вся эта связь, казалось, близилась к развязке, я снова сломался и очень сильно плакал, выражая тем самым свою любовь к ней. Сразу же вслед за этим эпизодом мне довелось испытать самое интенсивное и приятное сексуальное переживание, которое у меня было когда-либо до этого момента, и я пришел к выводу о том, что подобное стало возможным, поскольку в упомянутом выше эпизоде я капитулировал перед своим неподдельным чувством. В течение следующего года я женился на этой прекрасной даме и, позволю себе добавить, продолжаю и поныне состоять с ней в браке.

Когда после годичной паузы я возобновил терапию у Райха, моя способность подчиняться непроизвольным действиям своего тела существенным образом возросла, и не понадобилось много времени, чтобы у меня выработался уже упоминавшийся оргазмический рефлекс. Я ощущал себя возбужденным, оживленным и радостным.

Более того, я чувствовал себя во многом переродившимся, но это не длилось долго. И все-таки опыт переживания подобных трансформаций позволяет человеку соприкоснуться с возможностью достижения радости, и по этой причине подобный опыт имеет большой смысл и прямо-таки драгоценен. Другое дело, что эти преобразования редко проникают настолько глубоко, чтобы давать длительный эффект. Дабы добиться последнего, нужно проработать все те произрастающие из прошлого конфликты, которые глубоко проникли в саму структуру личности и затронули ее как психологически, так и физически. В процессе терапии у доктора Райха слишком многие из моих проблем остались нерешенными, чтобы они позволили мне стать совершенно свободным и полностью открыться своим чувствам. Тем не менее все то, через что мне довелось пройти в ходе этой терапии, убедило меня: дорогу к радости можно пройти до конца только безоговорочно капитулировав перед собственным телом.

После нескольких лет учебных занятий в университете, завершившихся получением диплома врача и лицензии на право самостоятельно заниматься медицинской деятельностью, я вернулся к своей врачебной практике, используя тот метод, которому обучился во время терапии у Райха. Пациент должен в расслабленном состоянии лежать на специальной кровати и дышать, а я тем временем призываю его целиком погрузиться в процесс дыхания и капитулировать перед собственным телом. Одновременно мы также вели с пациентом неспешную беседу о его жизни и проблемах. Ничего особого сверх этого не происходило. Сидя на стуле и наблюдая за пациентом, я испытывал непроизвольную потребность откинуться на спинку стула и вытянуться, чтобы и самому поглубже подышать. И вдруг до меня дошло, что это как раз и есть то, в чем нуждаются мои пациенты. На кухне моего врачебного офиса имелся специальный раздвижной кухонный табурет-лесенка с тремя ступеньками. Я сложил в несколько слоев шерстяное одеяло и привязал его к сиденью указанного не совсем обычного табурета. Теперь я начал заставлять своих пациентов укладываться спиной на этот табурет и запрокидывать руки за спину, стараясь достать ими ножки моего приспособления, как это показано на рисунке 1, где, правда, табурет имеет более традиционную конструкцию. Эффект этого оказался весьма положительным. Благодаря растяжению всего тела дыхание пациента ощутимо углубилось. Я же мог теперь гораздо лучше наблюдать за волнообразным перемещением дыхательных движений по телу пациента и четче устанавливать, в каком именно месте они блокируются.

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 1

С этого момента применение специального биоэнергетического табурета стало стандартным элементом моего терапевтического подхода. За те сорок лет, которые миновали со времени его первого применения в процессе биоэнергетического анализа, я научился тому, как повысить его эффективность, заставляя пациента пользоваться голосом во время нахождения на табурете. В следующей главе я подробно опишу, каким образом координирую голос с дыханием.

Еще одно важное изменение, которое я внес в методику Райха, состоит в использовании особых физических упражнений, разработанных, чтобы помочь пациенту лучше владеть своим телом и достигать большего самовыражения и самообладания. Прежде чем встретиться с Райхом, я был спортивным инструктором. Изрядный опыт занятий различными физическими упражнениями, который я к этому времени успел накопить, наглядно убедил меня, что подобные упражнения могут оказать сильное влияние на чувства и психическое состояние человека. Я разработал комплекс ориентированных на мой терапевтический метод упражнений, первоначальная цель которых состояла в увеличении подвижности моего собственного тела. Затем я начал придумывать новые упражнения, которые должны были помогать в решении конкретных эмоциональных проблем, выявляемых мною при наблюдении за телом пациента. Многие из этих упражнений включают в себя выражение чувств. Они будут описаны в последующих главах данной книги.

Первое упражнение, которое я выполнял, чтобы добиться увеличения чувствительности в ногах и роста моего ощущения безопасности, называется «поклон». На самом деле эта поза хорошо известна, поскольку она является также составным элементом старинной китайской системы упражнений, носящей название Тай-Чи-Чуань, но в 1953 году, когда я впервые воспользовался данным упражнением, мне об этом ничего не было известно. В исходном положении я стоял широко расставив ноги с напряженными полусогнутыми коленями и слегка выгнутым дугообразно телом. Для поддержания этого изгиба кулаки размещались на пояснице. Эта поза давала мне более тесный контакт с нижней частью тела, что укрепляло мое ощущение безопасности. Кроме того, она также облегчала более глубокое дыхание, что служило одной из причин ее использования в традиционной китайской медицине. Нащупывая свой собственный путь, я серьезно изменил данную позу и дополнил ее наклоном вперед так, чтобы пальцы моих рук касались пола или земли, а ступни были расставлены примерно на тридцать сантиметров, причем носки должны быть повернуты немного вовнутрь. В этой позе я чувствовал себя близким к земле, а также к моим ногам и стопам. Если затем я переносил вес тела на стопы и медленно распрямлял колени, не зажимая их при этом, то мои ноги начинали, как правило, пульсировать и вибрировать. Иллюстрация этой позы приведена на рисунке 2.

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 2

В процессе прохождения терапии у Райха я, лежа на кровати и сосредоточенно дыша, ощущал пульсации в своем теле, особенно в ногах и в верхней части бедер. Они представляли собой непроизвольное, чисто рефлекторное действие, которое наступало в ответ на волну возбуждения, пробегавшую по моему телу. Те, кто не может добиться релаксации, или, попросту говоря, расслабления, поскольку их тела слишком скованы и закрепощены, будут испытывать весьма значительные трудности в своих попытках добиться возникновения подобных пульсаций. Однако регулярное выполнение рекомендуемых мною упражнений помогает человеку почувствовать удовольствие от того, что он позволяет своему телу стать более живым и жизнеспособным. На собственном опыте я установил, что сходные пульсации вызываются также плавными движениями нижних конечностей, результатом которых всегда оказываются приятные ощущения в соответствующих участках тела. Однако в терапии Райха указанные движения не считались продуманными и целенаправленными упражнениями, которые пациент может выполнять систематически в качестве самостоятельной части данной терапевтической программы. Зато на сегодняшний день вышеуказанные, равно как и другие, физические упражнения представляют собой неотъемлемую и даже стандартную составную часть нашей биоэнергетической системы терапии, которая призвана помочь индивидууму почувствовать себя более заземленным, более тесно связанным со своим телом и с реальной действительностью. Когда-то я придумал эти упражнения для самого себя и продолжаю по сей день регулярно выполнять их, равно как и широко использовать в работе со своими пациентами.

Заземленность и реальная действительность.
Умение целиком капитулировать перед собственным телом одновременно сочетается с необходимостью отказаться от всевозможных иллюзий и опуститься на землю, погрузившись в реальную действительность. Про человека, который прочно связан с реальностью, говорят, что он «стоит на земле обеими ногами», имея при этом в виду и наличие у него хорошего ощущения связи между своими стопами и той почвой, на которой он сейчас стоит. Те личности, которые парят в эмпиреях, равно как и находятся в подвешенном состоянии или витают в небесах, не испытывают подобного контакта с матушкой-землей, поскольку их стопы находятся в относительно нечувствительном и онемевшем состоянии, — они могут знать, что их ноги стоят на земле, но у них отсутствует ощущение подлинного контакта с почвой. Имеющий у них место отказ от использования той возбуждающей энергии, которая исходит от нижней половины тела, является реакцией на страх. Там, где подобный страх очень велик, человек может на самом деле изгнать из своего тела все чувства и ощущения, полностью ограничив свое существование головой. После этого он будет жить в том мире фантазий и грез, который слишком хорошо знаком аутичным [Аутизм — психическое состояние, характеризующееся предельной погруженностью в себя, которая иногда сопровождается уходом в фантазии. — Прим. перев.] или шизоидным детям либо взрослым. Чтобы избежать болезненных ощущений и угроз, исходящих от тела и связанных с чувством страха, многие люди в большой степени живут головой и в голове, а не в своем теле. Некоторые из них в ситуациях экстремального страха как бы расщепляются надвое и напрочь теряют связь с собственным телом. Их сознание полностью отрывается от тела, и они воспринимают себя так, как будто смотрят на него со стороны. Эта реакция явно принадлежит к шизофреническому типу и представляет собой серьезное свидетельство отрыва человека от реальности. Один из моих пациентов как-то рассказывал, что временами ощущает себя находящимся на потолке и рассматривающим оттуда свое тело, которое в это время преспокойно лежит в постели. Разумеется, этот человек страдал весьма сильным психическим расстройством.

Контакт с реальной действительностью не принадлежит к разряду ситуаций типа «всё или ничего». Часть из нас пребывает с действительностью в более тесном контакте, нежели другие люди, которые в большей мере оторваны от нее. Поскольку наличие контакта с реальностью представляет собой необходимое условие психического здоровья, то оно является одновременно и условием эмоционального, а также и физического здоровья. Однако многие люди имеют о реальной действительности довольно путаные представления, поскольку ставят знак тождества между окружающей действительностью и принятой культурной нормой, а не тем, что они непосредственно ощущают и воспринимают своим телом. Разумеется, если чувства отсутствуют или редуцированы, то есть понижены, то человек ищет смысл жизни вне своего Я. А вот те индивиды, чье тело полно жизни и пульсаций, могут непосредственно чувствовать реальность своего бытия, и о них можно сказать, что это по-настоящему чувствительные и чувствующие люди. То, насколько человек полон жизни и насколько сильно он чувствует, является мерилом степени его контакта с реальной действительностью. Люди чувствующие и чувствительные — это такие люди, которые «близки к земле». Мы описываем таких личностей термином «заземленные».

Быть заземленным означает чувствовать, что твои ноги прочно покоятся на земле. Дабы по-настоящему ощущать землю, ногам и стопам человека надлежит быть энергетически заряженными. Они должны быть живыми и мобильными, другими словами, характеризоваться разного рода спонтанными и рефлекторными проявлениями вроде пульсации. Такого рода пульсация вовсе не обязана быть интенсивной; она может быть совсем тихой и спокойной — едва-едва слышной, словно легкое урчание и мурлыкание очень мощного автомобиля. Но когда двигатель автомобиля не издает таких звуков, мы знаем — этот мотор мертв. Когда чьи-то стопы выглядят безжизненными и когда ноги этого человека кажутся застывшими и не способными к движению, мы знаем, что у такого индивида отсутствует чувственный контакт с землей. Если же ноги и стопы человека полностью и по-настоящему живы, то он способен ощутить тот волнительный ток, который струится по его нижним конечностям, возбуждая их, согревая и заставляя пульсировать. Как-то я консультировал страдающую шизофренией молодую особу, которая пришла в мой врачебный кабинет по засыпанным снегом улицам, будучи обутой всего лишь в легкие шлепанцы. Стопы у нее напрочь замерзли и были натурального синего цвета, но она не чувствовала никакого холода или боли и не осознавала состояния своих конечностей. Ее бедные ноги закоченели, онемели и были почти безжизненными. Разумеется, эта женщина была совершенно не заземлена, и у нее полностью отсутствовала связь с телом.

Заземление представляет собой энергетический процесс, в котором имеет место поток возбуждения, пронизывающий тело от пяток и до темени. Если этот поток силен и полноценен, то человек ощущает свое тело, его сексуальность, а также почву, на которой он стоит. Такой индивид находится в контакте с реальной действительностью. Указанный поток возбуждения сопряжен с волнообразными дыхательными движениями, так что если у человека дыхание является свободным и глубоким, то сходными свойствами обладает у него и поток энергетического возбуждения. Если же дыхание или упомянутый поток оказывается заблокированным, то человек перестает ощущать свое тело ниже места блокады. Соответственно, если этот поток ограничен, то у данного лица ограничены и ощущения. Поскольку рассматриваемый нами поток возбуждения пульсирует — протекая вначале по направлению вниз, в сторону ступней, а затем вверх, к голове, подобно колебаниям маятника, — то он возбуждает на своем пути различные сегменты тела: голову, сердце, гениталии и ноги. Поскольку указанная волна возбуждения при своем движении вниз пересекает область таза, то любое сколько-нибудь серьезное сексуальное расстройство, проявляющееся именно в той области, будет блокировать прохождение этого потока к ногам и стопам. Если человек не заземлен, то и его сексуальное поведение также оказывается незаземленным, иными словами, отделенным от чувств, имеющихся в остальном теле.

Поскольку «быть заземленным» означает, помимо всего прочего, еще и «стоять на собственных ногах», то это понятие указывает также на состояние независимости и зрелости. По тем же соображениям вертикальная поза стоящего человека представляет собой позу, более свойственную взрослому индивиду, в то время как пребывание в лежачем положении носит более инфантильный характер. Тем самым пациенту легче отступить на детские позиции, когда он лежит, нежели когда он стоит. Этим объясняется и то, почему даже такая вещь, как оргазмический рефлекс, который наблюдается во время терапевтического сеанса у пациента, лежащего в кабинете на медицинской кровати, вовсе не обязательно преобразуется в изменения в его взрослом поведении. Указанный рефлекс является важным и значимым, но отнюдь не абсолютным критерием здоровья. Человек должен быть, помимо этого, полностью заземлен. Нам следует признать тот факт, что чувства ребенка, хоть они во многом и близки к чувствам взрослого, все-таки не идентичны им. Детский гнев — это совсем не то же самое, что гнев взрослый, и точно так же можно высказаться по поводу печали. Взрослая любовь также отличается от любви детской, причем не в своей принципиальной основе, поскольку в обоих случаях она является функцией сердца, а в той широте и степени охвата, которые определяются всем телом в целом. Это, разумеется, не означает, будто грудные младенцы и маленькие дети не заземлены. Они заземлены — через посредство своей связи с матерью как представительницей всей земли, — но они не находятся в непосредственной связи с землей до тех пор, пока не окажутся полностью способными — во всех смыслах — стоять на собственных ногах.

Произведенный выше анализ помогает читателю понять, в чем подлинные причины призыва, звучащего со стороны всех новомодных религиозных культов, когда они требуют от своих приверженцев отказаться от собственного эго в пользу лидера культа. Полная капитуляция эго перед этим вожаком сводится к отходу во времена детства и включает в себя отречение от своих прав, возможностей и ответственности. Член подобной религиозной секты, будучи защищен своим главой культа и не испытывая мучительной необходимости выбирать между правильным и ошибочным, обретает чувство свободы и невинности. В результате он испытывает ощущение радостной полноты жизни, которое еще более усиливает его преданность данному культу и приверженность к своей секте. Возникает вопрос о том, является ли его чувство радости иллюзией или реальностью. Иллюзии вполне могут порождать реальные чувства, но эти чувства перестают существовать, когда данная иллюзия лопается, как это неизбежно бывает со всякой иллюзией. Применительно к религиозному культу, иллюзия состоит в том, что его лидер — это всемогущий и всех любящий отец, который будет неизменно заботиться обо всех членах данной секты так же, как отец всегда будет заботиться о своих единокровных детях. Реальность же полностью противоположна указанной иллюзии, поскольку руководители подобных культов и сект являются нарциссическими личностями, которые нуждаются в последователях для поддержки своих грандиозных представлений о себе. Они нуждаются также во власти над другими людьми, чтобы компенсировать собственную импотенцию. Разумеется, подобные люди привлекают лишь тех, кто подсознательно ищет себе могучего отца/руководителя.

Некоторые элементы взаимоотношений между лидером религиозной секты и его последователями могут быть продемонстрированы на примере моих отношений с Райхом, хотя я никогда не стал его последователем. В момент, когда я сломался и рыдал перед лицом перспективы завершения моей терапии у этого специалиста полной неудачей, я вполне отчетливо понимал, насколько сильно жажду защиты с его стороны и в какой степени воспринимаю его как доброго и всесильного отца. Угрожающий мне провал проводимой им терапии означал крах моих надежд и ожиданий. Мой плач частично был вызван утратой этой надежды, но одновременно он был еще и выражением моей опечаленности тем, что у меня не было, нет и не будет такого замечательного отца — человека, умеющего обеспечить мне ту поддержку, в которой я нуждался, чтобы чувствовать себя свободным и радостным. Моя защита против той боли и печали, которые были вызваны фактом отсутствия такого отца, состояла в принятии для себя следующей позиции: я вовсе не нуждаюсь ни в какой помощи и все необходимое могу сделать сам. Именно к этому сводился в тот момент способ моего функционирования в мире, и по всем показателям он представлялся правильным. Однако на более глубоком уровне он перестает работать.

Подлинный культ развился вокруг Райха в те годы, которые последовали за окончанием моей терапии у этого специалиста. Я никогда не становился членом той группы, которая окружала Райха с 1947 по 1956 годы и которая смотрела на него как на человека всезнающего и всемогущего. Отчасти так произошло потому, что в 1946 году я покинул США и уехал в Европу, чтобы изучать медицину в Женевском университете, и потому оказался за пределами указанного кружка. Более важную роль сыграло влияние моей жены. Она питала весьма сильное недоверие к любому типу близости, которая базируется на подчинении или некритическом приятии другого человека как какого-то высшего существа, которому все ведомо или которое всегда оказывается правым. В тот момент она видела вокруг Райха слишком много людей, которые полностью распростились со своей независимостью и зрелыми самостоятельными суждениями ради того, чтобы добиться какой-то близости с этим великим человеком. Конечно же, я тоже мог все это видеть. Сказав все то, что написано выше, я хотел бы добавить, что, с моей точки зрения, и тогда, и сейчас Райх был и остается во многих отношениях великим человеком. Его понимание эмоциональных проблем самых разных людей, его ощущение основополагающего единства всего сущего в природе, а также ясность мышления ставят его выше других в той области, которой он занимался. Однако он не был всезнающим человеком, и у него было много личных проблем, служивших помехой и его работе, и его жизни.

Сама терапевтическая ситуация по необходимости способствует тому, что пациент «прилепляется» к врачу-терапевту, который с полным на то основанием может рассматриваться как фигура, в какой-то степени замещающая тому отца или мать. Человек приходит к терапевту потому, что нуждается в помощи, которая может принимать форму одобрения, понимания и поддержки. Если терапевт проявляет к своему пациенту личный интерес, то последний очень легко и быстро может превратиться в человека, привязанного к терапевту, зависимого от него или даже влюбленного в него. Такого рода привязанность пациента к терапевту, которая во многих своих аспектах носит положительный характер, все-таки ослабляет осознание пациентом его потребности в независимости и ведет к тому, что он начинает — в том числе и буквально — «виснуть на шее» своего терапевта и тем самым находиться в подвешенном, незаземленном состоянии. Широко признается и то, что подобный пациент будет переносить на своего терапевта все те чувства, которые он питает по отношению к своим собственным родителям, — как положительные, так и отрицательные. При этом позитивные чувства этого рода стимулируют подчинение пациента терапевту и предоставляют пациенту возможность отступить на более инфантильные позиции, которые облегчают ему выражение чувств, отрицавшихся, отвергавшихся или подавлявшихся им в детстве, в том числе чувства любви. Выражение подобного чувства по адресу терапевта может привести к ощущению свободы и к чувству радости, но если все это не будет одновременно сопровождаться выражением негативных чувств вроде недоверия и гнева, то упомянутые добрые чувства долго не продержатся. Они будут подорваны теми скрытыми, но все равно присутствующими негативизмом и отчаянием, которые не были преодолены. Если в процессе терапии не проработать полностью и всесторонне указанные отрицательные чувства, они обязательно «вылезут» и подорвут первоначальные успехи в деле капитуляции перед собственным телом, оставив у пациента чувства горечи и фрустрации, или, иначе говоря, разочарования. То же самое явление будет наблюдаться и во взаимоотношениях по типу любви, где первоначальная радость из-за того, что ты капитулировал перед любимым партнером, подрывается разного рода враждебными импульсами и побуждениями, которые проистекают из детства и которые не удалось в свое время благополучно разрешить. Как мы увидим в последующих главах, к перечисленным негативным чувствам относятся также глубокое отчаяние и убийственная ярость, через которые непременно нужно пройти и которые нужно испытать и пережить в процессе терапии, если пациент действительно хочет стать свободным. Страх пациента перед этими чувствами образует собой становой хребет его сопротивления тому, чтобы капитулировать перед своим телом, своим Я и своей жизнью.

Каждый занимающийся анализом терапевт хорошо осознает необходимость вынесения этих до времени скрытых негативных чувств в сознание пациента так, чтобы их можно было проработать и переработать. Райх, когда я был его пациентом, осуществлял это на практике, задавая мне на каждом очередном сеансе один и тот же вопрос о том, имеются ли у меня какие-нибудь негативные мысли или чувства по отношению к нему. Припоминаю, что я отрицал наличие таковых, что было правдой, если иметь в виду мое осознанное отношение к этому терапевту. Становясь его «последователем», я отвергал тем самым свое критическое отношение, благодаря чему у меня появлялась возможность капитулировать перед ним, а через него — перед своим собственным телом. Критически я стал относиться к Райху лишь позднее, когда отошел от райхианства как движения, поскольку оно оказалось не в состоянии дать мне то, в чем я нуждался. А оно не смогло мне дать вот чего — углубленного понимания своего характера. Неудачу Райха в этом деле можно отнести на счет того факта, что проделываемая им терапевтическая работа с телом была не столь глубокой и всесторонней, как ей бы следовало быть. Читателю надо бы не упускать из виду и то, что моя терапия у Райха имела место пятьдесят лет назад, во времена, когда понимание энергетической динамики тела и личности еще не достигло той степени развития, которая имеет место на сегодняшний день в биоэнергетическом анализе.

Указанное развитие берет свое начало в изменении позы пациента во время прохождения терапии — он уже не лежит навзничь и не сидит, а стоит. В классическом психоанализе пациент лежит на кушетке и все внимание фокусируется на словах, которые он произносит. Основным материалом аналитического процесса в этом случае являются мысли, причем атмосфера спокойствия и пассивности аналитической ситуации исключает или существенно уменьшает все иные формы самовыражения пациента. Во время моей работы с Райхом я также находился в лежачем положении, которое, поскольку оно является пассивным, позволяло мне возвращаться в инфантильное, полудетское состояние и тем самым облегчало восстановление и воспроизведение очень ранних воспоминаний. Но основным средством и способом выражения были совсем не слова. Внимание Райха было сконцентрировано на том, как я дышу и что со мной происходит на телесном уровне. За мною наблюдали в той же мере, в какой меня выслушивали, что вело к весьма значительному расширению терапевтического скрининга, то есть отслеживания. Лежа на кровати, расположенной в его кабинете, я находился в позе с согнутыми коленями, так что мог хорошо ощущать контакт своих стоп с постелью, но это была одновременно и поза беспомощности. С другой стороны, когда пациент стоит, он находится в позе взрослого человека, что позволяет перенести центр тяжести в настоящее, то есть туда, где сейчас находятся его проблемы. Кроме того, на основании осанки пациента терапевт может судить, как он держится и каким он предстает перед окружающим миром и представляет себя всему свету. #page#

Наиболее распространенная и общепринятая поза, которую мне приходится видеть у пациентов во время проводимой мною терапии, являет собой воплощение пассивности. Человек стоит с вытянутыми в струнку коленями, а вес у него перенесен на пятки, словно он ожидает срочного указания, что ему делать. Эта поза настолько неустойчива, что самый легкий толчок может нарушить его равновесие и буквально опрокинуть назад. Весь его вид свидетельствует о том, что в детстве его учили быть хорошим и послушным. А ведь достаточно этому человеку слегка согнуть колени и чуть податься вперед, перенеся свой вес на основание стоп, как он сразу станет выглядеть намного агрессивнее, иначе говоря, казаться готовым шагнуть вперед или приступить к каким-то активным действиям. Когда пациент стоит, то это позволяет терапевту оценить, насколько хорошо или плохо он заземлен — как физически, по отношению к полу, так и психологически, по отношению к своему телу.

В биоэнергетической терапии пациент далеко не всегда стоит. В начале сеанса пациент и терапевт сидят лицом друг к другу, так что первый из них может рассказать, что произошло в его жизни за истекшее время. При этом и далее во время сеанса пациент для изложения своих чувств может использовать любую из поз, в том числе стоять или лежать. К примеру, печаль, как правило, гораздо легче выразить, находясь в лежачем положении, в то время как выражение гнева в такой позиции более затруднительно. Предлагать пациенту немилосердно бить кровать, для того чтобы тем самым испытывать и выражать гнев, — такой прием используют многие терапевты, хотя часто они делают это без должного понимания телесного языка. Я, в частности, имею в виду практику нанесения подобных терапевтических ударов из положения стоя на коленях. Такая коленопреклоненная поза всегда выражает отношение подчинения, что полностью противоречит самому замыслу и цели нанесения ударов. Разумеется, можно впасть в гнев и в сидячем положении, но в таком случае выражение этого чувства поневоле ограничивается словами и жестами. Наблюдая за человеком, который бьет кровать из положения стоя, можно проследить, насколько хорошо вся эта акция заземлена в реальной действительности, связанной с текущим чувством гнева. У пациента, удары которого носят несистематический и яростный характер, вместо того чтобы быть сконцентрированными и гневными, в ногах и стопах нет того ощущения, которое позволяло бы ему поддерживать связь с телом и землей. Выражение ярости мало что дает для разрядки того напряжения, которое поддерживает пациента в подвешенном состоянии и лишает его контакта с действительностью.

На ранней стадии моей терапевтической практики я работал с пациентом-психологом, находившимся в состоянии сильной депрессии. Процесс возвращения в норму шел у него настолько великолепно, что и его жена обратилась ко мне, чтобы проконсультироваться по поводу своих проблем. При этом она сказала: «Вы были единственным терапевтом, который оказался в состоянии снова поставить моего мужа на ноги». Я ответил, что смог добиться этого, заставив ее супруга действительно опираться на свои ноги — в чисто физическом смысле. Разумеется, это не означает, что, поставив человека на ноги в буквальном смысле этих слов, мы выведем его из депрессии, но то, что мы совершим тем самым шаг в правильном направлении, — безусловно. Если человека все время заставляют только разговаривать, сидя при этом на стуле или лежа на кушетке, то, с моей точки зрения, это непременно будет затормаживать терапевтический процесс.

Если мы хотим, чтобы чувство радости стало неотъемлемым атрибутом жизни обратившегося к нам человека, то оно не может зависеть только от каких-либо особых упражнений или переживаний. Я убежден, что каждому из нас случалось испытывать некоторые моменты радости в результате прорыва какой-то сильной эмоции, результатом чего становится чувство освобождения. Это напоминает солнце, которое на короткое время прорывается сквозь облака, после чего снова скрывается за ними. Общепризнанно, что неизменно солнечная погода невозможна, но мы бы хотели, чтобы солнце сияло как можно больше времени. Слишком многие люди живут в темной и мрачной тени своего прошлого, порождаемой какими-то пугающими картинами, которые различимы смутно и неотчетливо. Эти картины часто навещают бессознательную часть нашей души, порождая тревожные сновидения по ночам и неясное, беспочвенное беспокойство средь бела дня. Психоанализ был изначально задуман как метод, позволяющий внести эти подавленные воспоминания в сознательную часть разума так, чтобы связанные с ними чувства можно было выразить и разрядить. Я убежден, что это является существеннейшей частью любой психотерапии. Прежде чем взойдет обогревающее и ободряющее нас солнце, мы испытываем воздействие предшествующего восходу полусвета зари грядущего дня. В терапевтическом анализе это называется инсайтом (буквально — озарением), внезапно появляющимся у человека тогда, когда свет сознания рассеивает тьму, царящую в его душе.

Будучи одной из разновидностей аналитической терапии, биоэнергетический анализ признает важность доктрины «познай самого себя». В процессе работы по самопознанию человеческое Я видится не только в качестве отражения личности в разуме, но и как чисто телесное Я. Поскольку такое телесное Я куда более наглядно и объективно, нежели его отражение в разуме человека, которое носит субъективный характер, то действия по познанию собственного Я в значительной мере являются вопросом поддержания контакта со своим телом. У многих людей такой контакт отсутствует, или же они, в лучшем случае, чувствуют лишь отдельные, ограниченные участки и области собственных тел. Такие люди не заземлены в реальности своих тел. Те фрагменты тела, с которыми данный человек не контактирует, содержат пугающие его чувства, являющиеся двойниками соответствующих пугающих образов в его разуме. Например, большинство людей не чувствует свою спину, невзирая на тот факт, что спина играет важную роль в физическом и эмоциональном положении человека и поддерживает его, когда на него оказывается давление. Эта функция прямо соотносится с тем, что в человеке «имеется стержень», иными словами, что он не является бесхребетным созданием вроде червяка или слизняка. Стержень человека, то есть его позвоночник, может выполнять возложенную на него функцию лишь при условии, что человек воспринимает его как живую, энергетически насыщенную структуру. Если позвоночный столб слишком слаб или податлив, то у человека будет отсутствовать способность занять при необходимости жесткую позицию и окружающие будут считать его слабаком. Если же позвоночник излишне скован и ригиден, то человек может оказаться иммобилизованным в позе сопротивления, что блокирует его способность жить или любить. Несколько лет назад мне пришлось столкнуться с человеком, который страдал от заболевания, известного под названием «анкилозирующий спондилоартрит» или «болезнь Бехтерева (Штрюмпеля-Мари)» — ревматического поражения, при котором позвоночник настолько лишается подвижности, что ведет себя почти так, как если бы он представлял собой сплошную кость. На этого пациента было больно смотреть, но я вовсе не уверен, чувствовал ли он сам боль. Если даже дело обстояло и так, он никогда не вопил об этом на каждом углу. В его истории фигурировал весьма властный, доминирующий и деспотичный отец, которого он и в детстве, и в юности боялся до такой степени, что самым буквальным образом окостеневал и коченел. Но как же в его борьбу оказался вовлеченным позвоночник? Если бы он сгибался перед лицом отцовской агрессивности, то оказался бы «червячком» (то есть существом бесхребетным). Будучи всего только мальчиком, а затем подростком, он был не в состоянии открыто сопротивляться отцу. Он мог противостоять ему лишь внутренне, до предела напрягая и закрепощая свой позвоночник. Подобное бессознательное действие позволило ему сохранить свою внутреннюю интегральную цельность — однако за счет подвижности и возможности испытать радость. Это было печально, но он не испытывал печали; он стал словно замороженным и был не в состоянии почувствовать свое тело.

Когда человек лежит, запрокинувшись, на биоэнергетическом табурете, он может ощутить истинное качество своей спины. Он может воспринять ее состояние напряжения или ее слабость. Хроническое напряжение представляет собой физический эквивалент страха. Поскольку страх иммобилизует, обездвиживает человека, то неподвижность, вызванная хроническим напряжением, равняется страху. Ощущение ригидности, или напряжения, может оказать человеку помощь в осознании своего страха, что ведет к высвобождению подавленных и загнанных вглубь воспоминаний из его детства. Ложась навзничь на табурет да еще и запрокидываясь при этом, многие пациенты выражают опасение, что их спина может сломаться, а затем припоминают, что в детстве они боялись, как бы отец не переломил им спину, когда они с ним боролись. Если после этого позволить им выразить свой гнев, например с помощью ударов по кровати, то это приведет к снятию напряжения и в конечном итоге возвратит задубевшей спине как гибкость, так и силу.

Степень, до которой человек утратил контакт с какой-то из частей своего тела, говорит о том, в какой мере он потерял конкретное чувство или ощущение, соотносящееся с этой частью тела. Стиснутые челюсти и напряженная гортань будут словно отсекать чувство печали, поскольку такой человек не может плакать. Если все тело становится ригидным, то у такого человека никогда не появится чувств, связанных с нежностью. Если перейти на более глубинные уровни, то у многих людей отсутствует чувство любви, поскольку их сердца заперты в жесткой грудной клетке, которая блокирует как осознание факта наличия сердца, так и выражение сердечных чувств, к числу которых принадлежит и любовь.

Цель терапии состоит в том, чтобы человек открыл самого себя, а это повлечет за собой восстановление его души и высвобождение его духа. К этой цели ведут три шага. Первым из них является самоосознание, а это означает умение ощутить каждую часть своего тела и те чувства, которые могут в ней возникнуть. Для меня удивительно, насколько многие люди не осознают выражение своего лица и своих глаз, хотя они смотрят на себя в зеркало каждый день. Разумеется, причина того, что они не видят выражения собственной физиономии, состоит в нежелании увидеть его. Они как будто сами не могут разгадать указанное выражение и убеждены, что другие люди тоже не в состоянии этого сделать. По этой или иной причине они носят на лице маску, некую застывшую улыбку, которая демонстрирует миру, что у них все в порядке, хотя на самом деле всё далеко не так. Когда они сбрасывают с себя эту личину, то перед окружающими, как правило, предстает их подлинный лик, полный печали, боли, депрессии или страха. До тех пор пока они продолжают носить подобную маску, они будут не в силах ощутить свое собственное лицо, поскольку оно словно заморожено в этой самой навеки застывшей улыбке. Разумеется, когда индивиду удается ощутить свою печаль, боль или страх, это вовсе не доставляет ему никакой радости, но если указанные подавленные эмоции не прочувствовать, то от них вообще невозможно будет избавиться. Человек томится в тюрьме, скрытой за этим улыбчивым фасадом, который не позволяет лучам солнца проникнуть в глубины человеческого сердца. Выбираясь из своей полутемной камеры, он может счесть солнце чрезмерно обнаженным и сияющим, но после постепенного привыкания к его блеску ему уже никогда не захочется снова жить в прежней, тускло освещенной обители.

Вторым шагом к открытию самого себя является самовыражение. Если чувства не выражаются, они переходят в подавленное состояние и человек теряет контакт с самим собой. Когда детям запрещают выражать определенные чувства, например гнев, или наказывают за то, что они их выражают, то подобные чувства приходится скрывать и в конечном итоге они становятся частью непроглядного подземелья в глубинах данной личности. Масса людей пребывает в ужасе от своих чувств, которые они считают опасными, угрожающими или безумными. Многим индивидам присуща бессознательная убийственная ярость, которую, как они полагают, следует держать погребенной где-то в недрах своей натуры из опасения перед деструктивным, или, иначе говоря, разрушительным, потенциалом этого чувства. Лишь у немногочисленных лиц подобная ярость носит осознаваемый характер. Она подобна неразорвавшейся бомбе, к которой человек не отваживается прикоснуться. Но точно так же, как разумный человек отыщет возможность взорвать подобную бомбу где-нибудь в безопасном месте и тем самым обезвредить ее, можно безо всякого риска разрядить убийственно опасные чувства в кабинете психотерапевта. Я все время помогаю людям производить подобные операции. Будучи однажды так или иначе разряженным, этот глубоко запрятанный гнев поддается рациональной работе с ним.

Третий шаг к собственному освобождению заключается в достижении самообладания. Это состояние означает, что человек знает, что именно он чувствует в данный момент; он находится в контакте с самим собой. Он также владеет способностью выразить себя надлежащим образом, причем так, чтобы это лучше всего отвечало его высшим интересам. Такой индивид полностью владеет собой. Он сумел избавиться от всевозможных бессознательных подпорок, педалей и рычагов управления, которые брали свое начало в страхе быть самим собой. Он сумел избавиться от чувства вины и стыда по поводу того, каков он есть и что он чувствует. Он сумел освободиться от различных мышечных напряжений в своем теле, которые прежде блокировали его самовыражение и ограничивали его самоосознание. Их место заняли теперь приятие самого себя и свобода быть собою.

В последующих главах этой книги я объясню, каким образом человек в ходе терапевтического процесса доходит до этой стадии. Сюда в качестве важной составной части входит аналитическое исследование всего прошлого данного индивида, с тем чтобы он сам понял, почему и как его естество, его Я, оказалось утерянным или пострадало. Поскольку все те события и переживания детских лет, которые позднее порождают проблемы и сложности взрослого человека, фиксируются в его теле и находят там структурное отражение, то внимательное «прочтение» тела может предоставить терапевту базисную информацию о прошлом данного лица. Это знание плюс все то, что можно почерпнуть из интерпретации его сновидений, из анализа его поведения и из бесед, проводимых между ним и терапевтом, должно быть увязано самим пациентом с теми чувствами, которые он испытывает, и с ощущением собственного тела. Только на этом пути можно достигнуть интеграции разума и тела таким образом, чтобы человек стал чем-то цельным.

Терапия представляет собой путешествие в страну, где человеку предстоит совершить очень важное открытие — открытие самого себя. Этого нельзя добиться быстро, это отнюдь не легко и это не лишено страхов и опасностей. В некоторых случаях такое путешествие может занять целую жизнь, но наградой является чувство, что твоя жизнь прожита не напрасно. Человек может найти истинный смысл жизни в глубоком переживании радости.

ГЛАВА 3. ПЛАЧ: ЭМОЦИЯ, НЕСУЩАЯ РАЗРЯДКУ.

Хронические мышечные напряжения, которые делают наш дух закостеневшим и заключают его в своеобразную тюрьму, развиваются в детстве из-за необходимости контролировать выражение сильных эмоций: страха, печали, гнева и сексуальной страсти. Разумеется, эти средства контроля не обязательно оказываются эффективными, поскольку чувство — это сама жизнь тела, и время от времени эта жизнь будет отстаивать и утверждать свои права, невзирая на любые попытки контроля со стороны индивидуума. Если соответствующий индивидуум является невротической личностью, то его усилия взять ситуацию под контроль могут найти свое внезапное выражение в истерической вспышке плача и рыданий, в бешеной ярости или в каких-то сексуальных эксцессах. Такого рода действия никак не созвучны эго, не настроены на его волну и абсолютно ничего не дают для разрешения конфликта между существующей у человека настоятельной необходимостью выразить свои чувства, с одной стороны, и страхом перед их выражением, с другой. Пока указанный конфликт не будет разрешен, человек не располагает свободой быть самим собой. Первоначально страх выражать чувства можно относить на счет страха перед теми последствиями, которые могут явиться результатом такого выражения. Однако в дальнейшем подобного рода страх продолжает сохраняться и у взрослого индивида, хотя теперь он сугубо иррационален. К примеру, выражение пациентом во время терапевтического сеанса гнева по поводу того, как к нему относились в детстве, наверняка не повлечет за собой никакого наказания или иных сколько-нибудь серьезных последствий. Страх касается самих чувств как таковых. Они видятся пациенту чем-то угрожающим и опасным. Во многих людях продолжает таиться убийственный для них гнев, поскольку в детском возрасте их дух был сломлен и они бессознательно боятся, что в случае потери контроля над собой могут даже кого-нибудь убить. За те сорок восемь лет, на протяжении которых я работаю со своими пациентами, призывая и поощряя их чувствовать и выражать свой гнев, никогда не бывало, чтобы кто-то из них настолько вышел из себя и утратил над собой контроль, что попытался бы, скажем, наброситься на меня или сломал какую-либо вещь в моем кабинете. Они изо всех сил лупцевали кровать кулаками или теннисной ракеткой, но четко знали при этом, чем именно они в данный момент занимаются, и вполне сознательно контролировали свои действия. И еще один факт: лишь немногие из моих пациентов могли впасть в настолько сильный гнев, чтобы их глаза стали сверкать от бешенства. В одной из последующих глав я опишу, как работаю со своими пациентами, чтобы помочь им ощутить гнев, — ведь недостаточно знать, что ты действительно находишься в состоянии гнева; нужно еще и чувствовать его. Точно такое же утверждение справедливо и применительно к страху, печали, любви или сексуальной страсти.

Человек не может почувствовать какую-то эмоцию, пока он не сможет выразить ее жестом, взглядом, тональностью своего голоса или с помощью какого-то телесного движения. Причина состоит в том, что чувство представляет собой восприятие определенного движения или импульса. Я позволю себе изложить разницу между эмоциональным выражением чувств и истерической вспышкой. В последнем случае эго (которое здесь является органом восприятия) не подключено к совершаемому действию, и в результате указанное действие не воспринимается как эмоция. Достаточно часто можно увидеть, как человек явно впадает в ярость, а впоследствии вообще отрицает, что был разгневан. Когда я завывал в кабинете Райха, то совершенно не осознавал, что ощущаю испуг. Мне регулярно доводится видеть в своем кабинете пациентов, тела которых демонстрируют все признаки страха: широко распахнутые глаза, приподнятые плечи, стесненное дыхание, — но сами они отрицают, что испытывают страх. Тела этих людей манифестируют явный страх, но его конкретное выражение, которое представляет собой активный и сознательный процесс, отсутствует. Такого рода разрыв особенно распространен в случае печали.

Я незыблемо убежден, что люди боятся печали больше, нежели любой другой из своих эмоций. Это может показаться странным, поскольку печаль не представляется человеку угрожающим чувством, но в данном случае страх связан с мерой глубины печали. У большинства пациентов она граничит с отчаянием, и они опасаются, сознательно или бессознательно, что если прекратят свои усилия удержаться на поверхности, то погрузятся в такие пучины отчаяния, откуда уже нет никаких шансов выбраться. Но если они не будут позволять себе прочувствовать свое отчаяние, то проведут свою жизнь в борьбе, постоянно пребывая при этом без всякого ощущения безопасности и без каких-либо добрых чувств. Целиком окунаясь в состояние отчаяния, человек может обнаружить, что на самом деле оно берет начало в детстве и не имеет никакого реального отношения к его сегодняшней взрослой жизни. Ситуации, возникающие в этой самой взрослой жизни, могут только запускать механизм отчаяния, поскольку они связаны с подобными ситуациями, имевшими место в раннем детстве и порождавшими в ту пору глубокое отчаяние. Взрослый человек может чем-то заместить потерянную им любовь, в которой он нуждается, но ребенок лишен возможности за счет своих собственных усилий найти замену одному из родителей. И разумеется, если человек будет растрачивать всю свою энергию на поддержание своего Я на должном уровне или на то, чтобы выставлять на обозрение окружающих благополучный фасад с вывеской «Проблем нет», то такому человеку никогда не будет дано испытать те чувства безопасности, мира и радости, которые предлагает нам жизнь. Правда состоит в следующем: некоторые пациенты не умеют плакать, а большинство из них не умеют плакать по-настоящему глубоко. И это не позволяет им ощутить свою грусть, а тем самым блокирует и возможность найти когда-либо радость. Чтобы помочь таким людям, нужно понять характер напряжений, которые блокируют выражение ими чувств, и знать такие методы работы с телом, которые помогут им преодолеть имеющиеся у них блокады.

Человек обращается к специалисту и приступает к терапевтическому процессу потому, что он так или иначе ранен и страдает. Он может испытывать беспокойство, депрессию или фрустрацию, может быть дезориентирован и сбит с толку или же просто может считать свою жизнь несчастливой. И он надеется, что терапия позволит ему изменить это состояние, даст возможность улучшить способ его функционирования в этом мире и обнаружить в себе и в жизни какие-нибудь добрые чувства — быть может, даже немного радости. Он чувствует себя раненым, потому что его в самом деле ранили. Хотя некоторые из первичных, только что обратившихся пациентов осознают, что их детство было неблагополучным, что они были в тот период запуганы и одиноки, большинство убеждены, что их ощущение собственной несчастности есть результат какой-то слабинки или изъяна в их личности. Они ждут от терапии помощи в преодолении указанной слабости и в конечном итоге хотят стать сильнее. Обобщенная картина какого-то усредненного пациента существенно изменилась в последние годы, по мере того как люди становятся все более образованными в сфере психотерапии и усваивают, что эмоциональные проблемы берут свое начало в детских травмах. Многие из них стремятся теперь побольше узнать о своем прошлом, чтобы понять, почему они чувствуют и ведут себя так, как они это делают; кроме того, им хочется использовать приобретенное знание для того, чтобы измениться самим и сделать свою жизнь более наполненной. К сожалению, самостоятельно всего этого удается достичь лишь в весьма малой степени, поскольку последствия былой жизни структурно запечатлены в теле и находятся за пределами досягаемости человеческой воли или сознательного разума. Глубокие и значимые изменения могут появиться только в результате того, что человек капитулирует перед своим телом, а также как следствие повторного эмоционального проживания своего прошлого. И первым шагом в этом процессе является плач.

Плач представляет собой приятие реальности и своего настоящего и прошлого. Когда мы плачем, то чувствуем свою печаль, а также понимаем, насколько сильно мы ранены и в чем заключается наша рана. Если пациент заявляет мне как нечто бесспорное: «Мне не о чем плакать», — то мне остается только спросить: «Тогда почему же вы попали сюда?» У всякого пациента есть о чем плакать; впрочем, большинство людей в нашей культуре так и поступает. Несомненно, и отсутствие радости в нашей с вами жизни тоже принадлежит к разряду того, о чем вполне можно поплакать. Некоторые из пациентов говорят: «Я в своей жизни много плакал, но это нехорошо». Такое утверждение совершенно неверно. Плач действительно не приведет к изменению внешнего мира. Он также не принесет ни любви, ни аплодисментов от тех, кто наблюдает за происходящим со стороны. Но он изменит внутренний мир человека. Он облегчит и разрядит напряжение и боль. Это вполне можно понять, если понаблюдать, что происходит с младенцем, когда тот начинает плакать.

Малыш плачет, когда он испытывает дистресс или дискомфорт. Его плач — это обращенный к матери призыв устранить причину указанного дискомфорта. Дискомфорт заставляет тело маленького ребенка сжиматься и терять гибкость, что является естественной реакцией младенца на боль или испытываемое им неудобство. Тело малютки реагирует на происходящее более интенсивно, чем у взрослого, поскольку оно в большей мере полно живости, в нем больше чувствительности и мягкости. Кроме того, оно лишено тех возможностей терпеть боль, которые появляются благодаря воздействию эго. Будучи неспособным поддерживать напряжение, детское тельце начинает трепетать. Ротик ребенка сморщивается, и мгновение спустя все его тело сотрясают глубокие рыдания. Наблюдаемые при этом сильные всхлипывания — это конвульсии, пробегающие по телу в попытке разрядить напряжение, вызванное дискомфортом. Младенец будет продолжать плакать до тех пор, пока воздействие этого дискомфорта на него будет продолжаться или пока он не дойдет до состояния полного изнеможения. Когда его энергия окончательно исчерпается и у него больше не останется сил плакать, он тут же заснет, чтобы защитить свою жизнь. Плач оказывает аналогичное воздействие и на детей постарше, если они переутомлены и не могут спокойно усидеть на месте. Указанное состояние внутреннего напряжения делает их неугомонными и раздражительными. Зачастую это приведет в конце концов к тому, что мать такого ребенка начнет сердиться и может- даже шлепнуть своего отпрыска, после чего тот начнет горько плакать. Этот плач приводит к двум последствиям: во-первых, он снимает напряжение и расслабляет тело ребенка; во-вторых, он дает возможность дыханию стать глубже и полнее. Как правило, ребенок затем глубоко засыпает. Я не рекомендую бить ребенка, потому что это является по отношению к нему актом враждебности. Чтобы, так сказать, рывком вывести ребенка из слегка истерического состояния, можно, если это окажется необходимым, воспользоваться резким окриком. Я же в данном случае просто хотел подчеркнуть своим рассказом, что плач служит прекрасным средством расслабления и выведения человека из состояния напряжения.

Существует широко распространенное убеждение, что если как следует поплакать, то человек может почувствовать себя лучше. «Поплакать как следует» означает, что плач достаточно силен и продолжителен, чтобы разрядить значительную часть напряжения, явившегося результатом какого-то эмоционального дискомфорта или дистресса. Такой плач принимает форму рыданий либо всхлипываний, которые сопровождаются ритмическими волнами, пробегающими по всему телу. Это единственная разновидность плача, которая действительно даст облегчение и разрядку испытываемой душевной боли, израненных чувств и мышечного напряжения, связанных с эмоциональным кризисом или травмой. Плач, сопровождающийся слезами, представляет собой также механизм снятия напряжений для глаз и — в некоторой степени — для всего тела, поскольку он смягчает чувство горечи и печали. Глаза застывают от страха, зажмуриваются от боли и тускнеют от печали и грусти. Истечение слез — это облегчающий и размягчающий процесс, который в чем-то сродни таянию льда весной. Глаза, которые никогда не плачут, становятся жесткими, резкими и сухими, что, кстати, может вредно повлиять и на их чисто зрительные, визуальные возможности. Плач является ярко выраженным человеческим действием. На самом деле никакое другое живое существо не плачет слезами. У людей полноценный плач отражает их способность видеть печаль, боль или дискомфорт, испытываемые другим человеком или живой тварью. Вот почему большинство людей плачут, когда смотрят печальный и грустный кинофильм, но даже самый тяжкий фильм очень редко заставляет нас рыдать. Вследствие этого я убежден, что способность проливать слезы, плакать — это основа способности ощутить сочувствие, в то время как рыданиями мы выражаем свое собственное глубокое горе и боль.

Рыдание отнюдь не является единственной формой озвученного выражения тех горьких чувств, источником которых является печаль, горе или дискомфорт. Если боль, причиняемая дистрессом, очень сильна и кажется бесконечной, то плач может принять форму завываний и причитаний. Завывание представляет собой более высокий и непрерывный звук. Оно служит выражением очень глубокой раны, которую человек чувствует в своем сердце. Такая рана может явиться результатом смерти кого-то горячо любимого — и потому подобный вой является типичной реакцией женщин, потерявших близкого человека. Мужские голоса не способны по своей природе издавать столь высокие воющие звуки, как это могут делать женщины. Еще один звук, который относится к категории сопровождающих плач, — это стенания. Стоны, в противоположность завываниям, являются звуками низкого тембра. Человек стонет от боли, кажущейся неизбывной, равно как и от той боли, которая длится нестерпимо долго. В стонах присутствует также некий элемент смирения и безропотности, отсутствующий в завываниях или рыданиях. Эти звуки ассоциируются с болью, дистрессом, раной и утратой. Это отголоски горя и печали, а никак не радости. Радости присущ свой собственный диапазон вокализованного выражения. К примеру, смех в большой степени похож на рыдания, за исключением того, что в нем присутствует позитивная нота, синкопированный каданс [Каданс — мелодический или гармонический оборот, завершающий музыкальное построение и придающий ему большую или меньшую законченность. — Прим. перев.] на слабой доле. Точно так же как существуют вопли страдания, наличествуют и вопли радости. Это внешнее сходство означает лишь то, что человек способен испускать как самые счастливые, так и самые грустные звуки.

Важно иметь в виду, что голос является носителем для выражения многочисленных и самых разных чувств. Мы можем проявлять охватившие нас эмоции и посредством наших действий, но эта форма выражения исходит из совершенно другого места, а именно от мышечной системы тела, которая представляет собой механизм конкретной реализации действий. Улыбка, объятие, легкое дуновение и ласка — все они выражают какое-то чувство. Когда человек что-то делает и ничего в этой связи не ощущает, то так происходит потому, что данное действие носит чисто механический характер, а сам человек полностью отгорожен от него. То же самое верно и применительно к голосу. Многие люди разговаривают сухим, механическим тоном, который не выражает ровным счетом никаких чувств. И здесь мы также имеем дело с индивидами, которые полностью отделены от своего тела и отдают его под ничем не ограниченный контроль эго. Например, значительное число людей не в состоянии сопровождать плач всхлипываниями и рыданиями, поскольку такого рода выражение чувств у них подавлено хроническим напряжением гортани. Другие не способны чувствовать или выражать гнев. Такие индивидуумы — это эмоциональные калеки, которые не в состоянии испытывать ни радость, ни любые иные сильные эмоции. С моей точки зрения, та терапия, которая не сумела помочь пациенту восстановить присущую ему естественную способность к самовыражению, потерпела бесспорную неудачу. В этой главе мы более внимательно проанализируем проблемы, возникающие у пациентов в связи с голосовым, вокализованным выражением чувств.

Голос представляет собой результат колебаний, возникающих в воздушном столбе по мере его прохождения через голосовые связки. Вариации силы звука достигаются за счет изменения диаметра отверстия в гортани, привлечения имеющихся в голове воздушных камер, которые используются для достижения резонансного эффекта, а также благодаря увеличению или уменьшению количества подаваемого воздуха. Человеческий голос обладает весьма широким диапазоном экспрессивности, или выразительности, вполне соответствующим тому спектру эмоций, которые может испытывать обладатель голоса. Голос способен не только выражать те эмоции, о которых шла речь ранее, но и менять интенсивность звучания, чтобы она соответствовала интенсивности переживаемых чувств. Голос является одним из основных средств для выражения чувств и, следовательно, для самовыражения. Любая ограниченность голоса образует собой одновременно ограниченность возможностей самовыражения и служит внешним представлением снижения у данного индивида ощущения собственного Я. Высказывание о том, что кто-то «лишен собственного голоса», как раз ссылается на наличие такой связи. К сожалению, почти все пациенты психотерапевта страдают от того или иного понижения уровня самоуважения и самооценки, а также чувствуют себя лишенными права «высказаться» по собственному поводу. По этим причинам в ходе терапии, нацеленной на развитие ощущения своего Я, важно уделять голосу надлежащее внимание.

У многих детей случаются болезненные и пугающие их переживания, которые приводят к утрате голоса. Моя пациентка по имени Рене описывала себя как жертву попыток кровосмешения, или инцеста. Она подвергалась сексуальным преследованиям со стороны отца и лишилась девственности раньше, чем ей исполнилось шесть лет. Испытанная ею в момент проникновения боль была столь сильна, что бедная девочка как бы покинула свое тело и жила только в собственной голове. Термин «покинуть тело» означает здесь, что у нее отсутствовало чувство осознания собственного тела. Она смотрела на свои ноги и испытывала удивление от того, что они исходили из ее тела и были к нему прикреплены. Такое же ощущение она испытывала и по отношению к рукам, правда, в меньшей степени. Невзирая на столь сильную степень отделенности от самой себя, она выжила и продолжала существовать. Рене дважды выходила замуж, воспитала троих детей и была в состоянии обеспечивать себя материально. Но те мужчины, с которыми она состояла в браке, злоупотребляли ею и физически, и сексуально, причем на протяжении многих лет она была не в состоянии сопротивляться этому. Благодаря поддержке со стороны организованной группы лиц, пострадавших от кровосмешения, у нее хватило мужества обратиться к терапевту и приступить к решению трудной задачи — попытаться заново обрести себя.

В ходе одного из сеансов Рене упомянула, как ей всегда было трудно высказаться. Вот ее монолог: «Когда мне нужно было выразить себя и сказать: «Да как вы смеете! Да кто вы такие, по вашему мнению?» — я чувствовала шок. Я испытывала страх, что этот шок убьет меня, если я попытаюсь высказаться. Года три назад у меня в памяти всплыл как бы моментальный снимок одной сцены из моего детства. Я стояла около двери, держась за ручку и собираясь выйти из комнаты. Мне было тогда лет девять или около того. И тут я повернулась лицом к отцу и сказала ему: «Если ты не прекратишь, я все расскажу мамочке». Он сгреб меня, сдавил горло волосатыми пальцами и стал душить. Я почувствовала, что вот-вот погибну. Но после этого он ни разу ко мне не прикоснулся» .

В процессе терапии я как-то стал призывать Рене изо всех сил лупить кровать и пронзительно визжать при этом: «Оставьте меня в покое!» Ей удалось это сделать только в ответ на мои энергичные призывы и при моей сильной поддержке, но, начав, за минуту или чуть больше она довела себя до настоящей истерической вспышки. После того как взрыв окончился, Рене затихла, свернулась калачиком в углу кровати, подобно сильно напуганному ребенку, и вся трепетала от страха. Затем по мере повторений этого упражнения в процессе терапии она стала постепенно приходить в себя и более прочно ощущать связь с собственным телом и своим естеством. Мы выполняли также упражнения по заземлению, упоминавшиеся в предшествующей главе, которые укрепляли в ней ощущение связанности с жизнью. Голос, которым она обычно разговаривала, звучал вроде бы молодо и легко, и она хорошо управляла им. Но это был голос, исходивший только из ее головы; в нем почти не слышался резонанс, порождаемый телом, а значит, в нем было мало чувства. Использовать свой голос в качестве одной из форм самоутверждения оказалось для нее исключительно трудным делом. Когда она визжала: «Оставьте меня в покое», — то это был голос тела, шедший от ее чувств, но он не был связан с ее эго или с ее головой. Такова природа истерической реакции. Она воплощает в себе расщепление личности. В результате выходило так: когда Рене просто разговаривала, действуя при этом только посредством своей головы, в этом не было ни малейшего телесного чувства. Когда же она истерически визжала, в этом полностью отсутствовало самоотождествление с эго. #page#

Пронзительный визг по самой своей природе всегда содержит в себе некоторый элемент истерии, поскольку является неконтролируемым выражением чувств. Человек может очень громко кричать, вполне контролируя себя при этом, но он не в состоянии сохранять над собой контроль при пронзительном визге. О визжащем человеке иногда говорят, что он кипит, как самовар, а подобная формулировка означает, что его эго полностью сокрушено и задавлено происходящим эмоциональным взрывом. Такая реакция представляет собой катарсис в том смысле, что она способствует разрядке напряжения. В указанном отношении визг функционально подобен срабатыванию предохранительного клапана в паровом котле, который тоже начинает пронзительно свистеть, когда давление пара под крышкой становится чрезмерно большим. Человек будет визжать, как правило, тогда, когда боль или стресс, порождаемые какой-то ситуацией, становятся для него невыносимыми. Если кто-то не может начать визжать при таких обстоятельствах, то он вполне может сойти с ума и навсегда остаться безумцем. Плач — точнее, рыдание — также способствует снижению напряжения и его разрядке, но плач обычно наступает тогда, когда травматическая или ранящая ситуация уже завершилась. С другой стороны, пронзительный визг является попыткой отвратить сиюсекундное травматическое воздействие или, по крайней мере, ограничить его силу. Это, несомненно, агрессивное выражение чувств, в то время как плач представляет собой попытку тела облегчить боль, ставшую следствием какого-то вредоносного воздействия. И пронзительный визг, и горькие рыдания являются непроизвольными, рефлекторными реакциями, хотя в большинстве случаев индивид может самостоятельно инициировать или прекратить указанную реакцию. Иногда она выходит из-под контроля, и человек издает визг или истерически рыдает так, что для окружающих выглядит не способным остановиться. Но после того как запас бешенства израсходован, он все-таки непременно застопорится. В нашей культуре существует табу против неконтролируемого поведения, поскольку оно нас пугает. Кроме того, оно трактуется как признак слабости характера, инфантилизма. И в некотором смысле это так и есть, поскольку когда человек визжит или плачет, то он возвращается к какому-то предыдущему, более инфантильному типу поведения. Однако такое отступление в прошлое может оказаться необходимым, чтобы защитить организм от деструктивного, или, иначе говоря, разрушительного, эффекта вследствие сдерживания и подавления своих чувств.

Способность терять над собой контроль в подходящее время и в подходящем месте есть признак зрелости и должного владения собой. Но в этой связи можно задать следующий вопрос: если человек сознательно решает отказаться от такого контроля и капитулировать перед своим телом и испытываемыми чувствами, то действительно ли он теряет над собой контроль? С другой стороны, каким контролем над собой располагает индивид, который впадает в ужас от одной мысли о пронзительном визге и настолько заблокирован по отношению к плачу, что вообще не в состоянии выразить своих подлинных чувств? Способность отказаться от контроля со стороны эго включает также в себя и способность поддерживать или вновь восстанавливать указанный контроль, если это диктуется обстоятельствами или представляется необходимым. Когда пациент, выполняя биоэнергетическое упражнение и нанося при этом удары, сопровождаемые визгом, позволяет себе выглядеть совершенно вышедшим из-под контроля, то на самом деле он, как правило, полностью осознает, что именно сейчас происходит, и может прекратить все указанные проявления чувств по своему желанию. Это в значительной мере напоминает езду верхом: если всадник опасается «капитулировать» перед лошадью, если он пытается контролировать каждое движение животного, то совсем скоро обнаруживает, что на самом деле он вообще не располагает никаким контролем над происходящим. Всякий человек, который очень сильно боится отказаться от контроля, как правило, вообще никак не управляет ситуацией. Им самим управляет страх. И, напротив, по мере того как человек учится «давать волю» выражению сильных чувств с помощью голоса и движений, он теряет страх капитулировать перед своим подлинным Я.

Как мы хорошо знаем из житейской практики, грудные дети умеют визжать так громко и пронзительно, что их можно расслышать на большом расстоянии. Умеют они и плакать без всяких затруднений. Прямо-таки поразительно, насколько мощным может быть голос маленького ребенка. Когда мой сын был совсем малышом, он страдал от желудочных колик. Если у него случался приступ, то он, бывало, визжал настолько громко, что его удавалось расслышать за два квартала. Только мой попугай умеет визжать еще громче. Впрочем, когда эта птичка принимается орать, то дело выглядит так, словно все ее тело превратилось в звучащий инструмент. Колебания ее металлического голоса настолько сильны, что никакая сила не в состоянии их удержать, и это не удивительно — ведь известны такие мощные певческие голоса, что от них вдребезги раскалываются стаканы.

Одна из моих проблем состояла в неспособности свободно использовать свой голос. Глаза у меня от природы, как говорится, на мокром месте, и мне не составляет труда начать ронять слезы, но издавать рыдания — это для меня трудная штука. Больше двадцати пяти лет назад, после прохождения терапии у Райха, мне было ниспослано своего рода видение, объяснившее, почему мой голос лишен свободы. Во время проведения семинара по биоэнергетическому анализу двое из его участниц, которые сами были психотерапевтами, изъявили желание поработать со мною. Я колебался, но в конечном итоге решил согласиться. Одна из этих женщин, пока я лежал на полу, манипулировала с моими ногами и стопами, массируя их, чтобы снять часть напряжения. (У меня в ногах всегда существует значительное напряжение; мои икры страдают от перегрузки.) Вторая дама работала над моей закрепощенной и зажатой шеей. Внезапно я почувствовал очень резкую боль в передней части шеи, как будто кто-то провел по горлу ножом. Я немедленно сообразил: испытанное мною ощущение представляло собой физическое проявление того, чему моя мать подвергала меня психологически. Она регулярно, что называется, перерезала мне горло. На очень глубоком уровне я в бытность ребенком боялся обращаться к ней с какими-то словами, и этот страх сделал для меня затруднительным разговор с другими людьми, когда я стал взрослым. Большой объем усилии, предпринимавшихся мною на протяжении многих лет для преодоления указанной проблемы, помог в значительной мере справиться с этой трудностью.

Еще одна пациентка, которую я буду называть Маргарет, рассказала мне о многократно повторявшемся у нее сновидении, в котором после тех или иных перипетий у нее на лице оказывалась подушка и она чувствовала, как ее душат, а она умирает от удушья. Маргарет тоже пережила нечто подобное тому, что случилось с Рене, но не дошла при этом до самого конца. По всем внешним проявлениям она была в состоянии функционировать нормально, но всегда пребывала в состоянии глубокого беспокойства и страха, которые делали ее жизнь почти невыносимой. Маргарет подвергалась запугиванию со стороны матери даже в возрасте без малого пятьдесят лет, когда она обратилась ко мне за терапевтической помощью. Свою мать она описывала как женщину холодную, жесткую и стремящуюся командовать. Способ выживания, выбранный Маргарет в ее ситуации, состоял в том, что она эмоционально отключилась и вела жизнь почти без всяких чувств. Эта уже не очень молодая женщина существовала по большей части только в собственном мозге.

У Маргарет наблюдались значительные трудности при попытках целиком погрузиться в ту печаль, которую, она испытывала. Если она начинала плакать, то чувствовала подступающую тошноту и была вынуждена останавливаться. Прошло довольно длительное время, пока эти позывы к рвоте отступили и она смогла начать плакать. Но ее рыдания не носили непрерывного характера. Они были больше похожи на прерывистые подвывания — напрасные попытки распахнуть свою гортань и позволить боли вырваться наружу. При обычном разговоре голос Маргарет был тонким, плоским и «головным». У нее вошло в привычку говорить быстро и безо всякого эмоционального выражения. В том, что она произносила, был смысл, но отсутствовало чувство.

В стремлении оказать ей помощь я в то время, когда она старалась пронзительно визжать, слегка надавливал пальцами на боковые части ее горла, чтобы снять или хотя бы облегчить имевшееся там напряжение. Гортань Маргарет была настолько зажатой, что натуральный визг был почти невозможен. Но наша совместная работа на протяжении последнего года немного сняла это напряжение. К моему удивлению, она вдруг, вместо того чтобы, как обычно, стискивать и зажимать горло, распахнула его и позволила себе испустить полноценный звук. Когда он прекратился, она сказала мне: «Я никогда раньше не слыхала у себя подобного голоса». Это был голос того ребенка, который все эти годы был погребен в ее теле.

Дети рождаются невинными и лишенными каких-то запретов или вины применительно к своим чувствам. Для многих из них в младенческом состоянии блаженства на передний план выступают радостные чувства. Когда я смотрю на маленьких детей в возрасте от одного до двух лет и вступаю с ними в зрительный контакт, то вижу, как их глаза загораются, а на лицах появляется выражение удовольствия или даже восторга. Разумеется, вскоре его почти неизбежно сменит робость или смущение, но через парочку минут или даже раньше они снова начнут поглядывать на меня в надежде еще раз ощутить возбуждение и удовольствие от нашего визуального контакта. Потом они снова отвернутся, но ненадолго. Этой игрой ребенок может развлекаться длительное время, пока я сам не прекращу ее, потому что в дело вмешаются заботы и обязанности взрослой жизни, которые заставят меня уйти.

Приходилось мне видеть и взрослых людей, которые загораются от такого мимолетного зрительного контакта, но у них все это настолько скоротечно и так быстро заканчивается, что иногда единственное, что успеваешь уловить, — это их чувство стеснения и вины. Однако существует и очень много таких людей, чьи глаза вообще не в состоянии вспыхнуть, поскольку в них тот внутренний огонь души, который мы называем страстью, давно и безвозвратно угас. Об этом можно судить по темному отсвету на дне их глазниц, по печальному выражению лиц, по стиснутым зубам и скованности всего тела. Они потеряли умение радоваться где-то на заре своего детства, когда их невинность была вдребезги разбита, а свобода отнята. Сказанное очень хорошо видно на примере Марты. Это была почтенная особа пятидесяти одного года от роду, мать троих вполне взрослых детей, которая недавно развелась и впервые пришла ко мне потому, что ее жизнь, как она сама выразилась, оказалась лишенной смысла. Под этим она имела в виду то, что в ее жизни совершенно не было никакой радости и очень мало удовольствия. Марта говорила, что всегда чувствовала себя обеспокоенной, и была убеждена, что это ее нормальное состояние.

При нашей первой встрече я был поражен темнотой вокруг и в глубине ее глаз. В них не было ни следа какого-нибудь сияния, и в течение всей первичной консультации они ни разу не загорелись, даже на самый краткий миг. Эта женщина была невелика ростом, но пропорционально сложена. У нее были оживленные манеры, и, невзирая на горькую складку в районе губ и рта, она вовсе не вела себя как человек, пребывающий в депрессии. После многих лет нормальной совместной жизни с мужем, которому она верно служила, тот оставил ее ради другой женщины. Марта приняла развод стоически и продолжала по инерции вести свою пустую жизнь, пока не поняла, что нуждается в посторонней помощи.

Марта знала о себе, что была постоянно напугана. Она никогда не умела противостоять своему мужу. После расторжения брачных уз эта женщина потеряла всякое ощущение безопасности, да и до этого времени она никогда не была самодостаточной и не жила так, чтобы опираться только на саму себя. Теперь, когда Марта, помимо всего прочего, приближалась к менопаузе, она вдруг посчитала себя лишенной всяких надежд. Но она не соглашалась признаться себе в возникшем у нее ощущении полной безнадежности и бесперспективности. И еще: она никогда не плакала. Марта выжила после постигшей ее катастрофы, но она пополнила собой ряды тех многочисленных в наше время людей, которые в состоянии вынести все случившееся и выжить, но в их жизни нет ни капли радости.

Я слышал многих людей, произносивших с гордостью: «Я смог выжить». Могу понять и высоко оценить подобное чувство, если человеку довелось существовать в ситуации, реально угрожавшей его жизни, скажем, в нацистском концлагере или в другом подобном месте. Но ведь такого рода заявления распространяются и на вполне сносное настоящее, и даже на будущее. В сущности, произнося нечто подобное, такой индивид говорит следующее: «Я могу вынести это. Я в состоянии выжить в таких условиях, когда другие люди окажутся побежденными и погибнут. Я в силах противостоять любым враждебным или вредоносным нападкам». Но ведь если человек настроил себя не жить, а выживать, то он и не ждет никакой радости и не в состоянии реагировать на нее. Можно ли ожидать от рыцаря в доспехах, что тот станет бездумно кружиться в вихре вальса? Такая жизненная позиция, когда человек все время готовится к встрече с несчастьем или даже катастрофой, не располагает к тому, чтобы наслаждаться жизнью. Нечего и говорить о том, что те люди, которые сами себя считают выживающими и спасающимися, на самом деле не ищут никаких удовольствий и не хотят их. Впрочем, хотеть удовольствия и быть открытым для него — это две совсем разные вещи. Если самым главным в жизни является выживание, то человек никоим образом не открыт удовольствиям. Если кто-то находится во всеоружии для отражения возможной атаки, то он, конечно же, не может быть открытым для любви. Ощущение открытости перед лицом жизни заставляет таких людей чувствовать себя слишком ранимыми, и страх снова заковывает их в защитную скорлупу.

Марта была у своих родителей самым младшим ребенком из троих детей, причем все они были девочками. В этом доме царила атмосфера потенциального насилия. Родители все время скандалили, главным образом из-за денег. Она вспоминала следующий инцидент, имевший место, когда ей было около пяти лет. Мать с отцом особенно громко орали друг на друга в гостиной, и очередной скандал завершился тем, что отец вдруг пнул и перевернул кофейный столик с сервизом и был готов перебить на мелкие осколки всю посуду в китайском будуаре, если бы сестры Марты не остановили его. Сообщая об указанном неприятном эпизоде, она не упомянула, что сама была сильно напугана случившимся. Я убежден, что она и не почувствовала страха, поскольку находилась в шоке. Впрочем, по поводу случившегося она заметила, что «это было весьма неожиданным».

В такой атмосфере Марта ушла в себя и замкнулась. Она рассказывала, что привыкла играть в полном одиночестве, спрятавшись под обеденным столом, где была надежно укрыта от посторонних взглядов низко свисавшей с него скатертью. Это укромное местечко она считала своим домиком. Но оно не было ни храмом, ни крепостью. Марта никогда не чувствовала себя целиком свободной от страха. «Я жила в состоянии постоянного беспокойства по поводу того, что может произойти, — вспоминала она в беседе со мной. — В нашем доме не бывало радости или света. Настроение всегда было тягостным, словно при исполнении трудной и нудной повинности. Преобладала всеобщая тяжкая печаль».

В своем неизменном состоянии дискомфорта и даже дистресса Марта не получала ни от одного из родителей ни понимания, ни симпатии, ни поддержки. Когда в шестилетнем возрасте ей пришлось отправиться в школу, это было для нее нечто ужасающее. И что же? Мать привела девочку к школьному зданию и сразу повернулась уходить, а когда Марта стала плакать и упрашивать ее остаться, та проигнорировала ее мольбы и все равно покинула дочку. Марта припоминает, что она провела весь тот первый учебный день стоя где-то в уголке и не переставая плакать.

Меня поразило детство Марты, проведенное ею словно под сенью темной, угрожающей тучи. Стремление к выживанию диктовало ей, что нужно взять себя в кулак и поскорее отправляться в мир, поскольку нельзя ведь провести всю жизнь сидя под столом. Едва успев окончить среднюю школу, она, что называется, выскочила замуж за человека, которого нисколько не любила. Марта выучилась тому, как совладать с жизнью: если делать то, что от тебя ожидают окружающие, то тебя не будут больно задевать. С раннего детства она привыкла быть хорошей маленькой девочкой. Оказалось, что муж был во многом очень похож на ее отца — такой же злой, грубый и бесчувственный человек. Но она знала, что сумеет выжить.

Обращение к психотерапевту означало, что Марта хочет получить от своей жизни больше, чем простого выживания. «Получить больше» означало, что она должна самым радикальным образом изменить свое отношение к жизни, а это потребует от нее гораздо большего, нежели одной только решимости. Если прежнее отношение давало ей возможность выжить, то отказ от него означал, что выживание оказывается под вопросом. Хотя текущая ситуация Марты была такова, что реальная угроза выживанию отсутствовала, отказ от оборонительной позиции и открытие себя жизни порождало те самые чувства ранимости и опасности, которые были ей хорошо знакомы в детстве. Невзирая на свои довольно немалые годы и неординарность натуры, под всей благопристойной и даже благополучной внешней оболочкой моя пациентка продолжала оставаться напуганной маленькой девчушкой. Она по-прежнему страдала от беспокойства, испытывала ощущение дискомфорта и не чувствовала себя в безопасности.

Если дорога к радости проходит через необходимость капитулировать перед своим естеством — иначе говоря, перед своими чувствами, — то первый шаг в терапевтическом процессе заключается в том, чтобы ощутить и выразить свою печаль. Когда человек потратил пятьдесят один год только на то, чтобы выжить, то его история довольно печальна. Чтобы выразить подобную вселенскую печаль, человеку нужно плакать и плакать; но хотя у Марты на лице можно было прочесть печаль, заплакать ей оказалось очень трудно. Лежа в запрокинутой позе на биоэнергетическом табурете, Марта ощущала в своем теле дискомфорт. Когда я стал призывать ее воспользоваться голосом и издать какой-нибудь устойчивый звук, то результатом стал непродолжительный плач, сопровождаемый словами «о Боже, о Боже».

При всей своей краткости слова «о Боже» — это самое глубокое и самое неподдельное воззвание человека о помощи. Все мы время от времени произносим эти слова, если доходим до такой точки, где давление или боль начинают казаться чрезмерными. Это не плач человека, который стремится выжить и считает, что ни при каких обстоятельствах не должен сломаться. Мы исторгаем из себя эти слова, когда чувствуем, что больше не в состоянии вынести все «это», когда чувствуем, что «это» уже слишком. Поразительно в них то, что если произнести их хоть с каким-нибудь чувством, то они легко могут переродиться в плач. Само слово «Боже» с двумя его согласными — «б» и «ж» — и краткими гласными звуками после них в чем-то напоминает рыдание. Когда люди начинают горько плакать — иными словами, рыдать, — то они часто будут совершенно спонтанно бормотать «о Боже, о Боже!». Когда Марта произнесла эти слова, я предложил ей рассказать Богу все то, что она чувствует. Ведь как бы человек ни думал о Боге — то ли как о религиозной святыне, то ли как о сверхъестественной силе, — он может излить перед ним свое сердце без опасения, что будет унижен или отвергнут. Гораздо легче сказать «я страдаю» Богу, нежели доверить эту печальную истину другому человеку, по поводу которого вовсе нет уверенности, что он на самом деле хочет ее услышать. Реакция Марты на мое предложение раскрыться перед Богом была такова:

«Вы банальны. В вас нет ничего стоящего. Вы меня не любите. Не знаю, что именно я чувствую, — я чувствую, я чувствую, я чувствую что-то, но не знаю, что именно». Если человек не знает, что он чувствует, то это ужасная путаница в своем Я, полное отсутствие самосознания, совершенно неадекватное восприятие себя как личности. В таком состоянии человек просто обязан чувствовать себя плохо. И я спросил ее: «Разве вы не чувствуете себя ужасно?»

«Да, — ответила она, — я действительно не чувствую себя хорошо. Я ни капельки не счастлива. Я ощущаю в себе бездонную печаль. Я чувствую себя очень и очень печальной». Но она не заплакала, а вместо этого добавила: «Вот, не могу как следует раздышаться».

Затем она произнесла: «Я еще к тому же очень сердитая и злая». Голос у нее при этом был совсем тихий. И звучал он так, словно принадлежал ребенку. Когда я обратил на это ее внимание, она ответила: «Мне очень трудно выразить любую мысль словами. Точно так же у меня бывает в общении со всеми людьми. Я не умею говорить. Я, как и в детстве, продолжаю думать, что детей, как выражался по этому поводу мой отец, должно быть видно, но не должно быть слышно».

Если человек задыхается от не пролитых им слез, то он не может нормально дышать. Если горло сдавлено, поток воздуха не может проходить через него как следует. Гортань Марты была стеснена очень сильно, и это тоже вносило свой вклад в ее маленький, полудетский голосок. Указанная зажатость имела в своей основе неспособность дышать глубоко и без затруднений.

Трудности, которые Марта испытывала с дыханием, становились еще более очевидными в ходе выполнения следующего упражнения. Оно представляет собой второй шаг в выражении своих чувств. В это упражнение входит нанесение ударов, что является выражением протеста. У каждого из нас найдется кто-то такой, к кому хотелось бы как следует приложиться. Всем нам кто-то причинил страдание или нанес рану, которую мы сами считаем совершенно незаслуженной. И мы располагаем правом протестовать, спросить «за что?» или попросту стукнуть обидчика.

Я заставлял Марту проделывать это упражнение лежа на кровати. Мои указания сводились к тому, чтобы быстро и часто колотить кровать вытянутыми в струнку ногами и одновременно вопрошать «за что?». Под воздействием моих призывов она наносила резкие удары и при этом позволила своему голосу возвыситься до пронзительного визга. На парочку минут моя пациентка дала себе возможность как бы немного одичать. Когда все это закончилось, она засмеялась и сказала: «Я чувствую себя хорошо». Но довольно скоро беспокойство вновь вернулось и она заметила: «Боюсь, если я буду продолжать в таком же духе и потеряю над собой контроль, то потеряю и жизнь». Это был первый случай, когда она как-то упомянула о страхе за собственную жизнь. Во время того сеанса я больше не углублялся в указанный вопрос, но мне было абсолютно ясно, что с самого раннего детства она постоянно опасалась за свое существование. Ей казалось в детстве, что если бы она попробовала истерически визжать, то ее бы убили. Точнее, ее бы задушили. Сдавленность гортани была у нее напрямую привязана к этому страху оказаться задушенной. Все обстояло так, как если бы кто-то неведомый держал руку на ее горле в угрожающем жесте.

Возможность выплакаться и выговориться носит основополагающий характер для того, чтобы человек почувствовал наличие у него права голоса в вопросах, которые касаются его лично. Узники тюрем и рабы лишены такого права в своих собственных делах и именно поэтому не являются свободными людьми. Но и дети также могут попасть в указанную категорию, если их запугали настолько, что они не в состоянии издать громкий звук. Не являясь, понятное дело, рабами, такие бедолаги обучаются подчиняться и вести себя тихо, считая подобную тактику методом выживания. Как правило, они продолжают придерживаться указанного метода и в своей взрослой жизни, причем такой человек не может избавиться от данного подхода, пока не приобретет конкретный опыт, который заставит его понять: ни отчаянный крик, ни пронзительный визг не приведут ни к какому наказанию. С другой стороны, существуют и такие индивидуумы, для которых подобный визг (в данном случае — истерическое поведение) представляет собой едва ли не образ жизни. Я глубоко убежден, что оба этих поведенческих трафарета вырабатываются в тех семьях, где для родительского отношения к детям типичным является насилие или потенциальное насилие. Если ребенок не запуган до ужаса, то он вполне может отождествить себя с родителями и принять для себя их модели и трафареты поведения. И напротив, если ребенок чувствует себя в достаточной мере напуганным плохим отношением со стороны родителей и видит в нем угрозу, то он уйдет в себя и станет тихим и послушным.

Все дети реагируют на любую форму дискомфорта плачем, который принято рассматривать в качестве обращения к матери с призывом ликвидировать причину возникшего дискомфорта. Все маменькины сынки и доченьки, попадая в дискомфортную ситуацию, будут звать мамочку. Но когда человеческое дитя плачет, это все-таки больше, чем просто взывание о помощи. Даже если мать отреагирует своевременно, плач ребенка может еще в течение некоторого времени продолжаться. Кроме того, у младенца это ведь не одиночная нота или призыв, которые могут быть или не быть повторены, а длительный, хотя и прерывистый, звук, привязанный к ритму дыхания. На самом деле плач грудного ребенка — это как раз и есть те рыдающие звуки, которые издают и взрослые, когда испытывают дистресс. Такое рыдание тоже вполне может рассматриваться как призыв о помощи, но для взрослых оно имеет гораздо более глубокое значение, чем для детей. Оно выражает такую эмоцию, как печаль или горе. Печаль обычно связывается с потоком слез, но бывает, что человек горько рыдает, а слез при этом нет. В других ситуациях, напротив, слезы текут ручьем, а рыдания отсутствуют.

Поскольку звук и чувство связаны между собой весьма сильно, мы научились контролировать свой голос таким образом, чтобы, пользуясь им, все-таки не раскрывать владеющих нами чувств. Мы можем разговаривать плоским, никак эмоционально не окрашенным тоном, который словно бы отрицает наличие каких-либо чувств, или же, напротив, говорить «на высоких нотах» — то есть повышать тембр и силу своего голоса — и при этом в обоих случаях действовать так или иначе только для того, чтобы скрыть охватившее нас чувство. Такое регулирование голоса осуществляется в основном посредством- контроля над дыхательным процессом. Если мы дышим свободно и полной грудью, то голос будет совершенно естественным образом отражать владеющие нами чувства. С помощью поверхностного, неглубокого дыхания мы в состоянии оставаться на поверхности наших чувств и не углубляться в них, располагая тем самым возможностью сознательно контролировать качество нашего вокализованного выражения. Один из способов помочь пациенту вступить в контакт с его более глубокими чувствами состоит в том, чтобы углубить его дыхание. Я использую указанный метод очень просто. Пациент укладывается, запрокинувшись, на биоэнергетический табурет и при этом легко дышит. Затем я прошу его издать звук и удерживать его настолько долго, насколько это возможно. Некоторые будут в такой ситуации испускать громкий, но краткий звук. Это может свидетельствовать о том, что им хотелось бы раскрыть свой голос, но они не в состоянии этого проделать. Другие станут производить совсем тихий звук, из чего следует, что они не чувствуют себя вправе выражать себя сильно и энергично. При этом в обоих указанных случаях пациенты продолжают контролировать себя. Тогда я прошу их не пожалеть любых усилий для того, чтобы продолжительность звучания была как можно большей. Тут требуется принудительное регулирование выдоха, или, как говорят медики, экспирации. Когда они начинают фиксироваться на этом, то начинают понемногу утрачивать контроль над собой. Ближе к концу дыхательного цикла можно услышать звуки, напоминающие плач, стон или даже чуть ли не агонию. Если человек форсирует звук, соответствующие колебания пронизывают его тело более глубоко и сильно. Когда они достигают области таза, то наблюдатель может слышать и видеть, что пациент находится на грани плача. Повторяя указанное упражнение снова и снова и призывая пациента при этом вслушиваться в тембр и тональность издаваемых звуков, зачастую можно вызвать у него настоящий плач.

Однако я установил, что в большинстве случаев необходимо инструктировать пациента перемежать издаваемый им основной тон многократно повторяющимися звуками наподобие хрюканья — «уфф, урр, уфф». Эти звуки будут рассылать по всему его телу колебания и вибрации, действуя в этом смысле совершенно так же, как рыдания. Большинство пациентов не воспринимают такого рода звукоподражания как рыдания, которыми они на самом деле являются, поскольку произносят их чисто механически. Но если я продолжаю заставлять их испускать этот звук, особенно с более высокой частотой, то постепенно он будет становиться непроизвольным, принимая рефлекторный характер, и пациент начинает ощущать его как подлинное рыдание. Это похоже на раскручивание двигателя у некоторых типов насосов. Сознательно инициируемое действие порождает все углубляющееся чувство, которое постепенно превращает обычное звукоизвлечение в какой-то экспрессивный акт. Аналогичным свойством обладает интонирование слова «Бог» — если быстро повторять его много раз, оно тоже может завершиться всхлипываниями, а затем и рыданиями.

Плач представляет собой приятие нашей человеческой природы, другими словами, приятие того факта, что мы оказались изгнанными из своего земного рая и живем с сознанием боли, страдания и борьбы. Но дело обстоит так, что мы не имеем права жаловаться, поскольку, вкусив небезызвестный плод с древа познания, стали подобны богам, зная различие между хорошим и плохим, правильным и ошибочным, между добром и злом. Это обретенное нами знание есть крест, который мы несем, есть то самосознание, которое ограбило нас и лишило спонтанности и невинности. Но мы несем этот свой крест с гордостью, поскольку он позволяет нам чувствовать свою особость, чувствовать себя теми Божьими тварями, которые избраны им, хотя мы и нарушили Его первый запрет, обращенный к нам как роду человеческому. Наряду с тем давним, самым первым знанием человек приобрел сейчас и другие познания, которые ныне дают ему достаточное могущество, чтобы разрушить Землю — свой истинный сад Эдема.

Самосознание является одновременно и проклятием человека, и его славой. Оно есть проклятие, потому что ограбило его и лишило радости блаженного неведения. Оно есть его слава, поскольку дарует постижение радости как экстаза. Животное тоже испытывает боль и удовольствие, горе и радость, но ему неведомо познание, постижение этих состояний. Познать радость означает одновременно и познать горе, даже если последнее и не присутствует в данный момент в нашей жизни. Ведь мы всегда понимаем, что когда-то нам суждено потерять любимых нами существ и даже нашу собственную жизнь. Если мы отвергнем это знание, то тем самым отвергнем и нашу подлинную человечность, а также лишимся возможности познать радость. Другое дело, что подобное знание — вопрос не слов, а чувств. Знание того, что в человеческой жизни присутствует трагический аспект, что горе неизбежно, дает человеку возможность испытать трансцендентную радость. Мы уже бывали неоднократно ранены жизнью и будем ранены снова, но нас также будут любить и почитать — почитать за то, что мы настоящие люди, целиком и полностью люди и только люди.

Чтобы прожить свою жизнь как человек в полном смысле этого слова, требуется умение плакать свободно и глубоко. Если некто умеет плакать именно так, то у него плач не порождает ни смущения, ни отчаяния, ни муки. Наши слезы и наши рыдания промывают нас дочиста и обновляют наш дух так, что мы снова можем радоваться и веселиться. Уильям Джеймс [Американский психолог и философ, один из основоположников прагматизма. Единственной реальностью считал чувственный опыт. Автор концепции «потока сознания» — недифференцированного потока непосредственных ощущений. Много внимания уделял вопросам религии. — Прим. перев.] писал: «Каменная стена внутри человека рушится, его ожесточившееся сердце перестает быть таким непробиваемым… Это особенно верно, если мы плачем! Потому что при горьком плаче наши слезы словно бы прорывают замшелую плотину — и мы выходим из этого свежеомытыми, очистившимися, со смягчившимся сердцем, которое открыто всякому благородному целеполаганию».

Однако плач вовсе не творит чудеса. Один, даже весьма доброкачественный, приступ плача не изменяет нас в столь уж сильной степени. Проблема состоит в обретении способности плакать свободно и легко. В процессе моей терапии у Райха во мне дважды происходил слом — и каждый раз случалось нечто, казавшееся чудом. Но тот плач, хоть он и был горьким и глубоким, приходил как результат внешнего давления со стороны терапевта. Когда возникали другие, новые проблемы, мои челюсти по-прежнему сжимались, чтобы совладать с этими трудностями, а вместе с ними напрягался и я сам. Я был очень близок к тому, чтобы потерпеть окончательную неудачу, но в конечном итоге провала удалось избежать. Мне всегда было известно, что я не умею легко заплакать. Как-то однажды в процессе совместной работы с Пиерракосом, моим ассистентом на начальном этапе разработки биоэнергетического анализа, я попросил его надавить мне на челюсти. Я в тот момент лежал на кровати, а он расположил две свои кисти, сжатые в кулаки, по обе стороны моих челюстей и надавил на них. Это было больно, но я не закричал и не заплакал. Чуть погодя, по мере того как он продолжал воздействие, я вдруг совершенно спонтанно произнес: «Боже милосердный, прошу тебя, дай мне заплакать», — и разразился глубокими рыданиями. Когда я поднялся, Пиерракос сказал мне, что мою голову в то мгновение окружало алмазное мерцающее свечение — бледное, но вполне отчетливое.

Однако даже такое неординарное переживание, сколь бы значимым и многозначительным оно ни было, нуждается в повторении. Цель терапии состояла не в том, чтобы заставить меня заплакать (хотя это и нужно провоцировать, а время от времени плач обязательно должен иметь место); задача заключалась в восстановлении моей способности плакать свободно и легко. Такое произошло много лет спустя, когда я в своей работе с пациентами сам стал пытаться помочь им научиться плакать. Если я, лежа поверх своего табурета, издавал достаточно длительный звук, то он начинал дробиться на отдельные рыдающие всхлипывания, с которыми я мог себя отождествить и перед которыми я мог капитулировать. Чтобы развивать и укреплять в себе способность капитулировать перед подобным чувством, а не просто поддаваться внешнему давлению, носящему совершенно иной характер, я должен регулярно плакать. У меня бывают такие периоды, когда я понемногу плачу каждый день. Если бы кто-нибудь спросил у меня, чем я так опечален, я бы ответил: «Собою, вами и всем остальным миром». Когда люди заглядывают в самую глубь моих глаз, то говорят, что обнаруживают там печаль. Но мои глаза по-прежнему не утратили способности загораться, когда я вступаю в теплый зрительный контакт с глазами другого человека.

Если пациенты говорят мне, что они плачут вполне достаточно, то я замечаю в ответ, что плач подобен дождю, который небеса посылают для того, чтобы удобрить землю и сделать ее плодоносной. Разве мы скажем когда-нибудь: «Довольно дождя, он нам больше никогда не понадобится»? Конечно, мы совершенно не испытываем нужды в наводнениях или потопах, но нам наверняка потребуются тихие и регулярные дожди, благодаря которым наша планета продолжает оставаться зеленой, а наши души — чистыми.

И печаль, и радость берут свое начало в ощущениях, исходящих из живота, из брюшной полости. В одной из предшествующих глав отмечалось, что оргазмический рефлекс возникает тогда, когда дыхательная волна в своем движении свободно пробегает через таз. Если человек капитулирует перед своим телом подобным образом, то в этом есть ощущение свободы и восхищения, которые в дальнейшем порождают чувство радости. Страх перед возможным наступлением сексуального возбуждения блокирует упомянутую волну, так что она не достигает таза, в результате порождая, напротив, чувство печали. Если дать этой печали возможность выражения в плаче, то возникшее напряжение разрядится и к человеку возвратятся свобода и восприятие полноты жизни, а с ними в теле восстановится хорошее самочувствие. Вовлеченность живота как в печаль, так и в радость находит свое выражение в таких общеизвестных формулировках, как «животный крик» (либо плач) или же «животный смех». И то, и другое ведет в конечном итоге к тому, что человек начинает чувствовать себя хорошо. Разумеется, индивид, который умеет дышать глубоко, всем животом, а также умеет кричать, плакать или хохотать со всей полнотой и глубиной чувств, думает о себе хорошо и никак не нуждается в терапии. #page#

Если плач и смех похожи друг на друга по своим энергетическим и конвульсивным (то есть «содрогательным») характеристикам, то разве мы не можем воспользоваться для своего излечения не только плачем, но также и смехом, как это делает Норман Казинс? Оба этих действия производят эффект очистительного катарсиса, разряжая существующее в человеке состояние напряжения. Но смех или хохот неэффективны и, более того, лишены всякого смысла как средство освобождения индивидуума от подавляемых им чувств отчаяния или печали. Они могут временно избавить человека от печали, но он наверняка снова окунется в нее, как только перестанет смеяться. Человеку гораздо легче засмеяться, чем заплакать. Каждый из нас на самой ранней стадии жизни учится тому, что смех сближает людей, в то время как плач может отдалить их друг от друга. «Засмейся — и весь мир будет смеяться вместе с тобою, заплачь — и ты станешь плакать в одиночестве». Многие люди испытывают трудности, реагируя на чужой плач, поскольку он затрагивает их собственную боль и печаль, с которыми они ведут борьбу, стараясь отрицать даже сам факт их наличия. Но друзья, которые неразлучны с вами «в хорошую погоду», далеко не самые надежные. Истинный друг — это тот, кто способен разделить вашу боль, а человек в состоянии сделать это лишь тогда, когда он готов принять свою собственную боль и горе.

У многих людей смех образует собой своего рода защитный панцирь. Он может оказаться ценным средством поддержания духа человека в период какого-то кризиса, но в подобных случаях это вовсе не тот глубокий «животный» смех, который порождается подлинным наслаждением. В ходе работы над голосом пациент будет порой вместо плача или рыдания разражаться спонтанным смехом. Однако общая ситуация в данном случае не подходит для смеха. Коль человек подвергается терапии, стало быть, в его жизни имеются серьезные проблемы, которым он сам, по его собственному мнению, может противостоять лишь с трудом. Смех в подобной ситуации должен рассматриваться как сопротивление необходимости капитулировать перед собственными чувствами и как отрицание их реальности. Когда я обратил на это внимание одного из своих пациентов, его ответ был таков: «А я не чувствую никакой печали». Разумеется, вместо того чтобы вступать в конфронтацию с ним и с его сопротивлением, я присоединяюсь к нему, смеюсь вместе с ним и даже призываю его смеяться еще сильнее. В большинстве случаев по мере углубления подобного смеха пациент вдруг начинает рыдать, и при этом он ощущает печаль, лежащую под поверхностью его сознания. После такого плача пациент испытывает очень сильное чувство облегчения и свободы.

Женщины считают плач — а точнее, рыдания — более легким делом, нежели мужчины. Я убежден, что это является культурным наслоением, поскольку мужчин, равно как юношей или мальчиков, стыдят, если они плачут. Однако та легкость, с которой женщины впадают в плач, определяется также и их телесной структурой, которая, вообще говоря, не столь жесткая, как у мужчин; я, кстати говоря, связываю присущую женщинам более высокую продолжительность жизни как раз со свойственной им мягкостью. Как правило, тела мужчин более ригидны, и их не так легко пронять и сломить. Однако если указанная ригидность является бессознательной, служит привычной позой или представляет собой характерологическую установку, то она делается причиной отсутствия у человека готовности реагировать на жизнь и тем самым выражает потерю им спонтанности и витальности (жизненной силы). На самом деле не плачут только мертвые мужчины. Я убежден, что мужчина и вообще человек, который умеет плакать, живет дольше. Плач служит защитой сердцу. Это единственный способ облегчить боль разбитого сердца, страдающего из-за потерянной любви. Жизнь — текучий, струящийся процесс, который полностью замерзает в смерти и оказывается частично замороженным в различных ригидных состояниях, которые представляют собой состояния мышечного напряжения. Плач дает человеку возможность оттаять. Конвульсивные всхлипывания и рыдания при сильном плаче подобны разломам льда во время весеннего вскрытия рек. Хлынувшие из глаз обильные слезы — это как раз и есть то очистительное половодье, которое после этого наступает.

Если звуки являются носителями чувств, то слова конкретно выражают тот образ или идею, которые придают переживаемому чувству его окончательное значение. Биоэнергетический анализ представляет собой такой метод терапии разума и тела, который работает с чувствами и идеями, со звуками и словами. Большинство пациентов, давая выход горькому плачу, начинают что-то говорить и часто повторяют при этом слова «о, Боже», которые я воспринимаю как непроизвольный, почти рефлекторный призыв о помощи. Если звуки, сопутствующие плачу, представляют собой призыв о помощи, то слова являются четким сообщением о таком призыве, сформулированным на уровне взрослого человека. Когда индивид выражает свое чувство как словами, так и звуками либо действиями, то его эго идентифицирует себя с чувством. Часто пациент будет в процессе катарсисной разрядки спонтанно издавать пронзительные крики, а после этого станет заявлять: «Я слышал себя кричащим, но сам я с этим никак не был связан». Сопровождение выражаемых чувств словами помогает в последующем установлении такой связи.

Когда люди в процессе плача произносят слова «о, Боже», как это было в ходе сеанса с Мартой, о котором шла речь ранее в данной главе, я советую им рассказать Богу о том, что они чувствуют. В некоторых случаях в ответ раздается: «А я ничего не чувствую» или «Понятия не имею, что я чувствую». В таком случае я могу задать пациенту наводящий вопрос: «А испытываете ли вы печаль?» «Да», — отвечают они. «Стало быть, вам следует рассказать Богу о своей печали». На это они обычно говорят: «Мне действительно печально». Часто эти слова звучат плоско и безжизненно, так что я переспрашиваю: «И насколько вам печально?» «Очень печально», — вот неизменный ответ в таких случаях, и в этом заключается печальная истина, исходящая из глубин их естества. Если мне удается подтолкнуть их к тому, чтобы не просто пользоваться словами, а влагать в них какие-то чувства, то их плач становится более горьким и глубоким. Некоторые пациенты при этом легко раскрываются и говорят: «Я ранен в самое сердце, мне больно», — или нечто подобное, служащее выражением тех образов и понятий, которые ассоциируются у них с печалью и плачем. Чем в большей мере они могут выразить словами причину, из-за которой плачут, тем более цельный характер носит их личность. В этом случае разум и тело пациента работают совместно, давая в совокупности более сильное ощущение собственного Я.

Иногда я получаю весьма негативную реакцию в ответ на мое обращение к пациенту с предложением рассказать Богу о том, что он чувствует. Одна из пациенток злобно произнесла при этом: «В гробу я тебя видала, Боженька. Когда ты бывал мне нужен, тебя никогда не оказывалось рядом. Тебе плевать на меня, а я ненавижу тебя». Это была женщина, воспитанная в богобоязненном доме и посещавшая религиозную школу. Когда я предпринял попытку поставить ее слова и чувства под сомнение, она сказала, что чувствовала именно то, что сказала, и вообще, она такая. Ее отец питал извращенные чувства по отношению к женщинам и сексуальности. Он проявлял к моей пациентке сексуальный интерес, сально прикасался к ней и бросал в ее сторону обольстительные взгляды. Полагая всех лиц женского пола тварями и рассказывая за обеденным столом грязные, скабрезные шуточки, он в то же время делал негативные и оскорбительные замечания по поводу форм сексуального выражения любых других лиц. Отец ожидал, что его дочь будет ангелом, но смотрел на нее как на шлюху. То, что он говорил о Боге, позволяло моей пациентке еще более отчетливо ощущать лицемерие, царившее в ее семье, а позднее почувствовать, как вся домашняя атмосфера породила в ней горечь и отвращение по отношению к мужчинам.

Бог был для нее представлен отцом, а это заставляет предположить, что прежде, чем моя будущая пациентка осознала чувства в их генитальном варианте, то есть в возрасте трех или четырех лет, она, как, впрочем, и большинство маленьких девочек, обожала своего отца. За страшными словами, адресованными Богу, стоял ее гнев, направленный против отца, поскольку она считала того убийцей своей души. И все эти ее чувства проецировались на меня — как на Бога, как на терапевта, как на того, кто замещал в данный момент отца, и, наконец, как на мужчину. Я отложу до следующих глав вопросы сопротивления и переноса, которые являются столь критически важными во всякой терапии и с которыми можно совладать только с помощью слов. Однако если мы хотим, чтобы произносимые слова обладали хоть какой-нибудь ценностью и весом, то пациент должен находиться в контакте со своими чувствами. Того пациента, который не ощущает своей печали и не умеет плакать, не удастся затронуть никакими, даже самыми убедительными, словами.

Одна из причин, почему биоэнергетический анализ концентрируется на теле, состоит в том, что слова сами по себе редко бывают настолько сильны, чтобы заставить подавленные чувства пробудиться. Ответственность за подавление чувств несет эго, которое наблюдает за нашими поступками и поведением, осуществляет над ними цензуру, а также контролирует их. Голосом эго служат слова, точно так же как в качестве голоса тела выступают звуки. Человеку сравнительно легко ощутить себя отделенным от слов. А вот проделать то же самое со звуками несравненно труднее. Чуткое ухо вполне может распознать фальшивую ноту, когда звук перестает быть подлинным выразителем чувства. В биоэнергетическом анализе принимается за аксиому, что тело никогда не лжет. К сожалению, большинство людей слепы к проявлениям телесной экспрессивности, будучи научены верить словам, которые человек слышит, а не тому, что он интуитивно ощущает. Но некоторые дети младшего возраста все-таки сохраняют достаточную часть невинности, которая позволяет им без колебаний верить в то, что они видят собственными глазами. Каждому ясно, что мораль знаменитой сказки Ханса Кристиана Андерсена «Новое платье короля» состоит в том, что лишь невинный взгляд может увидеть правду. Дети еще не обучены утонченному и изысканному искусству играть словами, чтобы скрыть свои чувства. Я никогда не забуду одного мужчину, который в качестве терапевта консультировал меня в юности и сказал: «Я знаю, что был влюблен в свою мать». В ответ мне очень хотелось произнести: «Доктор, постарайтесь сообщить мне что-либо новенькое». Однако я сдержался, и эта терапия никогда не обрела сколько-нибудь реальных очертаний, быстро завершившись. Вообще-то, мне бы, пожалуй, следовало сказать: «Вот чего вы не знаете, уважаемый доктор, так это того, до какой степени вы сами больны».

Точно такую же слепоту проявляют те люди, которые в ответ на мое указание о необходимости и пользе плача заявляют: «Не испытываю никаких трудностей с плачем. Мне довелось много плакать в своей жизни». Последняя часть этого ответа может быть правдой, но вот первая наверняка не является таковой. Трудность для этих людей состоит в неспособности плакать достаточно глубоко, для того чтобы достичь самого дна своей печали. Их плач подобен той малой воде, которая лишь перехлестывает через запруду и потому никогда не опорожнит переполняющее их озеро слез. Тот факт, что в своем взаимодействии с жизнью они нуждаются в помощи, за которой обратились к терапевту, указывает на наличие дискомфорта и отсутствие радости, а об этом еще как стоит поплакать. Многие люди научены в детстве, что плач допустим лишь в том случае, если человек буквально раздавлен, а не в ситуации, где он просто задет или испытывает боль. Детям, которые начинали плакать, когда их стукнул кто-то из старших, говорилось: «Перестань плакать, иначе я на самом деле дам тебе так, что будет от чего зареветь». А в некоторых случаях детям, чтобы заставить их прекратить плакать, доставалась удвоенная порция наказания. Ребятишек стыдили, чтобы отучить плакать: «Маленькие мальчики не плачут, только девчонки плачут». Да и у взрослых плач далеко не приветствуется: «Нужно быть мужественным. Плач — это признак слабости». И тому подобное. Я же, напротив, установил, что способность плакать представляет собой бесспорное доказательство силы. Поскольку женщины плачут легче мужчин, то со всей очевидностью именно они — сильный пол.

Когда человек плачет, то каждое всхлипывание или рыдание представляет собой импульс жизни, который пробегает по его телу. Посторонний может самым наглядным образом наблюдать, как этот импульс пересекает все тело плачущего. Когда указанный импульс достигает таза, он порождает движение, направленное вперед, — при наличии достаточной чуткости плачущий человек может на самом деле ощутить, как данный импульс, проходя вниз по той трубе, которую образует собой тело, ударяет по диафрагме таза, иногда называемой «тазовым дном». Вот что такое «пронять до самого дна». Настолько глубокий плач так же редок, как и по-настоящему глубокое дыхание. Однако у плача имеется и другое мерило, в качестве которого выступает величина амплитуды соответствующей звуковой волны. Это находит выражение в такой характеристике, как «объем» звука. Полный звук означает широко распахнутые рот и гортань, расправленную грудь и приподнятую диафрагму. Степень подобной открытости одновременно показывает, насколько данный человек открыт жизни — способен впустить ее в себя и позволить ей двигаться дальше. Когда мы описываем пациента как «замкнутого в себе», то это справедливо самым буквальным образом применительно к отверстиям, имеющимся в его теле. Губы этого человека могут быть плотно сжаты, челюсти стиснуты, гортань сдавлена, грудь жестко напряжена, живот втянут, а ягодицы сморщены. У таких людей глаза тоже обычно прищурены.

Терапия представляет собой процесс, направленный на достижение открытости человека перед лицом жизни, — операцию в такой же мере физическую, как и психологическую. Результат находит отражение в сияющих глазах, теплой улыбке, элегантных манерах и открытом сердце. Но попытка открыть сердце без открывания тех каналов, через которые заполняющее его чувство любви течет в мир, — пустое занятие. Это похоже на то, как если бы дверцы отдельных сейфов, установленных в банковском подвале, были распахнуты, но двери самого подвального хранилища накрепко заперты. Я всегда начинаю свою терапевтическую программу с того, что помогаю человеку открыть, фигурально выражаясь, рот (чтобы говорить им) и глаза (чтобы видеть ими), прежде чем он откроет свое сердце. Но этот процесс открытия отнюдь не скор и не легок. Он подобен тому, как учатся ходить. Пациент каждым проделываемым шагом как бы подвергает землю испытанию на прочность. Он должен сперва научиться доверять себе, а после этого — снова начать доверять жизни. И подобно ребенку, который должен падать и падать, пока на самом деле станет уверенно ходить, пациент также будет падать, ощущать свой страх и чувствовать свое бессилие, но, по мере того как он будет подниматься и возобновлять свои попытки снова и снова, его вера, уверенность, мудрость и радость будут все более нарастать.

Результатом глубокого и горького плача может явиться своеобразный прорыв или перелом, при котором человек ощущает свободу и чувствует доставляемую ею радость. Такие прорывы напоминают солнце, вспыхивающее сквозь просветы в тучах — это еще не признак полного завершения грозы, но уже ясное указание на то, что она скоро закончится. Каждый такой прорыв делает человека более сильным и более открытым жизни, а также более способным капитулировать перед своим телом.

В следующей главе я рассмотрю препятствия, стоящие на пути плача. Они велики и к тому же глубоко укоренены в структуре личности. И их невозможно преодолеть без понимания того, что они возникают и развиваются как средства выживания.

ГЛАВА 4. СОПРОТИВЛЕНИЕ ПЛАЧУ.

Я не поддамся.
В предшествующей главе я указывал, что у большинства людей имеется настоятельная необходимость плакать, чтобы разрядить боль и печаль, присутствующие в их жизни. Напряжение, которое удерживает эти безрадостные чувства взаперти в наших телах, снимается плачем, всхлипываниями или рыданиями. Все эти действия представляют собой естественную реакцию на физическую или психологическую рану. Любая травма является шоком для организма, заставляющим его застыть или же сжаться, затаить дыхание и закрыться подобно морской раковине. Плач как раз и есть процесс размораживания того, что застыло, расслабления того, что сжалось, и открытия веяниям жизни того, что сейчас наглухо заперто. После конвульсий, сопровождающих рыдания, дыхание становится расслабленным и глубоким. Это возвращает человеку полное владение голосом и освежает его душу точно так же, как хороший дождь освежает и оплодотворяет землю. Люди, не умеющие плакать, заморожены и зажаты, их тела напряжены, а дыхание сильно ограничено и стеснено. Ни одному человеку не дано восстановить свой полный потенциал и готовность к восприятию бытия, если он не умеет плакать. Чтобы действительно способствовать восстановлению настоящего потенциала личности во всей его полноте, плач должен исходить из брюшной полости, из живота. Для большинства людей достигнуть этого непросто, поскольку их дыхание ограничено и стеснено умеренным или даже сильным диафрагмальным напряжением.

В данной главе я хотел бы рассмотреть и обсудить психологические препятствия плачу, которые выступают параллельно физическим блокадам. В нашей культуре плач трактуется большинством людей как признак слабости. Даже в таких ситуациях, где плач представляет собой самую естественную реакцию, скажем, в случае смерти любимого человека, тех, кто понес тяжкую утрату, нередко увещевают быть сильными и не показывать другим своей печали. Открытое проявление чувств может столкнуться с сильным неодобрением окружающих. Поддаться чувствам, капитулировать перед ними — это значит потерять контроль со стороны эго. Но если отказ от контроля эго считать неприемлемым даже в подобной ситуации, то когда же он вообще допустим? Плач видится многими как знак не только слабости, но и незрелости — детскости, или инфантильности. Детей часто журят и высмеивают за плач: мол, большие мальчики не плачут. Разумеется, верно, что у большинства людей плач ассоциируется с беспомощностью. В житейских ситуациях, грозящих подлинной опасностью, на самом деле может оказаться необходимым не поддаваться чувству беспомощности и не плакать, но в процессе терапии беспомощность никак не угрожает пациенту, за исключением угроз на уровне эго.

У многих мужчин есть ошибочное мнение, что мужественности не свойствен плач. Подобного убеждения придерживался и мой пациент по имени Джон. Он консультировался у меня по причине сильной депрессии. Джон рассказывал, что если ему не требовалось идти на работу, он целый день продолжал валяться в постели, так как не мог мобилизоваться. Был он молодым мужчиной приятной наружности в возрасте тридцати с небольшим лет, питавшим честолюбивые замыслы стать актером. В посещавшейся им школе актерского мастерства он услышал о биоэнергетическом анализе и о присущих этому методу способах работы с телом, которые в конечном итоге преследуют цель помочь людям в большей мере войти в контакт с самими собой и дать им больше возможностей выражать свои чувства. В тот момент он проходил курс терапии у психолога, который, по его убеждению, действительно помогал ему, и он хотел продолжать поддерживать эти отношения, при этом одновременно работая и со мною. У меня не было возражений, поскольку в любом случае я мог уделить ему каждую неделю не более одного часа.

Джон выглядел, что называется, «мужественно». У него было атлетическое сложение и мускулистое тело штангиста, что сам он относил на счет занятий поднятием тяжестей в юности. Бросающейся в глаза особенностью его внешности был оттенок шика и пижонства, который он акцентировал тем, что неизменно носил ковбойские сапоги. Сам Джон осознавал, что его внешность наглядно отражает присутствие в его личности сильного нарциссического элемента, но считал это достоинством. Как я мог убедиться, наблюдая за ним на биоэнергетическом табурете, его дыхание было весьма поверхностным, и я призывал его интенсивно и многократно проделывать те упражнения, которые приписал ему для углубления дыхания, постепенного развития пульсаций в теле и приобретения навыков более явного и открытого выражения эмоций. Джон выполнял все положенные упражнения, но без особых чувств, да и без надлежащего рвения. При этом он даже немного посмеивался надо мной, словно давая понять: «Не думаю, что это поможет». Тем не менее после сеансов биоэнергетического анализа Джон всегда чувствовал себя лучше, и я надеялся, что в конечном итоге он придет к пониманию их терапевтической ценности. В это время Джон жил дома со своей матерью, хотя вообще-то уже несколько лет обретался вполне самостоятельно. У него имелся младший брат, который был женат и у которого все, казалось, обстояло хорошо. Их отец умер, когда Джон был совсем мальчиком, и оставил его в положении, где ему пришлось играть роль главы семьи.

Депрессия Джона проистекала из того факта, что, формально находясь в положении старшего мужчины и как бы главы семьи, он не мог быть им на самом деле. Причиной являлись действия доминировавшей в доме матери, к которой он был эмоционально привязан. Джон понимал и признавал, что между ними существовали сексуально окрашенные чувства. Я знал, что его депрессия рассеется, если мне удастся сделать так, чтобы он разрыдался, но нам никак не удавалось добраться до этого состояния. Однако он рассказал об одном случившемся в детские годы эпизоде, который бросал свет на его сопротивление плачу. Джон припомнил, что, когда ему было шесть лет от роду, мать за какую-то провинность заперла его в ванной комнате и продержала там целый день. Выпустила она его лишь тогда, когда он был полностью сломлен и очень сильно рыдал. Зато в течение нашего краткого периода совместной работы он ни разу не бывал сломлен и не плакал. И вот однажды он сказал мне: «Вам не добраться до меня и не достать меня. Я ни за что не буду плакать». Его депрессия не отступила, и по совету своего второго психотерапевта он добровольно лег в больницу. С того момента я его никогда больше не видел.

Я продолжаю пребывать в незыблемой уверенности, что Джону было очень трудно плакать чисто физически, но в дополнение к этому у него имелось и сильное сознательное нежелание плакать. Это было частью защитной системы, сложившейся в его эго. Когда он говорил: «Вам не добраться до меня», — то также имел в виду, что мне его не сломить. Его мать однажды проделала эту операцию, но после того как ей удалось заставить маленького Джона заплакать, его сердцевина загрубела до такой степени, что он научился сопротивляться материнской деспотии и проявлять прямо-таки железную несгибаемость. Нельзя было не принимать во внимание того, что подобное сопротивление сберегло цельность его натуры. Если бы матери удалось его сломить, Джон непременно стал бы шизофреником. Поскольку проявленное им сопротивление дало ему возможность выжить, он вовсе не собирался от него отказываться. Кроме того, необходимость сопротивляться заставила его навеки принять позу вызова и неповиновения, которая в то же время не оставляла ему ни энергии, ни свободы для какого-нибудь действия, доставлявшего удовольствие или носившего созидательный характер.

Обычно я начинаю общение с новичком с работы над телом, предоставляя пациенту возможность откинуться навзничь на биоэнергетическом табурете и дышать. Это позволяет мне наблюдать за дыханием и установить качество проходящей по телу респираторной волны. Поза, в которой пациент находится в этот момент, немного способствует стрессу, а это фактически заставляет его дышать более глубоко. Однако никогда не случается так, чтобы дыхание новоприбывшего сразу оказалось настолько полным и свободным, каким оно должно являться. Для того чтобы углубить дыхание пациента, я прошу его издать громкий звук и удерживать его настолько долго, насколько это возможно. Почти во всех случаях указанный звук оказывается слишком кратким и плоским. Ограничение или затаивание дыхания представляет собой средство, с помощью которого человек сдерживается, чтобы не поддаться своему телу и чувствам, не капитулировать перед ними. Такое «сдерживание» носит бессознательный характер. Каждый недавно обратившийся ко мне пациент, как правило, верит, что если он сделает определенное усилие, то даст воздуху возможность выходить более полно и тем самым удержит испускаемый звук дольше. Я настоятельно призываю его не отказываться от попыток продлить звучание. Повышенная продолжительность звука позволяет респираторной, или, иначе говоря, дыхательной, волне достигнуть живота — области, где располагаются чувства. Если звук тянется достаточно долго, то, как правило, удается услышать, как в голосе появляется нотка печали. Иногда голос начинает прерываться, и в нем временами слышатся рыдающие звуки. Случается и так, что пациент вдруг впадает в довольно-таки горькие рыдания. На ранней стадии терапевтического процесса они никогда не бывают настолько глубокими, чтобы по-настоящему облегчить боль и страдания человека, но подобное происшествие предоставляет терапевту возможность более детально обсудить с пациентом его отношение к разным способам выражения печали.

Поразительно, насколько много людей обращаются к терапевту и излагают ему проблемы, мешающие им нормально жить, но напрочь отрицают при этом наличие у них хоть какого-нибудь чувства печали. Это особенно справедливо применительно к пациентам, находящимся в депрессии, которые, все время подавляя свои чувства, оказываются в эмоционально угнетенном или даже умерщвленном состоянии. Если бы человек, пребывающий в депрессии, мог заплакать, его депрессия рассеялась бы, поскольку он снова почувствовал бы себя живым.

Однако печаль представляет собой далеко не единственную эмоцию, которую подавляют. Гнев подавляется в ничуть не меньшей степени. Люди могут проявлять раздражение, впадать в ярость, даже становиться агрессивными, но им по-прежнему может быть очень трудно испытывать и выражать чистую эмоцию вроде печали или гнева. Считается, что выражение раздражения или даже ярости не влечет за собой сколько-нибудь существенного изменения ситуации человека. Это всего лишь небольшие клапаны для облегчения или частичного снятия напряжения, порождаемого огорчением или фрустрацией, и их можно сравнить с «выпусканием пара» из перегретого котла. После того как напряжение разрядилось, человек чувствует себя лучше, но его ситуация на самом деле никак не изменилась. С другой стороны, гнев не спадает до тех пор, пока болезненная или вредоносная ситуация не перестанет быть таковой. То же самое можно сказать и по поводу печали. Если кто-то чувствует себя глубоко опечаленным, он будет пытаться внести в свою жизнь какие-либо изменения. Когда человек знает, что он опечален или разгневан, то это помогает, но этого мало. Чтобы полностью прочувствовать печаль или гнев, человек должен быть способен выразить их. Грудные младенцы и маленькие дети умеют делать это с легкостью, едва успев ощутить себя хотя бы в некоторой степени задетыми. Каким же образом происходит блокирование подобной естественной реакции у взрослых?

Джоан была замужней женщиной в возрасте за тридцать, которой несколько лет посещений психотерапевта мало что дало для облегчения испытываемых ею чувств фрустрации, разочарования и депрессии. Глядя на ее тело, я мог понять владевшие ею чувства. Головка у нее была маленькой, и она несла ее в напряженном положении. Лицо у этой женщины было стянуто в горькой гримасе. А вот тело Джоан было мягким и гармоничным, но мальчишеским и незрелым по своему складу и формам. Разрыв, существовавший между ее головой и телом, ясно указывал, что ее эго не отождествляло себя с телом, в котором оно обитало. Мальчишеский характер тела свидетельствовал о желании Джоан отрицать свою женственность. Так как она не могла принять свою истинную природу как данность или же полностью отказаться от нее, то являла собой тип женщины, испытывающей неизменные мучения, разочарования и фрустрацию. Во время нескольких предыдущих сеансов мы вели работу над ее неспособностью выразить любые сколько-нибудь глубокие чувства. С помощью упражнений на заземление и дыхательных упражнений в запрокинутой позе на табурете она добилась того, что ее ноги начали пульсировать, давая ей какое-то ощущение собственного тела, но никакие эмоции за этим не стояли. Какая-то часть ее фрустрации и горечи находила свое выражение в нанесении сильных ударов по кровати, причем в это время она пронзительно кричала: «Оставьте меня в покое!»

Во время следующего сеанса Джоан описала то, что испытала неделей раньше во время группового занятия биоэнергетикой. Она заметила, что другие участники ее группы плакали. Часть из них говорила, что испытывает сексуальные чувства. А Джоан в этой связи сказала вот что: «Мое тело тоже вибрировало, таз двигался, но я ровным счетом ничего не чувствовала. И вообще — я не доверяю людям. Я им не поддаюсь и не поддамся. Я не сдамся никому и не капитулирую ни перед чем. Пожалуй, я не доверяю даже самой себе». Тем самым она очень отчетливо сформулировала природу своих проблем. Джоан была не в состоянии капитулировать перед своим телом. В некотором смысле капитуляция перед собственным телом представляла собой угрозу для ее выживания. Она заставила свое сознание отделиться от тела, что породило разрыв между этими двумя элементами ее естества. Терапия должна была помочь ей понять, что именно с ней случилось и почему.

Лежа откинувшись на табурете и стараясь хорошо дышать, Джоан ощущала напряжение в спине, что служило зримым представлением ее ригидности и неспособности дать выход своим чувствам. Ведь ее установка такова: я не должна ни согнуться, ни сломаться. Она чувствовала боль и сказала: «Это очень неприятно и болезненно, но я ни за что не стану плакать. Только сосунки и слабаки плачут. Я в силах это вытерпеть». Немного погодя последовало: «Вам не удастся меня сломить. Плевала я на все это. Вам не удастся меня сломить. Я не собираюсь поддаться или капитулировать. Вам придется сломать свой треклятый стул прежде, чем вы сломаете меня. Это очень больно». Еще чуть позже она сказала: «Вы пытаетесь заставить меня поддаться или вообще капитулировать, но пусть я буду проклята прежде, чем сделаю это». Джоан понимала, что проблема была вовсе не между нею и мной; она знала, что настоящий конфликт существовал между ее матерью и нею. Она как-то сказала по этому поводу: «Между нами было настоящее силовое противостояние. Она владела большей частью меня. Я делала все, что она хотела. Я отдала ей все, кроме моих чувств. Если бы я отказалась и от них, то превратилась бы в ее вещь, в ее игрушку. Когда я не давала ей того, что ей хотелось, она буквально впадала в безумие».

Другой мой пациент, Майк, рассказывал историю, во многих отношениях похожую на историю Джона (о нем я уже говорил раньше), за исключением того, что он не страдал от депрессии. Майк достиг в своей профессиональной деятельности определенных успехов и положения, но считал, что его жизнь лишена смысла или удовольствия. Его тело было в сильной степени расщеплено: верхняя половина никак не состыковывалась с нижней. У него были широкие, чуть приподнятые плечи и объемистая, крупная грудь. Талия Майка была узкой и сильно стянутой, а вот нижняя часть тела — какой-то маленькой и недоразвитой. Указывая на его широкие плечи, я заметил: «Вы хорошо подготовлены к тому, чтобы на ваши плечи были возложены какие-нибудь тяжелые обязанности». В ответ он сдержанно улыбнулся и произнес: «Всю свою жизнь я тащу на себе разных людей». Другое дело, что я, разумеется, не сказал Майку, насколько меня поразил в нем вид явно сломленного человека. Во время разговора голос у него оказался слабым и совершенно бесчувственным.

История, которую он рассказал, состояла в следующем. Майк был самым старшим из троих детей у матери, которую он описал, с одной стороны — как безумную, а с другой — как женщину, страшно боявшуюся жизни. «Чтобы сломить меня, она избивала меня всеми возможными способами, которые могла придумать, — говорил он. — Мне не позволялось плакать. Я должен был терпеть». Своего отца он охарактеризовал как человека, совершенно не доступного для других членов семьи, который или трудился, или пил горькую. Но если Джон выработал в себе очень сильное сопротивление своей матери, то Майк всегда находился в подчиненном положении. Он превратился в ее маленького мужчиночку, который прислуживал ей, поскольку отец этого не делал. Результатом такого подневольного положения явилось то, что Майк потерял значительную часть своей мужественности и своего Я. Сопротивление, которое оказывал матери Джон, позволило тому сохранить хоть какое-то ощущение мужских качеств; эти черты он, кстати, пытался как-то проявить в своем пижонстве, своих ковбойских сапогах и в притязаниях стать актером. Майк же, напротив, отказался от всякого сопротивления. Таков был его способ выживания. Еще одно важное отличие между ними состояло в том, что в то время, как Джон сознательно не желал плакать, Майк был просто не в состоянии это делать: у него пропадал голос.

Упражнения по дыханию и вокализации в позе лежа поверх биоэнергетического табурета способствовали тому, что голос Майка немного окреп, но не до такой степени, когда он смог бы зарыдать. Майк — в противоположность Джону или Джоан — испытывал чисто бессознательное сопротивление плачу. Эго Майка отождествляло себя со способностью «перетерпеть все это», а также с возложенной на него ролью человека, который нес на своих плечах ответственность за других. Плач явился бы признанием неудачи, которую Майк потерпел в своей личной жизни, и приятием — на эмоциональном уровне — ее пустоты и печального характера. Однако его обращение ко мне за помощью ясно свидетельствовало о наличии у этого человека некоторой воли и желания взглянуть данной проблеме в лицо.

Существенно отметить, что все мои пациенты выражали протест против того, как их трактовали в детстве. Без такого сильного протеста человек не может освободиться от кошмара прошлого. Я заставлял Майка ложиться на кровать и наносить по ней сильные пинки, громко и с остервенением выкрикивая при этом следующие слова: «Я больше не в состоянии это выносить». С моей поддержкой и одобрением он стал этим заниматься, причем бил по кровати с бешенством и вопил истошным голосом: «Я больше не в состоянии это выносить!» А потом вдруг добавил: «О, Боже! Как это все печально и как больно», — и начал плакать.

Иногда просто теряешься в попытках понять материнское поведение, которое может оказать столь разрушительное воздействие на ее собственного ребенка. Что заставляло мать Джона столь безжалостно избивать его? Какая непонятная и чуждая сила влекла ее действовать против собственных глубинных чувств с целью сломить своего сына и порушить его дух? Почему мать Джона нуждалась в том, чтобы безраздельно владеть его телом и душой? Психологическое, физическое и сексуальное злоупотребление детьми в настоящее время широко распространено и хорошо известно. Все мои пациенты страдали от какой-то формы плохого отношения со стороны одного или обоих родителей. Особенно огорчительной я считаю жестокость, проявляемую по отношению к детям теми родителями, которые сами побывали в свое время жертвами подобной или иной жестокости. Кое-кто из них был даже узником нацистского концлагеря. Похоже, что в таком поведении отражается один из всеобщих законов человеческой природы: «Поступай с другими так же, как поступали с тобой». Родители воспитывают своих детей точно так же, как в свое время воспитывали их самих. Многие пациенты рассказывали мне, что к их родителям в свое время относились так же грубо, как эти родители сами потом относились к своим детям, обратившимся сейчас за помощью ко мне. Я уверен, что мать Джона подвергалась избиениям со стороны своего отца, и я точно так же убежден, что она чувствовала законность и оправданность своих наскоков на сына. В этой цепочке поколений должен, наконец, появиться хоть один просвещенный родитель, который прекратит дальнейшую эскалацию подобных деструктивных действий, направленных против собственных детей. Что именно требуется для такого просвещения, будет рассмотрено в следующей главе.

Человека, которому удалось выжить, обычно характеризует сильная воля, которая, собственно, и позволила ему выжить. Во многих случаях она же дает ему возможность в достаточной степени преуспеть в жизни. Мне довелось работать с целым рядом людей, которые смогли дорасти до важных должностей в профессиональном или деловом мире благодаря применению стратегий, которые основывались на воле и стремлении выжить. Одна из таких стратегий заключается в том, чтобы полностью отрицать чувства и во всем полагаться на трезвый и все просчитывающий интеллект. Это может показаться большим достоинством в мире, где чувствами пренебрегают, где доминирующими ценностями являются власть, деньги или престиж и где всеми людьми владеет сильное стремление к успеху, а конкуренция за его достижение велика. В такой окружающей среде человек подчиняет почти все чувства своим стараниям преуспеть. Однако, хотя некоторым и удается в результате достигнуть определенного успеха, выраженного в терминах денег, власти или престижа, их жизнь оказывается эмоционально пустой: никакой близости с другими людьми, никаких доставляющих удовлетворение отношений, никакого реального удовольствия от работы и никакой радости. Последнее прекрасно видно по их тусклому взгляду и по отсутствию высокой энергетической заряженности в их движениях. Многие из таких преуспевающих людей страдают от какой-либо разновидности депрессии, а большинство жалуется на хроническую усталость и повышенную утомляемость. Основным динамическим проявлением внутреннего состояния у этих индивидов выступает их отделенность от собственного тела. Один из таких людей, которого я консультировал, сказал о себе следующие знаменательные слова: «Я отождествлял себя со своей работой. У меня был пост консультанта по менеджменту в весьма крупной фирме. Здесь я мог ощущать вкус власти, и на службе на меня было возложено множество обязанностей, а также груз большой ответственности, которые давали мне ощущение собственной ценности. Но я работал слишком много и слишком упорно, так что в результате впал в депрессию».

А вот похожая история, которую рассказала мне одна женщина: «После окончания колледжа я занялась выстраиванием своей карьеры. Благодаря прилежанию мне удалось пройти в своей корпорации изрядный путь вверх по различным должностным ступенькам. Дойдя до высокого руководящего поста, я получила приятную и полезную возможность работать с профессионалами в моей сфере по всему миру. Все шло прекрасно до тех пор, пока в возрасте тридцати шести лет первая и единственная близкая связь, которую я себе позволила, завершилась тем, что мой избранник отверг и бросил меня. Впервые в моей жизни я познала, что значит страдать от депрессии». И это оказалось всего лишь началом полного развала ее нарциссической «второй натуры». Она оставила прежнюю работу, чтобы начать новую карьеру в области, связанной с оказанием помощи нуждающимся. Это был позитивный шаг, но шесть месяцев спустя моя пациентка попала в серьезную автомобильную аварию. Она выздоровела, но осталась пребывать в состоянии сильного беспокойства. Внешним проявлением этого явилось у нее серьезное кишечное расстройство, известное под названием «слизистый колит» или «синдром раздраженной толстой кишки», симптомами которого выступали кишечные колики и диарея, или попросту понос. Истоки этого синдрома лежали в хроническом напряжении, существовавшем в толстом кишечнике, что, по моему убеждению, вызывалось перманентным страхом. Сама она описывала влияние этого расстройства на собственную личность следующими словами: «Мне всегда удавалось держать разум под контролем; сейчас я была вынуждена признать свою беспомощность в попытках контролировать собственное тело. Данная ситуация была для меня ужасающей и внушала страх. В течение всего периода болезни я каждую ночь принимала в постели буквально «внутриутробное», эмбриональное положение, поскольку была безмерно напугана тем, что происходит в моем теле. Впервые в жизни я не могла ни отрицать, ни утаивать свою уязвимость».

У всех тех, кто стремился и сумел выжить, имеется сильное сопротивление тому, чтобы капитулировать перед своим телом, поскольку последнее несет в себе наиболее болезненные и пугающие чувства. Если вспомнить ранимость и уязвимость такого человека, то горьким плачем он на самом деле проявляет недюжинную отвагу, поскольку чувством, которое устойчиво ассоциируется с плачем, кажется беспомощность. Энн потеряла свою мать, будучи совершенно беспомощной пятилетней девочкой. После смерти матери ее воспитывал целый ряд женщин, которые по идее должны были бы заменить мать, но на самом деле издевались над ней как эмоционально, так и физически. К сожалению, в течение всего этого кошмарного периода боли и утрат, страха и беспомощности ее отец относился к ней критически. Он укорял ее за то, что она не была такой симпатичной и привлекательной, как ее покойная мать, такой сообразительной и ловкой, как мать, такой милой и обаятельной, как мать, и тому подобное. Его основной жизненный принцип звучал так: «Выживает только сильный». В результате Энн научилась, что человек не должен внешне проявлять эмоциональную боль, и она сделала то же самое, чему обучается каждый из стремящихся выжить, — отделилась от своего тела и вся ушла в голову. #page#

Будучи отрезанным от тела, человек перестает ощущать собственную уязвимость. Отождествляя себя с эго, он также обретает иллюзию власти и силы. Поскольку воля представляет собой инструмент эго, такой человек начинает по-настоящему верить в утверждения типа «кто ищет, тот всегда найдет» или «тот, кто действительно хочет, обязательно добьется». Эти формулы верны до тех пор, пока тело располагает достаточной энергией для того, чтобы обеспечивать неукоснительное выполнение директив эго. Однако даже вся волевая мощь, имеющаяся в мире, не поможет тому человеку, у которого отсутствует энергия для воплощения волевого посыла в жизнь. Здоровые индивидуумы не функционируют в терминах волевой мощи, за исключением самых критических ситуаций. Мотивацией нормальных поступков служат скорее чувства, нежели воля. Нет нужды ни в каких волевых усилиях, если человек занимается именно тем, что он хочет делать. Тем более отсутствует необходимость использовать волю, когда у человека присутствует сильное желание. Последнее представляет собой энергетический заряд, который активирует импульсы и побуждения, ведущие к поступкам — свободным и, как правило, доставляющим удовлетворение. Импульс является потоком силы, исходящим из сердцевины тела в направлении его поверхности, где он стимулирует мышечную систему к действиям. С другой стороны, воля — это та движущая сила, которая берет свое начало в эго — в голове — и стремится действовать в направлении, противоположном естественным побуждениям человеческого тела. Так, если кто-то испытывает страх, то естественное побуждение заключается в том, чтобы убежать подальше от угрожающей ситуации. Однако это далеко не всегда будет наилучшим действием. Ведь невозможно всегда избежать опасности в буквальном смысле слова «избежать», то есть уйти от нее с помощью бегства, сбежать. Более мудрым способом действий может оказаться противостояние опасности, но это совсем непросто сделать, если человек напуган и в нем силен импульс или влечение убежать. В подобных ситуациях сознательная мобилизация воли с целью противостоять «естественной» боязни и последующему страху является позитивным действием.

Описанные только что обстоятельства типичны в том смысле, что с ними часто приходится сталкиваться ребятам, чьи родители издеваются над ними и угрожают им, Некоторые маленькие дети и в самом деле пытаются сбежать из подобных домов, но их старания скрыться и уйти от ситуации обычно носят беспомощный характер. Ребенок должен принять сложившуюся ситуацию и уступать родителям, но одновременно он должен отыскать какой-то путь для сохранения и поддержания своей цельности. Его подчинение не должно иметь тотальную природу, его воля не должна быть окончательно сломлена. Бедный малыш натягивает тело в струнку и делает его ригидным в надежде, что это поможет ему не сломаться, причем указанное действие исходит от такого посредника, как эго, и реализуется через волевое усилие. Ребенок изображает на своем лице выражение решимости не поддаться, не утратить контроль над ситуацией и пересилить страх. Хорошо известное хроническое сжатие челюстей проистекает напрямую из этой навязанной самому себе необходимости сохранять контроль над ситуацией. После того как ребенку благодаря хроническому напряжению тела и его ригидности удается мобилизовать волю, это умение становится движущей силой в стремлении властвовать, а оно в конечном итоге ведет к такому стилю жизни, при котором основополагающей целью и темой бытия подобного индивида становится борьба за власть. В таких обстоятельствах плач рассматривается как крах воли и капитулировать перед собственным телом и чувствами бывает не просто невозможно, а немыслимо. Такой человек проживает весь дарованный ему век так, как если бы его тело находилось в состоянии постоянной боевой готовности к критической ситуации. Разумеется, никакая радость при этом не представляется возможной.

Капитуляция воли: отчаяние.
Люди обращаются к психотерапевту потому, что нуждаются в изменении некоторых аспектов своего поведения и своей личности. На сознательном уровне они хотят измениться, но в то же самое время бессознательно сопротивляются изменению. Такое сопротивление в значительной своей части вытекает из их желания держать процесс собственного изменения под контролем. Полная и безоговорочная капитуляция перед терапевтическим процессом означает, в частности, отказ от такого контроля, отказ, который видится пациенту как безраздельное подчинение терапевту. А это, в свою очередь, ведет к тому, что у пациента начинает расти ощущение уязвимости, а также множатся мысли о том, что его снова будут неверно понимать, обижать и унижать, как это бывало в детские годы, когда он был беспомощен перед сложившейся семейной ситуацией. Ввиду наличия такого «исторического фона» пациент рассматривает терапевта как лицо, имеющее над ним власть, а также как лицо, которому он, пациент, должен противостоять и сопротивляться, чтобы сохранить свою интегральную цельность. В этих обстоятельствах терапевтический процесс часто превращается в силовую борьбу, которая на деле представляет собой не что иное, как борьбу пациента за то, чтобы избежать капитуляции.

Мысль о капитуляции, о том, чтобы сдаться, пугает большинство людей. «Позволить распоряжаться» или «предоставить права» телу и собственному Я — эти фразы для многих звучат заметно более приемлемо, но люди просто не понимают, что именно означают подобные формулировки на самом деле, — в итоге на практике соответствующие действия оказываются для них столь же пугающими. Невротические модели поведения были выработаны ребенком в раннем детстве в качестве средства выживания, и даже невзирая на то, что сейчас, во взрослой жизни, они доказали свою контрпродуктивность, индивидуум цепляется за них, как за саму жизнь. Эти модели настолько укоренились в личность и стали настолько органичными, что человек воспринимает их как неотъемлемую часть своей натуры. Да они и воистину являются второй натурой — первой натурой было невинное и открытое дитя, — но эта первая натура оказалась утраченной и представляется невозвратимой. За немалое количество взрослых лет человеку довелось жить со своей второй натурой настолько долго, что он воспринимает ее как нечто вполне удобное и привычное вроде пары старых, разношенных башмаков. И тем не менее коль скоро человек явился к терапевту, то один этот факт представляет собой молчаливое признание того, что его вторая натура в каких-то важных аспектах потерпела неудачу. Но это вовсе не означает, что данный пациент готов на практике отказаться от этой самой второй натуры. Изменение, которого он ищет, сводится к другому: он хотел бы сделать свой характер (или вторую натуру) успешно работающим. Он открыт обучению новым способам справляться с жизнью и действовать, но совершенно не готов отказаться от своей стратегии выживания.

Такой настрой пациента по отношению к терапии известен как сопротивление. Иногда оно наглядно проявляет себя уже на самых ранних стадиях терапевтического процесса, когда пациент выражает недоверие терапевту или ставит под вопрос его компетентность. Лично я приветствую четкое и ясное заявление пациента об испытываемом им недоверии. Поскольку в детские годы те, кому он доверял, обманули его надежды и причинили ему вред, он был бы по меньшей мере наивен, начав вдруг доверять незнакомцу, о котором ему мало что известно. Психотерапевтическая компетентность отнюдь не гарантируется ни дипломами, ни популярностью. Никакой терапевт не может изменить пациента в большей степени, нежели пациент в состоянии изменить себя сам. Терапевтические изменения представляют собой процесс роста и интеграции, которые являются результатом того, чему пациент научился и что он испытал во время терапевтического процесса. Лучшим судьей всего этого является сам пациент. К сожалению, большинство пациентов не доверяют своим собственным ощущениям и чувствам — и это недоверие является частью их характерологической проблемы. Пребывая в отчаянии, многие из них испытывают желание отказаться от контроля над собой и передать его терапевту, питая при этом иллюзию, что тот сумеет изменить их. Умение капитулировать, о котором я все время веду речь, означает, что нужна капитуляция перед самим собою, а вовсе не перед другим человеком. Пациент должен следовать рекомендациям терапевта, но вовсе не подчиняться ему.

Процесс терапии начинается с консультации. Мы усаживаемся лицом к лицу, и пациент рассказывает мне о себе, о своих проблемах и о своем прошлом. Пока он говорит, мне предоставляется возможность изучить его, иными словами, отметить, как он держит себя, каковы тон его голоса, выражение лица, свойства взгляда и тому подобное. В поисках информации, которая объясняла бы его трудности, я непременно стану расспрашивать о его текущей жизненной ситуации и о его детстве. Я задам вопрос о том, как он воспринимает свое тело, какие мышечные напряжения в нем осознает, какие боли он испытывает и какими болезнями страдает. Затем я разъясняю связь между разумом и телом, настоятельно подчеркивая при этом функциональную тождественность физического и психологического. Многие из людей, обращающихся ко мне, в какой-то мере знакомы с этим подходом, прочитав отдельные мои книги, апробировав его разновидности в общении с другими психотерапевтами или услышав о моей методологии от своих знакомых или от других лиц. Если человек подготовлен к этому и подходящим образом одет, я осматриваю его тело, чтобы увидеть присущую ему картину распределения напряжений. Как правило, я произвожу указанный осмотр так, чтобы пациент в это время располагался перед зеркалом и я мог воочию показать и объяснить ему то, что вижу сам. Для пациента важно понимать, что если он должен измениться как человек, то должно измениться и его тело. Конкретно это означает, что если человек собирается стать свободным, то те напряжения, которые были выявлены во время данного обследования, нужно понять и снять. Чтобы достичь подобного результата, будущий пациент должен ощутить ограничивающее воздействие своих телесных напряжений, понять, каким образом они контролируют его нынешнее поведение, и усвоить, как и почему они появились и развились. Наконец, следует сформулировать и указать пациенту импульсы, которые блокируются упомянутыми телесными напряжениями. В этот момент нет и речи о необходимости сдаться, капитулировать — даже в будущем. Всё внимание фокусируется на осознании и понимании. Человеку просто содействуют в том, чтобы он отождествлял или идентифицировал себя со своим телом.

Очень важно понимать глубину дистресса и трудностей, испытываемых пациентом. Мэри была молодой женщиной, которую я впервые встретил в качестве участницы профессиональной школы-семинара, которую сам вел. Когда я осмотрел ее тело, то увидел полосу сильной стянутости в районе талии, которая функционально разбивала ее тело на две части. Это означало, что волна возбуждения, связанная с дыханием, не могла пройти в нижнюю часть ее тела. Указанное разбиение оказывало на личность Мэри значительное воздействие в следующих двух аспектах. Во-первых, ее сердечные чувства, локализованные в груди, не были связаны с сексуальными чувствами, локализованными в области таза. Это нарушение серьезно влияло на взаимоотношения Мэри с мужчинами. Во-вторых, ее тело демонстрировало глубокую потерю ощущения безопасности, являвшуюся результатом отсутствия истинной чувствительности в нижней части тела; последнее вело к подрыву ее способности функционировать, поскольку она была не в состоянии чувствовать под собой надежный и прочный фундамент. Я проинформировал Мэри обо всем обнаруженном и указал ей, что ситуация может коренным образом измениться, если поработать над ее проблемами с помощью биоэнергетического подхода, то есть как психологически, так и физически. Позднее Мэри приступила к прохождению у меня терапевтического курса, поскольку, по ее словам, я был единственным терапевтом, который понимал всю меру глубины ее проблем. Другие специалисты, с которыми она работала в чисто психологическом плане, рассматривали ее как человека собранного, компетентного и преуспевающего. Она действительно была вполне компетентным психотерапевтом, имела достаточно обширную и успешную практику и по всем внешним проявлениям была в хороших отношениях со своим мужем. Но эти отношения были хорошими потому, что Мэри неизменно подчинялась супругу. Она была в состоянии выглядеть вполне благополучной на широком фронте разных жизненных проявлений, что обманывало других, но смущало ее саму. Существует множество людей, которые постороннему, внешнему взгляду кажутся вполне нормальными, но если внимательно присмотреться к их телу, то становится видна правда их бытия. Тело воистину не лжет, но, если ты хочешь узнать правду о человеке, нужно быть способным читать то, что выражает тело, и понимать его язык.

Мэри работала со мною на протяжении нескольких лет. Ее клинический случай рассматривается с большей полнотой в одной из последующих глав. По мере того как она становилась сильнее и вырабатывала в себе более полное ощущение собственного Я, она обрела решимость оставить мужа и впервые в своей взрослой жизни испытала радость.

Далеко не каждый пациент, обращающийся ко мне за консультацией, на самом деле хочет услышать о себе правду. Некоторые нарциссические индивидуумы вовсе не настроены на то, чтобы узнать правду, и это делает работу с ними почти невозможной. Я не ожидаю от своих пациентов согласия с тем, что вижу я, но лишь открытости и готовности выслушать меня. Они сами в конце концов узнают правду, по мере того как начнут воспринимать себя на телесном уровне. Однако важно уже в самом начале терапии установить с пациентом рабочие взаимоотношения. Лучшей основой таких отношений является наличие у пациента ощущения того, что его понимают и что его рассматривают как человека, который настойчиво борется в попытках добиться какого-то свершения. На протяжении всей жизни ему говорили, что он должен приложить более серьезные усилия — в частности, чтобы изменить тот или иной аспект своей модели поведения с целью чувствовать себя хорошо. Если его страхи распознавались и признавались, ему давали рекомендации, которые, по сути дела, сводились к тому, что он в силах преодолеть их. Его всегда стремились убедить, что все его трудности — в его собственном разуме, и только в разуме. Теперь же он имеет возможность удостовериться, что проблемы присутствуют и в его теле и что параллельная работа как с телом, так и с разумом, проводимая неким интегрированным образом, может оказаться заметно более эффективной, нежели чисто вербальная, словесная терапия. Вводимые мною дыхательные упражнения, равно как и упражнения по интенсивному выражению чувств, как правило, оказывают весьма положительный эффект, снабжая пациента более высоким зарядом энергии и поднимая его дух. Хотя первоначально подобные упражнения не порождают значительных изменений в личности пациента, они важны тем, что помогают установить между нами позитивные взаимоотношения и построить прочный фундамент взаимопонимания. А он, в свою очередь, должен явиться надежной опорой той тяжелой работы, которую нам обоим предстоит проделать для того, чтобы освободить пациента от всего, что обременяет его в настоящее время.

Защитные механизмы эго не являются чисто психологическими. Если бы это было так, от них было бы гораздо легче отказаться. Большинство пациентов понимают, что все используемые ими способы защиты являются на данный момент не более чем ненужными «пережитками прошлого» и что ситуация, которая в свое время привела к возникновению определенных защитных механизмов, больше не существует. Однако проблема состоит в том, что указанные способы защиты со временем оказались структурно встроенными в тело, где их функция заключается в том, чтобы подавлять чувства. Это своего рода стены, за которыми и под контролем которых должны находиться всякие пугающие импульсы. Человека нельзя ограбить и лишить радости жизни, не породив в нем одновременно чувство убийственной ярости. Как справляются с подобным импульсом в цивилизованном обществе? Никто не решится развалить стены тюрьмы, где содержатся опасные преступники, пока не найдет способ отвратить от себя их враждебность. Этот вопрос я планирую подвергнуть рассмотрению в следующей главе. Но мы ведь тоже возводим стены, чтобы спрятаться за ними, чтобы защитить себя от вредоносных и болезненных воздействий, чтобы удержать наше море горя в каких-то берегах и не дать ему затопить всё. К сожалению, внутри этих заградительных стен оказываемся заключенными и мы сами.

Пациенты не позволяют себе плакать, поскольку боятся всей глубины своей печали, которая в большинстве случаев граничит с отчаянием или даже тождественна ему. Как сказал в этой связи один пациент: «Если я начну плакать, то могу и никогда не остановиться». Я не поколеблюсь заявить, что в глубинах большинства людей таится отчаяние по поводу того, что им никогда не удастся найти настоящую любовь, испытать подлинное счастье или узнать неподдельную радость. Когда один из моих пациентов сказал своей матери, что она всегда была несчастной и что она нуждается хоть в капельке счастья, эта немолодая особа ответила так: «Счастье — это вовсе не то, из чего складывается жизнь и в чем она состоит. А состоит она в необходимости делать то, что человек должен». Но без чувства радости жизнь пуста, а если она чем и полна, то только страхом и страданием. Это страдание порождается жаждой обрести связь с кем-нибудь, и такое страдание из-за отсутствия партнера столь же невыносимо, как и физическое страдание от жажды, вызванной отсутствием воды. Более чем понятно, почему пациенты отказываются погрузиться в этот ад. Но отрицать все подавленные эмоции и лишить свое Я возможности испытывать сильные страсти и страдания означает согласие умереть заживо.

Тактика тотального отказа от чувств и их умертвления в себе может способствовать выживанию, но боль и страдание от этого не исчезают. Время от времени они будут выныривать на поверхность как чисто соматическая боль, проявляясь в форме хронического напряжения какой-либо части тела и делая человека несчастным. Поскольку такого рода боль в своей основе продолжает оставаться эмоциональной, человек может ее уменьшить посредством плача и капитуляции. Разница между чисто физической и эмоциональной болью заключается в том, что первая из них четко локализована и воздействует на ограниченный участок тела, в то время как эмоциональная боль, также проявляющаяся в теле, носит генерализованный, обобщенный характер. Головная боль — это боль, локализованная в голове, зубная боль ограничивается челюстью и прилегающими областями, боль в шее воздействует только на шею. В противоположность этому боль, испытываемая от одиночества, ощущается во всем теле. Эмоциональная боль берет свое начало в том, что все тело сжимается в ответ на утрату или разрыв связи с тем, кого или что мы любили. Такие переживания могут ощущаться как боль в сердце, особенно когда дело касается ребенка и сопровождается чувством, что тебя отвергли и предали. Поскольку боль воспринимается ребенком как угроза жизни, то выживание требует подавления данного переживания вместе с сопутствующими ему болью и страхом. Это достигается онемением тела посредством его напряжения или же путем отключения от боли. Обе указанные процедуры реализуются с помощью отсечения чувств, что впоследствии ведет к ощущению одиночества и пустоты. Такие состояния становятся болезненными, и в конечном итоге в человеке рождается импульсивное побуждение к тому, чтобы открыться и излиться, но этот импульс блокируется страхом оказаться отвергнутым. Поскольку такого рода побуждения невозможно полностью подавить, пока человек жив — ведь они представляют собой саму суть жизненного процесса, — то индивид пребывает в состоянии непрекращающейся борьбы со своей собственной натурой, другими словами — со своим телом и его чувствами. На самом деле указанная борьба ведется между эго с его механизмами защиты от отверженности и предательства и телом с его сердцем, которое оказалось заключенным в тюрьму. Напряжение, вызываемое данным конфликтом в теле, воспринимается как боль. Если капитулировать перед своей натурой и сделать возможным полное и свободное выражение упомянутого импульсивного побуждения, то это приведет к немедленному облегчению боли, результатом чего явится приятное ощущение полноты жизни и свободы.

Поскольку эмоциональная боль служит представлением конфликта между каким-то побудительным импульсом и страхом перед его выражением, то ее можно исключить либо путем полного подавления данного импульса, либо путем устранения страха, который блокирует полное выражение соответствующего побуждения. Пациентка по имени Джулия недавно жаловалась мне, что после нескольких месяцев терапии у нее все равно нет хорошего самочувствия. Мы побеседовали с ней на темы, связанные с ее сексуальными отношениями с мужем, которого она воспринимала как человека страждущего и убогого. Его эротические ухаживания оставляли ее холодной, хотя другие аспекты собственного брака ей нравились. Я неизменно призывал Джулию быть искренней по отношению к самой себе и своим чувствам и поддерживал ее в том, чтобы не поддаваться сексуальным домогательствам супруга, если она не испытывает на то желания. Подобная поддержка позволила ей добиться довольно-таки значительного прогресса, но она по-прежнему находилась в состоянии конфликта. «Я боюсь рассказывать вам, что я чувствую, — говорила она мне, — боюсь признаться, что не люблю своего мужа, потому что вы велите мне оставить его. Если же я скажу, что вовсе не чувствую результатов прохождения терапевтического курса, то вы посоветуете мне прекратить его». Это был в точности тот же самый конфликт, который был у Джулии с матерью, которая, как я уже писал выше, говорила ей, что счастье (иными словами, радость) — это вовсе не то, в чем состоит и к чему сводится жизнь.

С точки зрения ее матери, жизнь заключалась в том, чтобы существовать для других. Джулия пояснила, что мать относилась к ней по-особому. «Она говорила, что только я — ее настоящее дитя, ее шелковая и бархатная. Она нуждалась во мне, и я должна была жить ради нее. Вот как я потеряла саму себя». Джулия отлично понимала, что в результате отсечения своих чувств она оставила в своей личности пустое пространство, дыру, которую ранее занимала ее мать. Необходимость отдавать себя — а не себе — приводила к тому, что она постоянно чувствовала себя одинокой, пустой, нереализованной и печальной. «Но, — добавляла она при этом, — я не хочу отправиться в то зияющее пустотой место и изо всех сил противлюсь этому, хотя и знаю, что поступить надо именно так. Меня это настолько задевает и ранит, что я тут же запрыгиваю прямиком обратно в свою голову». Джулия как бы уходила от своего живота, от брюшной полости, где она ощущала подспудную печаль из-за потери своего Я; но сам этот акт ухода на самом деле означал отказ от собственного Я. Могу лишь добавить к этому, что бегство от «низа» отсекало значительную часть сексуальных чувств Джулии, а это в большой степени способствовало ее сексуальному конфликту с мужем.

Все чувства возникают в результате телесных процессов и должны пониматься и истолковываться в терминах этих процессов. Многие из наших чувств произрастают из прошлого опыта и отражают его. Печаль, которую испытывала Джулия, отражала ее болезненное ощущение утраты своего телесного Я. Произнося слова вроде «это так сильно ранит», она фактически говорила о конфликте между потребностью расплакаться и стремлением удержаться от этого поступка. Боль от такого конфликта может доводить буквально до предагонального состояния. Вот как излагала это Джулия: «Я себя чувствую так, словно меня пытают на дыбе. Я не в состоянии вынести этого, хотя чувствую и понимаю, что должна. Если я не смогу вынести, мои родители покинут меня». Этот страх оказался перенесенным на меня. Если она не сумеет улучшить свои результаты в ходе терапии, мне придется покинуть ее. И хотя Джулия хорошо знала, что ее страх носит иррациональный характер, это было совершенно реальное, осязаемое чувство, которое можно было разрядить только посредством выражения своего гнева, а не с помощью какого-то волевого акта. После нашего совместного обсуждения проблемы она почувствовала себя намного лучше, поскольку в ходе беседы ей удалось выразить свой страх и она поняла, что он берет свое начало в конфликте, восходящем к временам детства. К ее настоящему указанный конфликт имел отношение лишь постольку, поскольку препятствовал ее самовыражению.

Почти у всех пациентов в той или иной мере присутствует страх оказаться отвергнутыми, который проистекает из их давнишних, еще детских переживаний. В большинстве случаев этот страх, который иногда доходит до состояния паники, не воспринимается на сознательном уровне, потому что он заблокирован ригидностью, или, иначе говоря, напряженной жесткостью грудной стенки. Сводя нормальное дыхание до минимума, индивид как бы парит выше этого чувства паники, однако столь мелкое, поверхностное дыхание приводит также к отсечению всех прочих чувств, оставляя после себя пустоту и неудовлетворенность. С другой стороны, паническое чувство — это нечто чрезвычайно болезненное и страшное, но от него можно избавиться с помощью глубокого дыхания. Чувство паники тесно и напрямую связано с ощущением невозможности продохнуть. Причина, почему человек испытывает трудности с дыханием, состоит в том, что мускулатура его грудной стенки сильно сокращается из-за страха — страха оказаться покинутым и отверженным. Человек попадает в порочный круг, откуда по-настоящему трудно вырваться: страх оказаться покинутым или отверженным -> трудности с дыханием -> поверхностное дыхание -> паника при попытке глубоко дышать -> дальнейшее усиление страха оказаться отвергнутым и т. д. Человек оказывается вынужденным жить на поверхности, на мелководье души, то есть безо всяких эмоций. Находясь на этом уровне, он может удерживаться выше своего глубинного, основополагающего чувства паники, но такая жизнь при всей ее кажущейся безопасности является омертвленной. Подобный механизм поддерживается в жизнеспособном состоянии лишь страхом оказаться покинутым. Если человек, невзирая на страх, научится хорошо дышать, он станет горько плакать и воспримет свой страх оказаться покинутым как отголосок прошлого. Глубокие рыдания облегчают также, как я указывал ранее, боль, связанную с утратой любви. Тем самым, капитулируя перед своим телом и рыдая, человек переступает через свои страхи и боли и попадает в прохладные воды умиротворенности, где ему будет дано познать радость жизни.

Случай Джулии дает нам возможность лучше понять боль одиночества, которая представляет собой физическую сторону страха остаться одному как перст. Этот страх создает потребность в других людях и в действиях, направленных на то, чтобы отвлечься от ощущения того, что ты — один-одинешенек в этом мире. Поскольку такое отвлечение, или, иначе говоря, абстрагирование, носит лишь временный характер, то индивид снова и снова сталкивается со страхом оказаться в полной изоляции. Подобный страх, как и многое другое в психике, не является рациональным, но он вполне реален. Его не должно быть, но он есть. Разумеется, не каждый боится оставаться наедине с самим собой. Люди способны пребывать в одиночестве при условии, что они умеют сосуществовать с собою. Но если у человека по той или иной причине отсутствует сильное и безопасное ощущение собственного Я, то в одиночестве он остро чувствует как свою собственную, так и окружающую пустоту. Чувство одиночества изначально исходит из ощущения внутренней пустоты, которая, как это имеет место у Джулии, является прямым следствием отсечения своих чувств.

Человек не может быть одинок, если он эмоционально жив. Даже в полном одиночестве он ощущает себя частицей жизни, природы и вселенной. Многие люди предпочитают одиночество той толчее и суете, которые порой кажутся неотъемлемыми атрибутами современных человеческих отношений. Другие добровольно соглашаются быть одни, поскольку не смогли отыскать того человека, с кем им действительно хотелось бы разделить свою жизнь. Таких людей нельзя назвать одинокими; они не испытывают боли и не чувствуют пустоты. А вот участь того, кто лишен способности оставаться наедине с самим собой, довольно незавидна: он все время вынужден искать кого-то другого, внешнего, кто бы заполнил его собственную внутреннюю пустоту. В такой жизни отсутствует радость, поскольку она ведется на уровне выживания, а именно под лозунгом «Я не в состоянии жить без тебя».

Иррациональность, которая скрывается за страхом оказаться одному, совершенно очевидна из следующей оговорки моей пациентки: «Если я соглашусь с одиночеством, то потом обязательно буду одна». Этот страх словно не замечает того факта, что человек является существом социальным, которое хочет жить совместно с другими людьми и находиться в близкой связи — с одним конкретным человеком. Нас влечет друг к другу, потому что при контакте с иной человеческой особью возрастает наша собственная живость. Однако подобный положительный эффект отсутствует, если один из пары взаимосвязанных людей становится всего лишь довеском, который из-за депрессии или но иной необходимости цепляется за своего партнера: Некоторые невротические индивиды нуждаются в том, чтобы быть нужными, но все союзы, основанные на таком чувстве, рано или поздно создают взаимные обиды, которые в дальнейшем легко перерождаются в глубокую враждебность. И тот человек, который нуждается в другом, и тот, в ком нуждаются, — оба они теряют настоящую свободу и возможность извлекать радость из своих взаимоотношений.

Единственными здоровыми взаимоотношениями, в которых нуждаемость в другом и собственная нужность действительно свойственны ситуации и неотделимы от нее, являются отношения между родителем и ребенком.

Родители, удовлетворяя нужды и потребности ребенка, одновременно удовлетворяют и собственные нужды. Ребенок, который в детстве остается неудовлетворенным, становится в своей взрослой жизни бедствующим и убогим индивидом, все время чувствующим надобность в каком-то человеке, который был бы под рукой и находился в его распоряжении. Это чувство является совершенно реальным, хотя оно не принадлежит настоящему и не может быть удовлетворено в настоящем. Если кто-либо пытается действенно отреагировать на указанную нужду, то он только в еще большей степени инфантилизирует соответствующего индивидуума, никак на деле не помогая ему. Действительно насущная, сегодняшняя потребность такого лица — это необходимость функционировать полностью на уровне взрослого человека, потому что лишь таким образом он может реализовать себя и оказаться удовлетворенным. Все блокады, как психологические, так и физические, которые препятствуют его взрослому функционированию, должны быть ликвидированы. Это делается путем повторного проживания прошлого с одновременным пониманием настоящего. С помощью глубокого дыхания и сильного плача человек может почувствовать боль от потери той поддержки и любви, которыми располагал в детстве. После этого он может принять указанную потерю как факт, связанный с прошлым, и обрести свободу для реализации своего бытия в настоящем. Ребенок не может поступить подобным образом, поскольку любовь и поддержка родителей существенно необходимы для его жизни. В детстве выживание требует отрицания указанной потери, даже если она имеет место. Ребенок обязан верить в то, что он с помощью каких-то усилий со своей стороны способен вернуть и сохранить родительскую любовь. Он должен подчиняться родительским требованиям даже вплоть до готовности пожертвовать собой, как это сделала Джулия. Однако хотя такая жертва и обеспечивает выживание в детстве, она одновременно почти гарантирует нереализованность, неудовлетворенность, пустоту и одиночество взрослого существования этого человека. В нижней части брюшной полости такого бедняги поселяется отчаяние, чтобы уже никогда не покинуть свою обитель.

Любая попытка преодолеть потерю и боль прошлого с помощью чисто волевого усилия не сработает. Ее провал только укрепит или даже увековечит существующее отчаяние. И напротив, приятие этого отчаяния как данности при одновременном понимании того, что оно не относится к настоящему, позволяет переступить через него. Указанный принцип наглядно иллюстрируется на примере истории с фермером, у которого украли лошадь и который потом стал чуть ли не круглые сутки дежурить на страже у ворот сарая, где размещалась конюшня, вооружившись против конокрадов карабином. Подобно всем невротикам, этот фермер, отрицая и отвергая реальность прошлого, обречен пережить его снова. Когда человек капитулирует перед своим телом, данный акт образует собой приятие реальности настоящего. Хотя указанный принцип ясен и прост по своей формулировке, его применение отнюдь не является простым делом. Чтобы действительно капитулировать перед собственным телом, требуется нечто большее, чем соответствующее сознательное решение, поскольку сопротивление подобной капитуляции носит по большей части неосознанный характер и как бы структурно заложено в тело. Стиснутые, решительные челюсти можно на мгновение расслабить и разжать, но, как только сознание отключится от контроля за соответствующими мышцами, челюсти тут же вернутся в свое привычное, сжатое состояние. Зачастую это бывает чуть ли не старинной фамильной привычкой, даже традицией, которая настолько становится частью личности едва ли не каждого члена семейного клана, что без нее человек чувствует себя неловко, не в своей тарелке. Но если он все-таки решится отказаться от безапелляционно стиснутого состояния своих челюстей, то обнаружит, что их новое, ненапряженное состояние обеспечивает совершенно нормальные ощущения, а прежние, сжатые челюсти и выдвинутый подбородок стали теперь казаться некомфортными. Однако подобная перестройка требует изрядных затрат времени и усилий, поскольку отказ от своего решительного внешнего облика не может не повлиять на поведение данного лица в самых разных житейских ситуациях. Это равносильно настоящему изменению стиля жизни человека: вместо того чтобы вечно стремиться, делать и добиваться, перейти к тому, чтобы просто быть и существовать, вместо жесткости перейти к мягкости. Кроме того, отказ от хронического напряжения любой группы мышц также может быть чреват немалой болью, поскольку изрядные болевые ощущения при попытке расслабить и растянуть сильно и длительно напряженные мышцы просто неизбежны. В напряженной мускулатуре тоже присутствует устойчивая боль, но она не ощущается. Напряженные мышцы нужно растянуть, чтобы эта боль проявилась.

У многих людей напряжение в районе челюстей связывается с втянутой, убранной назад нижней челюстью, в то время как та же челюсть, выдвинутая вперед, демонстрирует агрессивную установку соответствующего лица. На самом деле оба указанные положения челюсти блокируют возможность капитулировать перед собственным телом, поскольку свободное перемещение челюстей в любом случае оказывается ограниченным. Словом, получается так, что выпяченная вперед нижняя челюсть выражает установку «я не поддамся», а противоположное положение челюсти говорит «я не умею поддаться». Освобождение челюстей и их вывод из заблокированного состояния требует значительной работы и извлекает на поверхность боль. Однако, когда указанное напряжение снимается, боль от растягивания напряженных мышц вскоре исчезает, в то время как боль от заболевания височно-нижнечелюстного сустава, которое вызывается хроническим напряжением челюстей, со временем только нарастает. Люди, страдающие указанной болезнью, не могут полностью открыть рот, что ограничивает как их дыхательные, так и речевые возможности.

Хроническое напряжение в челюстных мышцах не представляет собой изолированного явления. Стиснутым челюстям всегда сопутствует сдавленная соответствующими мышцами гортань, что ограничивает возможности вокализованного выражения чувств. Зажатое горло делает плач или пронзительный крик исключительно трудным делом. Я использую в работе со своими пациентами специальные дыхательные упражнения, чтобы помочь им снять указанное напряжение, но это длительное занятие. Даже если у человека происходит слом и он сильно плачет, сопутствующая разрядка и снятие напряженности не обязательно будут необратимыми. Мышцы — штука эластичная, и они быстро возвращаются в свое привычное состояние. Человек должен плакать снова и снова, всякий раз делая плач немного сильнее и свободнее,» и так до тех пор, пока плакать не станет для него таким же простым и легким делом, как ходить. Аналогично, следует вновь и вновь практиковаться в пронзительном визге, пока человек не начнет воспринимать его столь же естественным, как обычную речь. Хорошее место, чтобы поупражняться в визге, — это автомобиль, мчащийся по шоссе с наглухо поднятыми оконными стеклами. Водитель может при этом откинуть голову назад, на подголовник, и визжать сколько душе угодно, причем никто и ничего наверняка не услышит. #page#

Важным признаком в терминах характерологической установки человека является то, как он держит голову. Приведу два конкретных клинических случая, иллюстрирующих мою мысль. Ларри занимался коммерческой антрепризой и ощущал, что он не в состоянии реализовать свой потенциал. Он уделял очень много внимания аналитической терапии, но это мало что меняло в нем. Сильный, настороженный мужчина, он в процессе разговора сидел лицом ко мне, немного подав голову вперед. По мере обсуждения волновавших его проблем я приходил к заключению, что он хорошо защищен со всех сторон. Ларри легко соглашался с моими наблюдениями, но после этого умел объяснить свое поведение логическим путем, и в результате ничего не менялось. Чисто физически у него была сдавленная грудь, что в большой степени ограничивало его дыхание и блокировало плач. Как-то однажды, манипулируя с биоэнергетическим табуретом, он почти заплакал, но все это перешло в смех, который длился больше пятнадцати минут. Такой смех был явной защитой против плача. Убежден, что первый пролом в его оборонительных фортификациях произошел в тот момент, когда я вдруг разгадал, что означает положение его головы. Глядя на то, как она выставлена далеко вперед, я уяснил, что Ларри всегда бежал «впереди самого себя». Эта формулировка означает, что он старался предвидеть каждую ситуацию прежде, чем она возникала, и все время думал, калькулировал и планировал, как с нею справиться. Такое отношение давало ему преимущества перед конкурентами в его бизнесе, но полностью отнимало у него ту спонтанность и свободу, которые могли бы сделать его жизнь радостной и доставляющей удовлетворение. Ларри очень быстро уловил мою мысль, и это открыло дорогу к определенным успехам в проводившейся с ним терапии.

Второй случай касался мужчины в возрасте под шестьдесят, который консультировался у меня по поводу своего повышенного артериального давления. Роберт был человеком внушительного телосложения, преуспевающим по работе и довольным своим браком. И все-таки в его личности что-то было неладно, поскольку у него развилась серьезная форма гипертонии. Внимательно разглядывая тело Роберта, я мог видеть, как он держится. Грудь у него была выпячена, плечи приподняты, а голову он нес высоко, наклоняя в стороны и откидывая назад так, словно бы смотрел скорее поверх людей, нежели на них. Верхняя половина его тела была заметно крупнее нижней. Простая интерпретация его позы и осанки сводилась к тому, что Роберт считал себя — и держал себя — выше обычных людей, словно он являлся существом высшего порядка. Когда я продемонстрировал Роберту, как он носит голову, тот заметил в ответ, что его дедушка держал голову в точности так же. Роберт вырос в Северной Италии, где все члены его обширного семейства чувствовали себя важными персонами, поскольку состояли в родстве с каким-то тамошним графом или даже герцогом. На сознательном уровне Роберт вроде бы не считал себя выше других, но его подлинное самоощущение легко можно было прочитать в том, что выражало его тело. Когда я указал ему на этот факт, он подтвердил мой вывод.

Вдобавок к своему повышенному кровяному давлению Роберт страдал также болями в нижней, пояснично-крестцовой части спины, которые я соотносил с поясом напряженных мышц вокруг его талии, блокировавшим прохождение направленной вниз волны возбуждения и тем самым удерживавшим артериальное давление на высоком уровне. Кроме того, он считал себя по-человечески выше нижней половины своего тела, которая в его глазах служила представлением животной части натуры и никак не отличала его от всего человечества, будучи в той же мере присущей и любому другому его представителю. Мы вправе рассматривать себя как существ высшего ряда только сквозь призму функций головы, но отнюдь не таза.

Чтобы добиться снижения своего кровяного давления, Роберт должен был стать птицей не столь высокого полета, что означало необходимость капитуляции. Ему нужно было плакать и плакать, потому что, невзирая на все его кажущиеся успехи, Роберт не испытывал в жизни ни удовлетворения, ни радости. Он носил на лице неизменную улыбку, но она скрывала глубинную печаль. Роберту было нелегко заплакать, поскольку это непременно требовало отбросить личину высшего существа. На сознательном уровне он вроде бы хотел так поступить, но изменить телесную установку оказалось не так-то просто. И все-таки, когда я вынуждал Роберта глубоко дышать и издавать непрерывный громкий звук, лежа в откинутом состоянии на биоэнергетическом табурете, он доходил до состояния, близкого к рыданиям. Постепенно Роберт начинал осознавать, насколько сильно напряжена его грудная клетка и как ему трудно из-за этого дышать, что называется, полной грудью. Позднее, когда он из стойки сгибался в положение заземленности, его ноги начинали вибрировать, благодаря чему он уяснял, насколько слабо он их чувствует. Возобновление работы на табурете над дыханием и испусканием звуков позволило прорваться каким-то более или менее непрерывным рыданиям. При возвращении в позу заземленности вибрация и пульсация в ногах заметно усиливалась. Кроме того, я заставлял Роберта иногда наносить удары по кровати, что также способствовало росту его способности парить не столь высоко. Когда в конце сеанса он подымался, чтобы уходить, то обычно говорил, что чувствует себя гораздо более расслабленным и близким к земле, а его кровяное давление почти приходило в норму.

Роберт соглашался с необходимостью проделывать некоторые из биоэнергетических упражнений на дому. Он изготовил себе собственный табурет и регулярно использовал его, для того чтобы углубить дыхание и дать какой-то выход своей тоске. Столь же регулярно он занимался тем, что наносил удары по кровати. Все это помогало ему чувствовать себя более взбодренным. Опускалось при этом и кровяное давление, но это снижение не носило стабильного характера. Причину я вижу в том, что Роберт использовал все указанные упражнения лишь для того, чтобы преодолеть свои проблемы, а не с тем, чтобы напрочь избавиться от них. Поскольку он проживал в другой стране, то я встречался с ним редко. Когда, несмотря на все упражнения, давление упорно не желало уменьшаться, он снова обратился ко мне за консультацией. На сей раз я в ходе беседы настоятельно подчеркнул, что он продолжает держать голову высоко, отрицая перед всем миром то, что он — человек сломленный. Вместе с тем этот слом был очевиден в пояснице и нижней, крестцовой части спины, где весьма отчетливая полоса сильного мышечного напряжения в области выше таза отсекала возможность любого чувства страсти во время занятий любовью. Ему было известно об этом напряжении, но он не соглашался с тем фактом, что оно приводило к слому в его личности, к трещине, отделявшей его личность от полноты реализации его сексуальной природы. С этой проблемой нельзя было совладать одним плачем, хотя человек не может не плакать, когда чувствует, каким увечным он становится по этой причине. Ощущая подобную боль и воспринимая себя как калеку, человек может реагировать только сильнейшим, почти смертоносным гневом. Роберт подавлял в себе этот гнев точно так же, как он подавлял и сдерживал свою сексуальность. Если он хотел восстановить свое Я во всей полноте, от этого сдерживания нужно было непременно избавиться. Исцеляющей эмоцией должен был послужить гнев.

У большинства людей имеется сильное мышечное напряжение в верхней части спины и в плечах. Это напряжение соотносится с подавлением гнева, и его нельзя разрядить и снять, не предоставив соответствующим импульсивным побуждениям возможность выражения. Проблема подавляемого гнева подвергнется детальному рассмотрению в следующей главе.

В человеке существует и еще один фактор сопротивления плачу, который берет свое начало в более глубоком источнике, нежели те, которые обсуждались в предшествующем разделе, а именно в отчаянии. Я слышал от многих из своих пациентов следующее: они сопротивляются тому, чтобы отдаться своей печали и стремлению выплакаться, поскольку боятся, что их слезы никогда не перестанут литься. Разумеется, эта мысль носит иррациональный характер — ведь человек не может плакать вечно. Но лежащее за нею чувство вполне реально и обосновано. Я отвечаю на подобные заявления, что слезы, разумеется, рано или поздно прекратятся. Но эти уговоры и уверения проникают в моих пациентов не слишком глубоко, и страх продолжает сохраняться. Горе пациентов ощущается ими как бездонная яма, из которой им никогда не удастся выкарабкаться, если только они позволят себе попасть туда. Еще одна метафора, которой пользуются пациенты для выражения степени своего отчаяния, — это слова о том, что они буквально тонут в своем горе. Мысль о возможности «утонуть в слезах» — это гораздо больше, нежели просто стилистическая фигура. Многие пациенты время от времени жалуются, что в момент плача у них появляется ощущение наличия жидкости в горле, отчего им начинает казаться, что они по-настоящему тонут. Никогда не испытав подобного ощущения лично, я могу лишь предполагать, что слезы через различные полости и пазухи текут в обратном направлении в горло. Однако указанное чувство может представлять собой и повторное переживание ощущения утопающего, которое данный человек испытал в самом раннем периоде своей жизни. Дети часто заглатывают воду, когда их купают или учат плавать, и иногда они начинают при этом задыхаться, что может выработать страх утонуть. Еще одно возможное объяснение состоит в том, что данный индивид проглотил некоторое количество околоплодных вод, или так называемой амниотической жидкости, когда находился в утробе, а это могло привести к ощущению утопания. Если из-за спазма маточной артерии плод испытывает временную нехватку кислорода, то он совершает внутри плодного пузыря дыхательные движения. Все подобные ощущения и беспокоящие воздействия оказывают влияние на гортань и ведут к ее сдавленности, в результате чего много лет спустя у взрослого человека и дыхание, и плач оказываются ограниченными.

Наряду с указанными чисто физиологическими факторами сопротивления сильному плачу в противодействии ему имеется и мощное психологическое ядро, в основе которого лежит страх перед отчаянием. Каждый человек, обращающийся к психотерапевту, борется с чувством отчаяния — отчаяния из-за того, что ему никогда не удалось найти истинную любовь, почувствовать себя свободным или полностью реализовать собственное Я. Отчаяние — это ужасающее чувство. Оно подрывает волю человека, ослабляет его желание жить и ведет к депрессии. Вследствие этого человек будет делать все возможное и невозможное, чтобы только не испытывать отчаяния и не дать себе очутиться в этой страшной, бездонной яме. Соответствующие усилия поглощают массу энергии и абсолютно ничего не дают для того, чтобы и впрямь избавиться от отчаяния. Раньше или позже, когда энергетические ресурсы израсходуются, человек соскользнет в отчаяние, в депрессию, в болезнь или даже смерть. Если он хочет располагать хорошим эмоциональным и физическим самочувствием, ему необходимо противостоять своему отчаянию, а это означает надобность сперва полностью ощутить его и затем понять, что оно идет из переживаний и испытаний детства и не имеет никакой непосредственной связи с нынешней взрослой, зрелой жизнью. До тех пор пока человек боится глубоко дышать, реальная возможность почувствовать удовлетворение отсутствует. Независимо от внешних жизненных обстоятельств у такого индивида всегда будет ощущение пустоты в нижней части живота. Удачный брак, хорошие дети, успех в жизни ничего не дадут для того, чтобы заполнить эту пустоту в брюшной полости, которая энергетически связана с затаившимся в человеке чувством глубокой печали или отчаяния.

Отчаяние представляет собой антипод радости, которая в зрелые годы самым тесным образом связана со степенью полноты сексуального возбуждения и разрядки. У большинства людей и сексуальное возбуждение, и его разрядка в значительной мере ограничены генитальными органами и не захватывают всего тела в целом. Секс не воспринимается ими на сознательном уровне как выражение любви, поскольку генитальные органы не связаны с сердцем и теми чувствами, которые оно испытывает. Разобщение двух указанных центров является результатом того, что дыхательная волна не может проникнуть через относительную омертвленность и пустоту нижней части живота и таза по причине подавления чувств и ощущений в этой области тела. Результат таков: секс становится локализованным костром местного значения, а не пожаром страсти, который охватывает и вовлекает все естество и позволяет человеку испытать ощущение радостного свершения, которое может достичь вершин экстаза. Страх перед отчаянием блокирует также и возможность полной капитуляции перед собственным телом в глубоком плаче, который является единственным средством вызволить человека от груза его отчаяния.

Отчаяние часто переносится в терапевтическую ситуацию. После первоначальной вспышки надежды, являющейся результатом прорыва чувств на ранней стадии лечения, прогресс в ходе терапии замедляется и может даже вовсе прекратиться. Некоторые пациенты выражают в этот момент чувство отчаяния по поводу того, что данная терапия никогда не даст реальной отдачи, в то время как другие наглухо замыкаются в себе. Такое развитие событий есть знак того, что пациент ведет скрытую борьбу с целью реализации какого-то амбициозного устремления или же исполнения своей заветной мечты. Оба эти намерения направлены на то, чтобы найти любовь — ту ни с чем не сравнимую, особенную любовь, которая была обещана пациенту в детстве, но которую он так никогда и не получил. Это была эротическая любовь, базирующаяся на особых отношениях или близости между родителем и ребенком и заставлявшая ребенка испытывать особые чувства по отношению к указанному родителю. Во всем этом присутствовали сильные сексуальные элементы, которые в большой степени возбуждали ребенка, но в то же самое время едва ли не грабили юное дитя, лишая его невинности и свободы. То был запретный плод взрослой сексуальной любви, которым можно было поиграть, но не обладать. Тем не менее ребенок подвергся импринтингу, в нем запечатлилось и как бы «впечаталось» возбуждение от сей прельстительной приманки, и он бессознательно посвятит всю свою дальнейшую жизнь попыткам исполнения этой несбывшейся и несбыточной мечты.

Несбыточная мечта заключается в том, чтобы стать чьим-то «особым любимчиком». Эта явно нарциссическая установка станет для данного индивида побудительным стимулом к тому, чтобы доказать свое превосходство тем или иным способом — а на самом деле таким способом, который был желателен его родителю-обольстителю. Однако данная особая любовь не является глубокой связью между двумя индивидуальностями, поскольку она основывается на иллюзиях и на внешних проявлениях, а не на подлинных чувствах. Если любовь представляет собой особые взаимоотношения между двумя людьми, то это происходит потому, что любовь является особым чувством. Именно любовь делает взаимоотношения особыми, а не особые качества двух людей заставляют их полюбить друг друга. Отношения, в основе которых лежит видимость, никогда не смогут принести удовлетворения и быть длительными, и пострадавшие лица, обращаясь к терапевту, будут испытывать определенное отчаяние, а также надежду на то, что терапия поможет им осуществить свою мечту — добиться, чтобы их воспринимали и любили как людей особенных.

Указанное желание переносится на терапевта, который подсознательно рассматривается пациентом как родитель, обещавший исполнение желаний. Пациент готов проделывать все, о чем его только попросит терапевт, питая иллюзию, что завоевание любви терапевта приведет в результате к самореализации. Терапевтическая ситуация может оказаться в высокой степени наэлектризованной этими невысказанными предвкушениями. Но точно так же, как это имело место в исходных инфантильных и детских ситуациях, все это закончится неудачей и чувством отчаяния, испытываемым пациентом применительно к терапии. Терапия — не поиски любви, а поиск знаний о самом себе или (можно выразиться и таким образом) поиск любви к себе. Если человек ищет в терапии полноты самоудовлетворения через посредство любовных взаимоотношений, то он будет разочарован. Такой человек обязательно снова впадет в свое извечное отчаяние. В психотерапии такое случается постоянно, поскольку только человек, пребывающий в отчаянии, станет думать, что любовь и спасение лежат вне его собственного Я. Если пациент в состоянии принять тот факт, что его отчаяние берет начало в собственной внутренней пустоте, то дорога к преодолению отчаяния и достижению полноты бытия для него открыта. В последующих главах мы внимательнее взглянем на эту «дорогу», чтобы увидеть, что еще требуется от пациента для обретения своего Я.

ГЛАВА 5. ГНЕВ: ЭМОЦИЯ, КОТОРАЯ ИЗЛЕЧИВАЕТ.

В предшествующей главе я рассмотрел такую эмоцию, как печаль, обратив при этом особое внимание на ее выражение в форме плача. Мы видели, что все пациенты нуждаются в плаче для разрядки боли и печали, которые вызваны всякого рода физическими и эмоциональными «ранами» и вредоносными воздействиями, нанесенными им в детстве. Зачастую детей учат ни в коем случае не плакать, и часто за плач их наказывают или, по крайней мере, словесно осуждают. Результатом запрета плакать являются сильные хронические напряжения во внутренней мышечной системе тела, особенно в тех ее частях, которые связаны с дыхательной и пищеварительной функциями. Указанные напряжения стягивают дыхательный тракт, в сильной степени ограничивая и стесняя дыхание человека, уменьшая его энергетические ресурсы и сужая диапазон возможностей его вокализованного самовыражения. Но это далеко не единственный негативный эффект от упомянутых травм времен детства. Сильные напряжения развиваются и во внешней мускулатуре тела, одна из основных функций которой состоит в том, чтобы перемещать человеческий организм в пространстве. Тело едва ли не любого из моих пациентов служит отражением болезненной, нездоровой истории его жизни, и это находит отражение в утрате им грациозности движений и в своего рода «расщелинах», отделяющих друг от друга основные сегменты тела — голову от туловища или таз от грудной клетки. Указанные «расщелины» разрушают цельность личности, которую не удастся восстановить посредством одного лишь плача. В подобной ситуации в качестве восстановительной или защитной эмоции выступает гнев. В каждом из моих пациентов имеется изрядный запас подавленного гнева, во многих случаях доходящего до деструктивной, разрушительной ярости — того гнева, который они не смогли выразить в бытность свою детьми, когда им причиняли боль. Если мы хотим, чтобы тело восстановило свою жизненную силу и цельность, то эти накопившиеся деструктивные чувства должны найти свое выражение в каком-то безопасном месте и безопасным способом. Однако надо заметить, что, как и в случае с плачем, все пациенты испытывают большие трудности в том, чтобы эффективно и надлежащим образом выразить свой гнев. А без наличия такой способности человек либо сам становится жертвой, либо делает своими жертвами других людей.

Гнев является важной эмоцией всех живых существ, поскольку он служит для поддержания и защиты физической и психологической целостности организма. Без гнева всякий субъект беспомощен против разнообразных покушений, которым подвержена любая жизнь. Для молодняка большинства развитых биологических видов характерно отсутствие надлежащей моторной координации, которая необходима для выражения гнева, и это является одной из важных причин, почему детеныши нуждаются в защите со стороны родителей. Сказанное особенно справедливо применительно к человеческим детенышам, которым для овладения подобной способностью требуется гораздо больше времени, нежели потомству почти всех других млекопитающих. Однако сказать, что маленький ребенок не может впасть в гнев, было бы не совсем верно. Попробуйте насильно удерживать малыша, и вы почувствуете, как энергично он борется, чтобы освободить себя, а это как раз и представляет собой гневную, хотя и бессознательную реакцию. Попытайтесь вытащить соску изо рта у аппетитно чмокающего грудного ребенка, и вы ощутите, как его беззубые десны стискиваются в кусающем движении, чтобы удержать соску, если только он сам не решил распроститься с нею. Акт кусания, как это превосходно известно большинству родителей, представляет собой отчетливое выражение гнева малютки. По мере того как ребенок становится старше и его двигательная координация улучшается, более развитой становится и его способность к выражению гнева. Теперь карапуз будет реагировать гневом на любое нарушение его интегральной цельности или на вторжение на его территорию, включая покушение на то, что он считает своим личным имуществом или владениями. Если с помощью гнева не удается защитить свою цельность, то ребенок станет плакать, чувствуя себя беспомощным перед лицом грозящей ему травмы. Такая эмоция, как гнев, представляет собой часть более емкой функции агрессии, причем это последнее слово буквально означает «продвижение вперед». Агрессия лингвистически противоположна регрессии, которая означает «движение назад». А вот в психологии агрессивность противоположна пассивности, которая означает установку на пребывание в неподвижном состоянии или в ожидании. Мы можем продвигаться вперед, к другому человеку с любовью или с гневом. Оба эти варианта действия агрессивны, и оба они носят для индивидуума позитивный характер. Как правило, мы не испытываем гнева по отношению к тем людям, которые ничего для нас не значат или которые не причинили нам никакого вреда. Если эти люди просто неприятны нам, то мы избегаем их. Гневаемся же мы на тех лиц, в которых так или иначе заинтересованы, причем это делается с целью восстановить существовавшие с ними ранее позитивные отношения. Убежден, что всем нам хорошо знаком следующий факт: после ссоры или иной стычки с любимым человеком добрые чувства по отношению к нему, как правило, не только восстанавливаются, но даже крепнут.

На семинаре в квартире Райха, который проходил в 1945 году, он высказал мысль, что невротическая личность развивается лишь в том случае, если способность ребенка выражать свой гнев в ответ на оскорбление, нанесенное ему как личности, блокируется. При этом он подчеркнул, что если человек оказывается разочарованным в результатах своих целенаправленных усилий добиться удовольствия, то он как бы отзывает назад имевший у него место побудительный импульс к достижению поставленной цели, порождая тем самым в собственном теле потерю цельности. Искомая цельность может быть восстановлена только посредством мобилизации агрессивной энергии и ее выражения в форме гнева. Подобные действия обеспечат восстановление естественных границ организма и его способности снова добиваться своих целей (см. рисунок 3).

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 3

Для человека гнев представляет собой вспышку возбуждения, проходящую по телу вверх вдоль спины и поступающую в руки, которые теперь подпитаны энергией для нанесения ударов. Указанное возбуждение течет так- -же в макушку головы и в клыки верхней челюсти, которые после этого также запитаны энергией, чтобы кусать. Мы принадлежим к разряду хищников, и для нас кусать — это совершенно естественное побуждение. Я во время выполнения упражнений на выражение чувства гнева в самом деле ощущал только что описанный поток возбуждения, поступающий в мои верхние клыки. По мере того как это возбуждение проходит по мышцам спины, последняя выгибается, готовясь к нападению. В это время человек может ощутить, как волосы у него на голове и на спине встают дыбом. У людей подобное удается увидеть редко, а вот у собак такой внешний облик весьма зауряден. Поток возбуждения при чувстве гнева показан на рисунке 4.

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 4

При чувстве страха поток возбуждения движется в противоположном направлении, в результате чего глаза расширяются, брови поднимаются, голова откидывается назад, а плечи вздымаются. Все это — энергетические движения в случае страха. Если человек не способен впасть в гнев, то он так и застывает в позе страха. Эти две эмоции — гнев и страх — антитетичны, иными словами, полностью противоположны и взаимно исключают друг друга: если человек разгневан, то он не испытывает страха, и наоборот. Исходя из тех же соображений, можно сказать, что когда человек испытывает сильнейший страх, в его личности наверняка таится равное количество потенциального гнева — или, иначе говоря, подавленного гнева. Выражая гнев, человек снимает страх, точно так же как плачем он снимает печаль. В большинстве случаев страх в равной мере отрицается и подавляется, в результате чего человек иммобилизуется и «замирает». В подобной ситуации важно найти такой адекватный способ, который поможет ему как-то вступить в контакт со своим подавленным гневом и извлечь его наружу.

Беседа с человеком по поводу его проблем, помимо всего прочего, может в качестве «побочного продукта» позволить ему войти в контакт с дремлющим в нем чувством гнева, которое он может выразить посредством упражнений по нанесению ударов. Более прямой путь к достижению того же эффекта — через плач. Если пациент с помощью упражнений, описанных в предыдущей главе, начнет плакать, то он станет ощущать свою рану и боль. Часто печаль при этом переродится в чувство гнева, которое может быть затем выражено с помощью сильных ударов по кровати. И точно так же, как невозможно разрядить всю свою печаль с помощью однократного приступа плача, никакой пациент не разряжает весь свой подавленный гнев за одну попытку «избиения» кровати. В процессе терапии по мере усиления и углубления плача гнев тоже становится более сильным, более сконцентрированным и лучше осознаваемым и понимаемым. Существует также возможность мобилизовать чувство гнева, поначалу выполняя упражнение по нанесению ударов чисто механически. Такой подход напоминает запуск «самораскручивающегося» насоса: одно лишь нанесение ударов может само по себе породить чувство гнева, поскольку указанное чувство как бы заложено в данном движении. При выполнении упомянутого упражнения я рекомендую мужчинам пользоваться собственными кулаками, а женщинам — теннисной ракеткой. Хорошая ракетка дает женщине большее ощущение собственной силы. У мужчин руки гораздо крепче, и они могут просто сломать ракетку, ударяя ею по кровати изо всех сил.

Я инструктирую пациента сопровождать удары словами, которые будут дополнительно выражать испытываемые им чувства. К примеру, он может кричать: «Как я зол!», «Я тебя уничтожу!» или «Я сейчас убью тебя!» Сочетание слов с физическими действиями способствует большей концентрации чувств. И точно так же, как у всех пациентов есть о чем плакать или за что бить, если говорить в терминах отношения к ним в детском возрасте, у каждого из них накопилось вполне достаточно того, что прямо-таки обязано вызывать в них гнев. Но испытываемый пациентами гнев может также проистекать и из их сегодняшней, сиюминутной ситуации, с которой они не могут справиться должным образом по причине обуревающего их страха возмездия. Поскольку описанное упражнение освобождает и расслабляет напряженные мышцы, которые блокировали возможности выражения гнева, оно одновременно способствует умению выражать гнев во всех жизненных ситуациях. По моему опыту, это, однако, никогда не приводило к тому, что человек начинает стремиться просто «пошуметь», иными словами, выразить свой гнев каким-то иррациональным образом. И за все те годы, в течение которых я применял указанное упражнение в работе со своим пациентами, ни один из них никогда не заимел ни единой царапины, а в моем кабинете и приемной ничего не было сломано или разбито. Если у меня появляется ощущение, что пациент мало-помалу теряет контроль над собой, я немедля останавливаю его и показываю, как следует выражать существующий гнев, сохраняя при этом управление и контроль над всеми своими действиями.

Когда я утверждаю, что гнев не является деструктивной эмоцией, то провожу четкое различие между гневом, яростью и бешенством. Ярость представляет собой деструктивное явление. Ее предназначение состоит в том, чтобы причинить кому-то вред, фактически даже сломить кого-то. Кроме того, ярость слепа, и часто объектом приступа ярости оказывается совершенно невинное, беспомощное лицо или ребенок. Потому мы и говорим о человеке, что он «ослеп от ярости» или «впал в слепую ярость».

Ярость носит также взрывной характер, а это означает, что, раз вспыхнув, она выходит из-под контроля. Можно сдержать гнев, но не ярость. Как я подчеркивал в своей книге под названием «Нарциссизм», ярость развивается тогда, когда человек чувствует, что его власти перечат или ей приходит конец. Ребенок, который систематически сопротивляется требованиям родителя, может вогнать этого вполне взрослого человека в ярость, нацеленную на то, чтобы непременно сломить сопротивление ребенка, заставить его подчиниться. Если ребенок по тем или иным причинам отказывается сделать то, что приказывает ему родитель, то последний сталкивается с ситуацией собственного чувства бессилия или своего рода импотенции, которая берет давнее начало в том факте, что когда-то в детстве его самого заставили подчиниться и он из-за страха оказался не в состоянии выразить свой тогдашний гнев. Сейчас этот подавленный гнев переходит в ярость, направленную против ребенка или другого человека, которого данный родитель не боится. Многие из моих пациентов в раннем детстве были вынуждены подчиняться родительской власти, причем зачастую им при этом не жалели шлепков и оплеух — такой формы наказания, которая особенно унизительна, поскольку подрывает присущее ребенку чувство собственного достоинства и восприятия себя как суверенной личности. Другие пациенты сообщали, что их даже заставляли достать и принести орудие их собственной экзекуции: ремень, березовую розгу и т. д., — тем самым еще более усиливая страх и еще более унижая ребенка. Если малыш подвергается постоянным и сильным оскорблениям со стороны взрослых, то совершенно естественный гнев, который он при этом ощущает, оказывается погребенным под огромной грудой страха, и, когда, наконец, этот принудительно усмиренный гнев найдет себе выход, он непременно станет деструктивной яростью. По этой причине его обязательно нужно разрядить раньше, чем человек почувствует в себе неукротимую ярость или даже сильный приступ гнева и станет открыто выражать их за пределами кабинета терапевта.

Когда я прошу своих пациентов бить по кровати кулаками или теннисной ракеткой, то результатом часто становится не гнев, а именно ярость. Вначале они, как правило, не проявляют особой охоты вкладывать хоть какое-нибудь чувство в свои удары, которые в это время не столько слабы, сколько бессильны. Но, постепенно втягиваясь и увлекаясь, они начинают наносить удары с такой энергией и скоростью, словно хотят кого-то уничтожить или даже убить. Подобные действия носят истерический характер в том смысле, что они не интегрированы с эго и, скорее всего, малоэффективны. Когда я спрашиваю, чем вызван их гнев или против кого он направлен, то мне часто отвечают, что не знают этого. Следовательно, такого рода удары, невзирая на их силу, обладают незначительной ценностью с точки зрения дальнейшего терапевтического процесса открытия самого себя, но они нужны для разрядки хоть какой-то части скопившегося бешенства. Эти действия носят характер катарсиса и образуют собой своего рода предохранительный клапан, позволяя человеку «спустить пар». По мере продвижения процесса терапии — как его аналитической, так и физической стороны — пациент начнет доходить до подлинных причин своей ярости, его удары будут становиться более сфокусированными и он почувствует свой гнев по-настоящему. Сопровождение ударов произнесением подходящих слов делает указанное действие синтонным по отношению к эго. Это слово, которое так похоже на слово «синхронный», означает, что чувство гнева и действие по его выражению созвучны и соответствуют друг другу, они настроены в резонанс и способствуют развитию у данного индивидуума ощущения собственного Я. Слишком часто сильная эмоциональная реакция рассматривается человеком как потеря своего Я и как потеря самоконтроля. Каждый пациент, с которым мне доводилось работать, не единожды бывал больно задет и унижен до такой степени, что слова «я когда-нибудь убью тебя» звучали в его устах в каком-то смысле оправданно. В то же самое время пациент, произнося их, полностью осознает, что он никогда не приведет свою угрозу в исполнение. Это выражение просто служит указанием на то, насколько интенсивно испытываемое им в данный момент чувство гнева.

Еще более мощной степенью гнева — после ярости — является бешенство. Слова «я в бешенстве» или «я взбешен» выражают крайнюю стадию чувства гнева, которую может символизировать ураганный смерч или торнадо, сметающий все, что попадается на его пути. Одна из моих пациенток видела сон, в котором она почувствовала, как внутри нее вздымается ветер, отрывающий ее от земли. При этом она также ощутила, что щеки у нее надулись от этого ветра, как это бывает на виденных всеми нами картинках с изображением сурового северного ветра, который изо всех сил дует холодом. Паря над землей, моя пациентка энергично размахивала руками, угрожая кое-кому из людей, с которыми в то время жила в одной комнате. Я интерпретировал этот сон как нарастающий ветер, который тем не менее никогда не разойдется по-настоящему, никогда не станет смерчем. Эта пациентка, которую я назову Сьюзен, была просто в ужасе от своей убийственной, бешеной ярости. Для разрядки гнева она многократно занималась нанесением ударов по кровати, но никогда не ощущала должного удовлетворения. Однажды, в очередной раз круша кровать со словами «я когда-нибудь убью тебя», адресованными отцу, она вдруг застыла на непродолжительное время в кататоническом ступоре, не будучи способной шевельнуть ни единым мускулом. Несколькими годами раньше совсем другая пациентка сообщала, что она однажды испытала подобную кататоническую реакцию, когда с ножом в руке подкралась сзади к своему брату, намереваясь убить его. Она рассказала, что какая-то неведомая сила остановила ее, после чего она выбежала в соседнюю комнату, где в остолбеневшем, кататоническом состоянии простояла совершенно неподвижно почти полчаса. Я понял тогда, что такая кататоническая реакция служила последней линией защиты против действенного проявления того смертоносного побуждения, которое вспыхнуло в этой особе. Что касается Сьюзен, то она рассказывала мне много раз, что всю ее переполняла ненависть и что часто она испытывала жесточайший гнев, но никогда не могла выразить эти чувства. Ее тело характеризовалось своеобразной замороженностью, которую она сама воспринимала как онемение.

Такое замороженное состояние представляет собой физическую сторону ненависти. Мы с неподдельной глубиной ненавидим только тех, кого когда-то столь же глубоко любили, но кто, по нашему мнению, предал нас. Однако ненависть может проецироваться (иными словами, переноситься) и на тех, с кем у нас не было особой близости или иных личных отношений. Взаимоотношения Сьюзен с ее отцом являли собой смесь любви и ненависти. В ходе нашей терапии она осознала, что отец был сексуально увлечен ею еще с тех времен, когда она была совсем ребенком. Хотя в ее памяти не сохранился никакой отцовский поступок, связанный с сексуальным злоупотреблением, она стала понимать, что тот с первых детских лет смотрел на нее как на сексуальный объект. Даже когда она повзрослела, отец регулярно пытался как-нибудь прижаться к ней своим телом, когда она приходила в гости в его дом. Сьюзен считала отца любителем совращать женщин и сексуально озабоченным человеком с легкой манией на этой почве, но полагала, что он одновременно презирает всякую девушку или женщину, которая сколько-нибудь открыто проявляет любые сексуальные чувства. В результате отцовского поведения и своего католического воспитания Сьюзен стыдилась собственного тела и впадала в ужасное смущение из-за любых своих сексуальных проявлений. Она не могла позволить, чтобы в ней развилось хоть какое-нибудь сексуальное чувство по отношению к любому мужчине и уж тем более чтобы оно как-то проявилось вовне. Как следствие, она находилась в депрессии и не могла мобилизовать себя на то, чтобы заняться чем-либо приятным и доставляющим удовольствие. По субботам и воскресеньям Сьюзен предпочитала проводить основную часть дня в постели. Понадобилось несколько лет терапии, чтобы эта женщина выразила вслух мысль о невозможности своего дальнейшего пребывания в нынешнем состоянии, которое может в конечном итоге привести к тому, что она покончит с собой. Такое заявление являлось отходом от ее убийственной ненависти по отношению к самой себе. #page#

Если человек заморожен, то подобное состояние можно изменить только с помощью горячего, даже жаркого чувства, конкретно — посредством гнева. Ярость, в противоположность гневу, — чувство холодное, недаром так и говорится: «с холодной яростью». От испытываемого гнева человек, по мере того как возбуждение поднимается по телу вверх, может почувствовать в голове совершенно натуральный жар. Голова у него начинает гореть из-за того, что к ней интенсивно приливает кровь, и это явление может привести к тому, что и лицо у него становится красным или даже алым. Гнев представляет собой положительную жизненную силу, которая обладает сильными оздоравливающими свойствами. У меня был в жизни такой эпизод, когда испытанный мною довольно сильный гнев привел к моментальному исчезновению мучившего меня в течение нескольких месяцев болезненного состояния, связанного с седалищным нервом. Я неоднократно наблюдал подобное и у своих пациентов. Аналогично, тот сон Сьюзен, с которого я начал свой рассказ о ней, оказал на нее благотворное воздействие. Хотя в ее случае явно выраженные, грубые сексуальные злоупотребления со стороны отца отсутствовали, постоянный психологический груз собственной женственности был для нее настоящей пыткой, и ей удавалось выжить только благодаря тому, что она заставила себя онеметь и «отсекла» все свои чувства. Любое сильное чувство могло опрокинуть ее уязвимое эго. Рассказывая свой сон о вздымавшемся в ней вихре, она упомянула и о возникшей у нее в тот момент или чуть позже мысли, что это был какой-то перелом. Впервые она позволила своему гневу захватить себя и при этом вовсе не испытывала ни капельки ужаса, пока он носил ее над землей. В следующем после этого сна сеансе Сьюзен сумела рассказать мне, насколько высоко она ценит мое терпение и поддержку на протяжении всех тех долгих лет, когда терапия была почти безуспешной. Смогла она рассказать и о том, какие теплые чувства испытывает ко мне. А ведь до этого она была слишком холодной и занемевшей, чтобы позволить подобным чувствам развиться, и слишком запуганной и уязвимой, чтобы выразить их.

Следует настоятельно подчеркнуть, что цель терапии состоит в восстановлении способности индивида чувствовать и выражать свой гнев, который является естественной реакцией в ситуациях, когда целостность или же свобода человека страдает или подвергается угрозе. Все дети обладают этой естественной способностью защитить свою целостность и свободу. К сожалению, современные житейские обстоятельства зачастую заставляют родителей возбранять спонтанные детские импульсы и устремления, что провоцирует у ребенка гнев. Малыш может замахнуться на родителя, но, хотя безвредность такого действия или даже последовавшего за ним удара бесспорна, найдется совсем не так много родителей, которые отнесутся к подобному поведению своего отпрыска терпимо, не говоря уже о его одобрении. Большинство родителей принудительно ограничивают проявления детского гнева, а многие еще и накажут своего ребенка за такие поступки, которые сочтут неподобающим поведением с его стороны. Располагая почти беспредельной властью, которую дает родителям полная зависимость детей от них, взрослые, конечно же, в состоянии заставить ребенка подавить свой гнев. Однако этот вариант родительского поведения — самый неудачный, поскольку ребенок, боящийся выразить гнев по адресу родителей, вырастает в искалеченного взрослого. Ведь подавленный гнев никуда не исчезает. Дети станут направлять запрещенный родителями импульс гнева против меньших детей, умышленно причиняя им вред. Ничем не лучше ситуация, когда ребенок, гнев которого подавлялся, становится взрослым и начинает вымещать накопленное на собственных детях, которые беспомощны — в той же мере, как когда-то был беспомощен их нынешний суровый родитель.

Кто-то может думать, что наказание ребенка за выражение гнева представляет собой один из способов обучить малыша надлежащему социальному поведению. Увы, истинный результат подобных действий бывает совсем иным: дух ребенка оказывается сломленным, и он легко подчиняется любой власти. Конечно, ребенка непременно следует учить правилам общественного поведения, но делать это нужно так, чтобы в результате не пострадала его личность. В Японии я видел трехлетнего карапуза, который в буквальном смысле слова колотил ручонками мать, а та не предпринимала никаких усилий остановить его или хотя бы сделать выговор. В традиционной японской культуре ребенком совершенно не управляют вплоть до достижения им шестилетнего возраста, поскольку до этого момента любое его поведение не только не осуждается, но даже одобряется как естественное и невинное. Впрочем, и после того как ребенку исполнится шесть лет, процесс его социализации сводится к тому, что его стыдят, а не подвергают физическим наказаниям. В античные времена при воспитании спартанских детей, которых специально учили быть бесстрашными воинами, вплоть до достижения того же шестилетнего возраста не подвергали воздействию ситуаций, которые могли бы вызвать испуг, а также не наказывали; это делалось для того, чтобы оградить дух ребенка от вредных для него воздействий.

Ребенок, способность которого выражать гнев не подавлялась, никогда не станет вечно раздраженным и гневливым взрослым. Невзирая на то что у таких людей есть характер, они проявляют тенденцию быть мягкими, если их не обижают и не делают объектами насилия. Их гнев, как правило, адекватен ситуации, поскольку его не подпитывают оставшиеся в свое время не разрешенными конфликты или прошлые травмы. Люди, которые быстро вспыхивают или скоры на скандал, словно сидят на большой груде подавленного гнева, который находится у них близко к поверхности и потому легко может быть спровоцирован. Гнев, высвободившийся благодаря провокации, мало что дает для разрешения лежащего в глубине конфликта, который состоит в страхе выразить свои убийственные чувства по отношению к родителю или к другой авторитетной и полновластной фигуре, разрушавшей в свое время цельность ребенка. Этот конфликт таится наглухо запертым в напряженности плеч и верхней части спины, и его можно преодолеть только направив давний гнев против того лица, которое несет ответственность за застарелую травму. Однако в жизни гнев зачастую обращается вовсе не на того человека, поскольку рана — стародавняя. Подходящее место для подлинной разрядки можно найти в кабинете психотерапевта.

Многим детям прививают идею, что гнев плох с моральной точки зрения. Человек, мол, должен проявлять понимание, видеть резоны и позицию другого человека, подставлять другую щеку, прощать людям и тому подобное. В пользу подобной философии можно выдвинуть много аргументов при условии, что в результате следования ей человек не станет калекой или неполноценной личностью. Однако в большинстве случаев установка на то, чтобы видеть и понимать позицию других, сводится к отрицанию самого себя, причем истоки подобного самоотрицания лежат в страхе. Конечно, прощать других — это признак милосердия, но выбор должен носить реальный характер. Человек, который не в состоянии впасть в гнев, действует, как правило, исходя не из рационального выбора, а из владеющего им страха. Мой многолетний опыт свидетельствует, что все мои пациенты изначально не могут свободно и во всей полноте выразить свой гнев. Уильям вырос и воспитывался в религиозном доме, где, по его словам, никто и никогда не проявлял гнева. Он утверждает, что и сам ни разу в жизни не гневался. Мать воспитывала его так, чтобы он был идеальным ребенком, ангельски послушным и во всем милым. Хотя со своими светлыми вьющимися волосами Уильям иногда л выглядел вполне по-ангельски, милым он наверняка не был. В его личности крылась масса невысказанной горечи. Часто он жаловался на неудачи, фрустрацию и разочарование в своей профессиональной карьере, равно как и в любовной жизни. Этот мужчина испытывал постоянное разочарование, поскольку был не в состоянии достигнуть той цели, которую ставила перед ним и добивалась от него мать, — стать выдающимся человеком. Да и позднее, уже смирившись с провалом этого честолюбивого устремления, Уильям все равно продолжал пребывать разочарованным, поскольку до сих пор не освободился от воздействия матери, чьим ангелоподобным маленьким мальчиком он оставался и по сей день.

Уильям ни разу за всю свою жизнь не ощутил никакой радости. Испытывая непосильное бремя неосуществимой мечты и став ее заложником, он и в ранние годы жизни был лишен невинности и свободы, которые естественны в детстве. Ему никогда не представился случай и не предоставлялось право почувствовать гнев из-за такой обездоленности и тем более проявить его. Результатом всего этого явилась его вечная борьба за то, чтобы отыскать хоть какую-то минимальную радость в работе и в сексуальной жизни, но это оказалось невозможным, поскольку борьба и радость несовместимы.

Уильям непременно нуждался в возможности выразить свой гнев, поскольку без способности разгневаться ему суждено было оставаться вечной жертвой, слишком уязвимой и беспомощной для того, чтобы отказаться от своей борьбы. Кроме того, ему нужно было согласиться со своей заурядностью и низвергнуть свою мать с пьедестала превосходства. Уильяму требовалось почувствовать, насколько сильно он разгневан на свою мать, но для него это было бы кощунством и святотатством. Многие пациенты подтверждают, что испытали бы чувство вины, доведись им проявить гнев по отношению к родителям, особенно к матери. Слишком многие матери вбивают в своих детей ощущение вины за выражение любых отрицательных чувств, направленных против них. Но вина базируется на страхе и на подавлении гнева. Если ребенку разрешают свободно выражать свои чувства, то он сохранит присущее ему ощущение невинности. Уильям был послушным, подчиняющимся ребенком и никогда не выражал никакого отрицательного чувства, обращенного против своей матери. А маленьким маминым ангелочком Уильям стал после того, как его доминирующая мамаша, которая, помимо всего прочего, смотрела на себя как на богиню, подвергла сына психологической кастрации и превратила в импотента. Уильяму понадобилось несколько лет занятий терапией, прежде чем он стал способен испытывать по отношению к своей матери хоть какой-то гнев за весь тот вред, который она ему причинила, хотя он в полной мере понимал, что с ним натворили. Несмотря на то что тело Уильяма не было закоченевшим до такой степени, как у Сьюзен, в нем наблюдалось настолько много всяких зон и полос напряжения, что оставалось совсем мало возможностей для спонтанного передвижения энергии по телу и, следовательно, мало места для чувств любого рода. Уильям функционировал в значительной мере через волевое усилие. Первый шаг к тому, чтобы вызволить этого пациента из паутины напряжений, служивших тюрьмой для его духа, состоял в действиях по достижению хотя бы незначительных пульсаций в его ногах. Прошло немало времени, прежде чем Уильям сумел заплакать. К счастью, он упорно выполнял упражнения и во время терапевтических сеансов, и дома, поскольку они давали ему ощущение большей живости чувств. Именно достижения в телесной сфере позволили ему в конечном итоге почувствовать какой-то гнев по адресу матери.

Одно из упражнений, которым я призываю своих пациентов заниматься дома, — это колотить кровать. Я и сам проделывал указанное упражнение многие годы, чтобы освободить свои плечи, снять в них напряжение и достигнуть плавных и ничем не стесненных движений -рук, которые, по моему убеждению, существенно важны для того, чтобы человеку было легко выразить свой гнев. На начальном этапе я ощущал в правой руке достаточную силу, в то время как левая казалась мне самому слабой и немощной. Никакой человек не может быть по-настоящему эффективным бойцом, владея как следует только одной рукой. Я приучил себя производить каждое утро от 50 до 75 ударов. Со временем мое левое плечо освободилось, и удары, наносимые каждой из рук, практически сравнялись по силе и резкости. Однако нанесение ударов по кровати представляет собой не только терапевтическое упражнение, избавляющее руки от хронического напряжения. Наряду с этим оно также помогает снятию совсем иных напряжений, которые накапливаются под воздействием стрессов повседневной жизни. Мы не всегда располагаем возможностью выразить охвативший нас гнев именно в тот момент, когда нас травмировали или оскорбили. Порой человек даже не ощущает гнева непосредственно в момент оскорбления, поскольку находится в небольшом шоке. Некоторое время спустя, по мере выхода из такого полушокового состояния человек начинает осознавать, до какой же степени он на самом деле разгневан случившимся. Зачастую в этот момент бывает уже слишком поздно или вообще невозможно выразить испытываемый гнев по адресу того конкретного лица, которое являлось его непосредственным виновником, но можно излить свое чувство гнева и снять порожденное им напряжение, как следует поколотив дома кровать и тем самым восстановив ту цельность и хорошее настроение, которые были утрачены в результате какого-то вредоносного воздействия.

Часто в родителях вспыхивает гнев против детей, которые упорно продолжают делать, что хотят, невзирая на настойчивые родительские предписания прекратить сию же минуту. В нашей культуре дети, которые не поддаются контролю со стороны родителей, иногда могут доводить последних чуть ли не до безумия. Отчасти это результат чрезмерного перевозбуждения детей изобилием всякого рода выводящих их из равновесия объектов в супермаркетах и дома. В известной степени указанная ситуация порождается и тем фактом, что родители испытывают заметное давление, вызванное необходимостью поддерживать определенный порядок в своих домах, да и в своей жизни. Впрочем, окружающая среда чрезмерно возбуждает и угнетает не только детей, но и родителей. Напряжение, возникающее и растущее в родителе, часто разряжается с помощью какого-либо физического наказания ребенка. Сорвав свое раздражение и гнев на ребенке, родитель может потом испытывать чувства раскаяния и вины, но дело уже сделано и вред уже причинен. Райх советовал родителю в такой ситуации незамедлительно отправиться в спальню и там дать выход своему гневу, избивая кровать, а не ребенка. Я рекомендую подобные действия всем своим пациентам. Это сулит облегчение родителям и, безусловно, щадит детей.

Начиная проходить терапевтический процесс, многие пациенты сообщают, что во время выполнения указанного упражнения они, колотя кровать, не испытывают ровным счетом никакого гнева. У каждого из них есть вполне обоснованные резоны ощущать гнев по поводу того, что с ним было сделано в детстве. Но даже если они полностью понимают и признают этот факт, гнев все равно не находит выхода, поскольку подавляющее его напряжение не было пока в достаточной степени снято. В результате движения этих пациентов носят слишком расчлененный характер и чрезмерно механичны. Человек испытывает подлинную эмоцию лишь тогда, когда все его тело возбуждено и вовлечено в совершаемое действие. В данном случае это означает, что замах рук над головой должен иметь такую максимально полную амплитуду, чтобы возможности плечевого сустава были использованы целиком. Я описываю своим пациентам то движение, которое им следует совершить, как попытку ухватить молнию. А для вовлечения в удар всего тела замах должен быть не только молниеносным, но фактически начинаться от самой земли. Чтобы добиться этого, нужно слегка согнуть колени, чуть оторвать пятки от пола и, идя от самого подъема стопы, посылать тело то вперед, то назад. В результате все тело выгибается в дугообразный лук, который начинается с подъема стоп и заканчивается в кулаках.

Приняв такую позу, можно сделать удар свободным и естественным. Чтобы ударить по кровати, нужно в этом случае вложить не больше усилий, чем в то, чтобы выпустить стрелу из лука. И точно так же, как мощь летящей стрелы зависит от степени изгиба лука, сила удара зависит от степени прогиба тела. Это находится в полном соответствии с известным физиологическим законом, гласящим, что сила мышечного сокращения прямо пропорциональна степени растяжения соответствующих мышц. Достижение грациозной плавности всего акта нанесения удара по кровати дается большинству людей нелегко. Напряжение плечевых мышц, равно как и мускулатуры, находящейся между плечом и лопаткой, а также между последней и позвоночным столбом, во многих случаях оказывается неестественно сильным, свидетельствуя о том, насколько основательно заблокированы у данного человека возможности выражения гнева. При использовании указанного упражнения в терапевтических целях необходимо увязывать это существующее у пациента напряжение с психологической проблемой вины. Однако такого рода увязка может быть более легко реализована после того, как человек действительно проявил и испытал свой гнев. К примеру, Джоан в процессе прохождения терапии стала осознавать, что мужчины путем сексуального использования всегда виктимизировали ее, или, иначе говоря, превращали в жертву. Она была в состоянии проследить истоки этого явления вплоть до своих отношений с отцом, который вел себя с ней как настоящий соблазнитель и в то же самое время чуть ли не силком гнал в местную забегаловку к ее приятелям-парням. Увязывая это осознание со своим телом — вначале посредством плача и дыхательных упражнений, позднее с помощью упражнений на заземление и нанесение ударов, — она добилась возникновения явственного ощущения собственного Я, которое могло послужить основой сильного чувства гнева. Ударяя изо всех сил по кровати, Джоан замечала, что начинает ощущать тепло, поднимающееся у нее вверх вдоль спины. При этом она иногда добавляла: «Как приятно чувствовать, что у тебя есть спина, и ощущать свой позвоночник».

После этого упражнения Джоан смогла понять, почему прежде подавляла свой гнев. «Когда я проявляла гнев, отец впадал в ярость, а мать ругала и стыдила меня. Да я и сама привыкла бранить себя, если чувствовала внутри раздражение или дурные чувства против кого-то. Я хотела быть «хорошей девочкой». Быть хорошей и доброй — именно этого добивалась от меня мать. В детстве и в молодости я была очень религиозной и стремление соответствовать этой материнской идее придавало моей жизни смысл. Если я была со своей матерью дерзкой, то потом чувствовала себя виноватой и исповедовалась перед священником в совершенном грехе. В этом состоял мой способ выживания, но в результате я навсегда осталась психологической калекой. Когда я колочу по кровати, то испытываю чувство властности и силы».

На групповых занятиях, когда во всех действиях принимает участие целая группа пациентов, есть возможность заставить присутствующих довольно быстро разрядить свою ярость. На таких коллективных мероприятиях любые чувства заметно обостряются и усугубляются возбуждением, овладевающим всей группой, когда один участник за другим выражает какую-то сильную эмоцию. Таким образом, если один из присутствующих проделывает упражнение по «избиению» кровати с подлинным гневом, у других появляется мотивация следовать его примеру. Раз за разом для каждого из пациентов подходит очередь колотить кровать и тем самым проявлять ярость по отношению к своим родителям за травмы, причиненные в детстве. В подавляющем большинстве случаев эта ярость немилосердна, но она быстро расходуется, и человек испытывает чувство разрядки. Подобная разрядка представляет собой катарсис. Человек ощущает, насколько сильно он был разгневан, но его гнев еще не рассеялся окончательно. Гнев не может разрядиться до конца, пока остается напряжение мышц в верхней половине спины и в плечах, продолжающее действовать как инструмент подавления указанного чувства. Но овладение тем, как надлежит колотить кровать, является важным шагом в направлении снятия данного напряжения.

Следует отчетливо понимать, что хотя истоки гнева и относятся к прошлому, сам он проистекает непосредственно из существования сегодняшних хронических мускульных напряжений, которые сковывают весь организм, уменьшая свободу движений. Гнев представляет собой естественную реакцию на лишение свободы. Это означает, что любое хроническое мышечное напряжение, которое имеет место в теле, ассоциируется с гневом. Разумеется, если при этом человек не ощущает указанного напряжения, то он не ощущает и никакого гнева. Такой человек принимает существующие ограничения подвижности и утрату свободы как нечто вполне естественное, и это во многом подобно тому, как невольник может согласиться со своим пребыванием в состоянии рабства безо всякого гнева, если только он согласился с потерей свободы. И напротив, почувствовав и поняв указанное напряжение, человек начинает осознавать, до какой степени он на самом деле разгневан, а также уразумевает, что нанесение ударов по кровати для выражения и разрядки скопившегося гнева отнюдь не представляет собой одноразового упражнения. Его следует выполнять регулярно как во время терапевтических сеансов, так и дома, если последнее возможно, и заниматься до тех пор, пока руки и плечи не станут в своих движениях по-настоящему свободными, а способность выражать гнев не восстановится в полном объеме.

Гнев можно также выразить голосом — с помощью слов — или глазами — с помощью взгляда. Но и эти способы проявления гнева столь же трудны для большинства людей, как и нанесение ударов. Чтобы дать гневу возможность выхода с помощью взгляда, требуется, чтобы человек ощутил, как гнев пронизывает все его тело, — ведь именно это позволяет волне возбуждения дойти до самых глаз. У некоторых людей в состоянии сильного гнева глаза ярко вспыхивают. Холодные, посветлевшие глаза выражают скорее враждебность или ярость, а не гнев, в то время как потемневшие, едва ли не черные глаза означают скорее чувство ненависти, нежели гнева. Чтобы сообщить о своем состоянии гнева, можно также воспользоваться и словами, но любой текст не будет выражать подлинного гнева, если не произнести его гневным тоном. У разных людей этот тон может выражаться по-разному: резким звучанием голоса, высокой скоростью речи, громким криком или пронзительным визгом. Чтобы по-настоящему выражать гнев, звук должен соответствовать конкретной ситуации. Например, пронзительный крик или визг чаще отражает ярость и разочарование, нежели гнев. Следует всегда иметь в виду, что законное и обоснованное предназначение гнева состоит не в том, чтобы добиться с его помощью контроля над другими; гнев служит для надежного предохранения своей собственной цельности и хорошего настроения. Став взрослыми, мы обычно перестаем нуждаться в том, чтобы для выражения своего гнева орать или визжать на кого-то либо пытаться ударить обидчика. Мы можем добиться того же эффекта без лишнего шума и крика — при условии, что глубоко ощущаем свой гнев. Предшествующее упражнение, равно как и другие, разработаны, чтобы помочь пациентам ощутить свой гнев, способствовать достижению свободы его выражения, а затем научиться тому, как при необходимости удержать гнев в себе и контролировать его. Сознательный контроль над своими чувствами зависит от их осознания.

Во время своей работы с Райхом я вполне осознавал, что моя способность выражать гнев ограничена. Мне была присуща тенденция избегать конфронтации и уходить от борьбы, пока я не оказывался безвыходно прижатым к стенке. Я ощущал, что во мне таится чрезмерно много всяческого страха, от которого я смогу избавиться, только научившись как следует драться. Именно указанный страх нес ответственность за неспособность сохранить в себе на долгий срок то чувство радости, которое я испытывал в процессе терапии у Райха. Когда я стал студентом медицинского факультета Женевского университета, то взял себе за правило регулярно, каждое утро проделывать упражнения по нанесению ударов по кровати. Именно на счет этих упражнений я отношу то, что во мне в значительной мере уменьшилось почти неизбежное чувство страха, которое я бы наверняка испытывал перед лицом необходимости обучаться и сдавать экзамены на чужом языке. Указанное упражнение произвело также общий благотворный эффект на мое здоровье, самочувствие и настроение, сделав пребывание в Женеве во всех смыслах приятным.

Когда я возвратился в Соединенные Штаты и приступил к разработке биоэнергетического анализа, то не только не забросил, а, напротив, продолжил практику регулярного и систематического нанесения ударов по кровати каждое утро. В дополнение к той разновидности ударов, которая описывалась выше и состояла в том, что над головой поднимались обе руки одновременно и удар производился сразу двумя кулаками, я начал также наносить удары кулаками попеременно, как это делается в боксе или в заурядной драке. При выполнении этого второго варианта упражнения я, чередуя удары, чувствовал, что, в то время как моя правая рука кажется мне самому достаточно сильной и способной нанести вполне приличный и чувствительный удар, левая рука при выполнении данного движения воспринималась как слабая и неуклюжая. Я все время мог ощутить напряжение в левом плече, которое нуждалось в расслаблении и высвобождении. Это происходило постепенно. Я даже установил в подвале своего дома боксерскую грушу и мешок с песком, чтобы отрабатывать по-настоящему акцентированный удар. Но это последнее занятие само по себе мало что мне давало. Я ведь вовсе не собирался никого бить. Не было во мне и чувства особого гнева. Я лишь пытался избавить свои руки от напряжения и вернуть себе умение работать кулаками. Владея этим навыком, я был бы избавлен от проблем с надлежащим выражением своего гнева.

Позднее мне стало понятно, по какой причине я в то время не испытывал гнева: он был заблокирован в верхней части спины — в той области тела, с которой я утратил контакт. Я осознавал наличие у меня проблем в этой зоне, просматривая видеокассеты, отснятые в то время, когда я инструктировал своих пациентов или физически работал с ними. На экране было отчетливо видно, что я сгорблен и верхняя часть спины у меня скруглена. Я был также неприятно поражен тем, что не стою прямо и не держу голову высоко. У меня уже был случай отметить свою склонность к вспыльчивости, но я как бы оправдывал собственную гневливость, видя ее обоснование в том бессмысленном разрушении природы и окружающей среды, которое заставляло меня сердиться. Гневался я и из-за слепоты людей, не желающих видеть и знать правду о своем положении. Однако были у моего гнева и более глубокие корни, которые я избегал обнажать и открыто рассматривать. В то время я пытался доказать всему миру, что прав в своем видении различных проблем, что я выше других, а эти другие должны согласиться с указанным обстоятельством. Но быть правым, чувствовать себя выше прочих людей и добиваться зримого успеха — все это не ведет к радости, а означает только дальнейшее продолжение борьбы. И я испытывал гнев, что был вынужден занять подобную позицию для того, чтобы выжить. Это не был здоровый гнев, и мне не было нужды бить что-то или кого-то, раздавать удары направо и налево и впадать в ярость. Я должен был согласиться со своим поражением, отказаться от своих амбиций, понять и принять себя таким, каков я есть. Тогда я стал бы свободен и не испытывал бы гнева. Разумеется, ничего этого нельзя достичь за один день. Устоявшиеся шаблонные модели и штампы поведения, равно как и способы бытия, изменяются очень и очень медленно. Но даже подобное неспешное видоизменение может иметь в себе драматический аспект. Однажды вечером, подвергаясь массажу, я стал объяснять массажисту, что ощущаю сильное напряжение в верхней части спины, связанное с тем фактом, что во мне накопилась масса гнева. А после этого, совершенно не задумываясь, добавил: «Но в дальнейшее я совершенно не собираюсь гневаться». Не успел я произнести эти самые обычные слова, как почувствовал, что спину у меня буквально тут же «отпустило», словно с нее разом свалился тяжкий груз. Это было восхитительное ощущение, и я чувствую, что с того момента и по сей день держусь на ногах гораздо ровнее.

Перестав после этого эпизода быть человеком разгневанным, я обнаружил, что стал гораздо мягче, терпимее и легче в общении. Но, как бы странно это ни звучало, моя способность впадать в гнев и сражаться выросла. Будучи однажды выраженным, гнев уходит. Разгневанный человек — это человек напряженный, откуда следует, что напряженный человек гневается. Если напряжение носит хронический характер, то человек перестает осознавать свой гнев. Однако этот скрытый гнев может проявляться в раздражительности по случаю мелких разочарований или в ярости по случаю крупных. Подобный гнев может обращаться против самого себя, проявляясь в виде самодеструктивного поведения, или же может отрицаться, оставляя человека в пассивном и подчиненном состоянии.

Здоровые маленькие дети скоры на то, чтобы почувствовать гнев или чтобы, как говорится, «отмахнуться», если считают себя затронутыми или чем-то разочарованы. По мере того как ребенок становится старше, он учится сдерживать свой гнев, если такое поведение разумно, и не действовать в гневе молниеносно. И, как отмечалось выше, у маленького человечка постепенно появляется умение выразить нахлынувший гнев взглядом или в словесной форме без необходимости прибегать к физическим действиям. Способность сдержать свой гнев выступает у человека параллельно с умением эффективно выражать его: обе эти способности сопутствуют друг другу. Сознательный контроль над собой, необходимый для того, чтобы не пойти в разнос, сдержаться и стерпеть, по своей сути эквивалентен координации и внутренней гармонии действий по выражению нахлынувшего гнева. Следовательно, человек не может развить в себе способность к самоконтролю, не развив одновременно способность выражать себя. Упражнение по нанесению ударов по кровати может быть приспособлено к тому, чтобы служить достижению обеих этих целей.

Сдержанность и контроль над собой развиваются по мере того, как человек обучается сохранять в себе возбуждение на более высоком уровне, прежде чем разряжать его, а такое умение характерно для взрослого человека. Дети не обладают достаточной силой эго или мышечным развитием, чтобы удерживать в себе мощный энергетический заряд. Когда здоровому ребенку причиняют какой-то урон или подвергают вредоносному воздействию, его гнев быстро вспыхивает и немедленно выражается вовне. Взрослые люди должны обладать умением сдерживать свой гнев до тех пор, пока не отыщутся подходящие время и место для его выражения. Чтобы научиться сдержать гнев во время выполнения упражнения по нанесению ударов, нужно на два-три дыхательных цикла замереть в позе прогиба («натянутого лука»). При этом для мобилизации агрессивного чувства подбородок выдвигается вперед, а глаза держатся широко открытыми. Находясь в этой позе, человек глубоко вдыхает через рот, в то время как локти и руки заносятся для удара как можно дальше назад. Однако, вместо того чтобы произвести удар, следует сделать легкий выдох, снимая часть напряжения в руках и плечах. При втором вдохе нужно немного вытянуться и снова расслабиться путем выдоха. Делая вдох в третий раз, нужно максимально вытянуть руки, задержать дыхание и растяжение на несколько мгновений и после этого позволить себе произвести легкий удар. В этот удар не следует вкладывать никакой силы, поскольку в данном случае преследуется лишь цель разрядки напряжения. Попытка ударить сильно приведет, напротив, к возникновению напряжения и уменьшит плавность движений, равно как и эффективность всей указанной операции. Вытягиваясь, важно держать локти настолько близко к голове, насколько это возможно, чтобы вовлечь в работу и мобилизовать к действию мышцы, расположенные между плечами. Если локти будут широко расставлены, то вся данная акция окажется ограниченной только руками и не приведет к высвобождению напряжения в верхней части спины. Почти всем пациентам нужно много времени и практики, чтобы скоординировать все описанные движения и достичь свободного и ничем не затрудненного замаха, в котором участвует все тело. Добившись этого состояния и овладев всеми необходимыми навыками, пациенты обнаруживают, что упражнение по нанесению ударов доставляет им удовольствие и приносит несомненное удовлетворение.

Указанное упражнение является, по моему мнению, наиболее эффективным средством уменьшения мышечного напряжения в плечах и верхней части спины, на которое жалуется столь много людей. Я с успехом применял его для решения проблемы онемения и покалывания в руке и кисти, вызванных ущемлением нерва, который ведет к руке. Этот нерв проходит через своего рода «треугольник», имеющийся у основания шеи неподалеку от места присоединения плеча. Напряжение в мышцах, образующих собой указанный треугольник, — а конкретно, в передней лестничной мышце, — несет ответственность за симптом, который часто называется скаленус-синдромом, а также синдромом передней лестничной мышцы или синдромом Наффцигера. При выполнении данного упражнения нет необходимости испытывать гнев. Точно так же как боксеры-профессионалы высокого класса практикуют учебные бои как часть своего тренировочного процесса и получают от таких схваток удовольствие, мы можем испытывать приятные чувства от использования нашего тела для выражения своих естественных чувств и побуждений.

Когда же, однако, указанное упражнение применяется в терапевтических целях для развития у человека способности чувствовать и выражать гнев, оно должно обязательно сопровождаться гневными словами. Такие слова объективируют испытываемое чувство и помогают лучше сфокусировать все действия. Произнося во время нанесения ударов по кровати слова вроде «как я разгневан!» или «как я зол!», мы объединяем работу разума с деятельностью тела. И в данном случае тон голоса также отражает и определяет собой качество испытываемых чувств. Если человек бьет изо всех сил, а говорит вялым и тихим голосом, это свидетельствует о ясно выраженном расщеплении личности. Использование голоса обеспечивает резонирование трубы, образующей собой туловище, и в значительной степени увеличивает энергетическую заряженность всей процедуры. Японцы давным-давно знакомы с данным явлением и используют мощный звук для придания силовой акции большей эффективности. Так, они способны разбить кусок толстой доски резким ударом ладони, если в момент касания произнесут мощный звук «ха!». Насколько энергично и сочно человек произносит слова «как я разгневан!», настолько и силен испытываемый им гнев. Причем в данном случае важна не просто громогласность, а вибрация и насыщенность издаваемых звуков. Фраза «как я разгневан!», произнесенная не очень громко, но с подобающей интенсивностью, густотой и сочностью, обеспечивает лучшую разрядку чувств, чем самый оглушительный крик.

Еще одно упражнение, которое я использую в групповых занятиях, состоит в понуждении участников направлять свой гнев против меня. В ходе данного упражнения группа усаживается в круг, а я поочередно встаю или склоняюсь перед каждым из своих пациентов. Всех участников занятия я прошу держать кулаки наготове, решительно выдвинуть подбородок вперед, раскрыть глаза как можно шире и, помахивая передо мной кулаками, говорить: «Я могу убить вас». Цель этого упражнения — добиться появления в глазах гневного выражения, что дается большинству людей с огромным трудом. Если кто-то из участников жалуется, что не испытывает ко мне никакого гнева, я отвечаю, что не интерпретирую их гнев как нечто, направленное лично против меня. Я также поясняю, что все это напоминает актерскую игру — а актеры должны обладать умением вкладывать подлинные чувства во все, что они делают. С помощью моих призывов и благодаря поддержке всей группы почти каждый из участников оказывается в состоянии в какой-то мере почувствовать реальный гнев. Никто и никогда не пытался при этом напасть на меня, но я все же держусь за пределами радиуса досягаемости ударов пациентов, а тот факт, что они сидят, обеспечивает мне дополнительную защиту. Даже когда я выполняю указанное упражнение наедине с самим собой, то моментально ощущаю, как волосы у меня на голове начинают вздыбливаться. Глаза при этом сужаются, рот начинает издавать настоящее рычание и я ощущаю, как легко могу в этом состояний напасть на кого-нибудь. Но достаточно мне поменять выражение лица, как все «страшные» чувства тут же испаряются. Для меня это служит еще одним подтверждением того, что чувство идентично приведению в действие — или, иначе говоря, активации — надлежащих мышц. Именно неспособность отдельных людей мобилизовать свою мускулатуру несет ответственность за отсутствие у них чувства гнева. В равной степени справедливо и то, что неспособность ряда индивидов активизировать те мышцы, которые ответственны за испускание звуков, сопровождающих плач, делает для них очень трудным делом почувствовать и выразить свою печаль.

Для того чтобы выразить чувство гнева, самую важную роль играют глаза. Я обнаружил, что люди, глаза которых в той или иной степени безжизненны — иными словами, тусклы и лишены всякой искорки, — испытывают серьезные трудности с переживанием ощущения гнева. Хорошо помню одного своего пациента, находившегося в подобном состоянии. У него было очень тяжело вызвать какое-нибудь сильное чувство. Он был весьма яркой личностью и при этом полностью контролировал все, что говорил или делал. Подобное свойство позволяло ему добиваться серьезных профессиональных успехов, но оно же порождало в нем депрессивное состояние. Он страдал от затяжных головных болей и часто чувствовал себя выжатым как лимон. Причины этого состояли в необходимости тратить прямо-таки титанические усилия на поддержание должного уровня самоконтроля. Однажды, когда он лежал передо мной на кровати, я поместил два пальца правой руки в точку соединения головы с шеей — в то место, которое находится точно напротив зрительных центров, располагающихся в мозге. Моя левая рука покоилась в это время у него на лбу, удерживая голову. Производя пальцами сильное давление в области основания черепа, я попросил его широко открыть глаза и мысленно представить себе облик матери. Как только материнское лицо всплыло в воображении моего пациента, глаза у него тут же вспыхнули, и в нем пробудилась бешеная ярость. Он хотел убить ее. Когда упражнение завершилось, я был восхищен случившейся в нем трансформацией. Он стал выглядеть на пятнадцать лет моложе, а лицо его обрело такую живость, которую я до этого не наблюдал в нем никогда. Его неизменная усталость куда-то ушла, он чувствовал себя полным энергии. По его словам, когда перед ним встал образ матери, то он увидел в ее глазах отсвет ненависти и это вызвало в нем вспышку гнева. Я питал надежду, что он добился существенного перелома в себе и что случившаяся с ним трансформация сохранится надолго, но этого, к сожалению, не произошло. Когда он пришел ко мне на следующей неделе, то передо мной предстал человек, который снова вернулся к своему вечно утомленному и полностью контролируемому Я. Перед ним промелькнуло лишь мимолетное видение того человека, каким он мог бы стать, если бы сумел целиком мобилизовать свои чувства, но для того чтобы это видение стало подлинной явью, все-таки требовалось длительное время и большая работа. Он все еще не умел свободно плакать. #page#

Каждая зажатая мышца, каждый «закоченевший» участок его тела хранил в себе импульсы гнева, и в принципе для восстановления интегральной цельности и свободы тела нужна была агрессивность. Главными человеческими инструментами проявления агрессии являются руки и ладони, и ребенок уже на самой ранней стадии жизни учится выказывать свой гнев именно с их помощью. Однако нанесение ударов является вовсе не единственным средством такого проявления. В этих целях вполне можно также царапаться, и существует множество детей, которые так и поступают. Девочки и женщины заметно чаще выражают свой гнев с помощью царапанья, и в этом может заключаться одна из причин, почему мы традиционно отождествляем их с кошками или другими представителями семейства кошачьих. Часто я, стремясь помочь своему пациенту мобилизовать ресурсы энергии и вызвать в глазах проявление чувств, требую от него пристально смотреть мне в глаза, когда он лежит на кровати, а я низко наклоняюсь над его лицом. В этот момент я могу по собственной воле менять выражение глаз от мягкого и доброго взгляда до жесткого и гневного, от выражения издевки до ледяного холода. Большинство пациентов реагирует на различные выражения глаз адекватным образом. При этом не раз бывало, что, когда я придавал своим глазам выражение бесчестного соблазнителя или злого насмешника либо мой взгляд оказывался просто озлобленным и резко враждебным, пациенты-женщины выставляли растопыренные, словно когти, пальцы перед своим лицом, произнося при этом слова типа «я вам сейчас все глаза выцарапаю». Никогда не следует преуменьшать силу взгляда как средства запугивания.

Есть еще и третий способ, с помощью которого ребенок может выразить свой гнев, — укусить обидчика. У некоторых маленьких детишек этот способ является излюбленным, причем его использование почти всегда сталкивается с резкой и суровой отповедью со стороны родителей. К детским ударам, при всей их нежелательности с точки зрения большинства родителей, иногда еще может проявляться терпимость, а вот к укусам никогда не относятся снисходительно. Они порождают во взрослых людях древний, первобытный страх. На ребенка, который кусается, смотрят как на дикое животное, которое непременно надлежит укротить. Однако мы должны признать, что сам по себе данный импульс носит весьма естественный характер и что лучший способ добиться того, чтобы ребенок держал его под контролем, состоит в убеждении и обучении, а не в наказании. Некоторые родители, домогаясь от ребенка, чтобы тот прекратил кусаться, заходят при этом настолько далеко, что сами кусают ребенка с тем, чтобы тот понял, насколько это болезненно, хотя не последнюю роль играет здесь и стремление напугать ребенка и тем самым заставить никогда больше не делать ничего подобного. После такой «наглядной агитации» страх быть укушенным становится неотъемлемой частью личности, выражаясь в форме хронически сжатых челюстей. В главе 3 мы узнали, что такая стиснутость связана также с запретом плакать. Указанная разновидность хронического напряжения мышц встречается наиболее часто, и именно она несет ответственность за боли в височно-нижнечелюстном суставе, за истирание зубов из-за скрежета и, с моей точки зрения, за музыкальную глухоту, которую медики именуют сенсорной амузией. Когда напряжение в челюстной мускулатуре становится слишком сильным, оно может повлиять и на остроту зрения, равно как и слуха. Наличие напряжения в челюстях указывает на то, что человек находится «на взводе». Мы выдвигаем свой волевой подбородок вперед, чтобы продемонстрировать непреклонную решимость не отступить, не поддаться, не капитулировать. У некоторых моих пациентов нижняя челюсть торчит настолько мрачно и зловеще, словно ее обладатель каждую секунду боится за сохранность своей драгоценной и единственной жизни.

Хотя с помощью различных методик расслабления можно достичь определенного уменьшения напряжения в челюстях, наиболее прямой и непосредственный подход к решению данной проблемы состоит в том, чтобы призывать пациента совершать кусательные движения. Я с этой целью прошу своих пациентов кусать полотенце. В отдельных случаях это может порождать заметную боль в мышцах, отвечающих за сжатие челюстей, но указанная боль уходит сразу же после прекращения данного занятия. Нужно заметить, что сама по себе такая боль вовсе не является каким-то отрицательным признаком; просто пациент пытается включить в работу весьма спастические, или, иначе говоря, судорожно сократившиеся, мышцы, а это по необходимости является болезненным. Однако, систематически практикуясь дома в том, чтобы кусать, а также двигать нижнюю челюсть взад-вперед и из стороны в сторону, можно добиться «размягчения» челюстных мышц и исчезновения боли в данной области. Пациенты перестают по ночам скрежетать зубами и замечают, что теперь они в состоянии открыть рот шире и свободнее, чем раньше.

Время от времени мне приходится выходить с пациентами «на тропу войны». Каждый из нас крепко цепляется околокоренными зубами в один из краев полотенца, и мы наподобие двух псов пытаемся вырвать полотенце из зубов оппонента. Это упражнение не таит в себе опасности для зубов, если укус производится молярами — так стоматологи называют большие коренные зубы. При его выполнении можно ощутить напряжение, идущее от височно-нижнечелюстного сустава вокруг основания головы. Указанное напряжение, как бы берущее голову в кольцо у основания черепа и простирающееся далее в височно-нижнечелюстной сустав, является едва ли не главным фактором, который оказывает сопротивление капитуляции перед собственным телом. Оно представляет собой основной механизм, с помощью которого человек удерживает контроль над собой. Это напряжение препятствует тому, чтобы человек «отказался» от головы и, следовательно, от контроля со стороны эго. Когда такой контроль носит сознательный характер, он, безусловно, позитивен; однако он почти во всех случаях бессознателен и служит представлением неосознанных усилий сдержать страх. К сожалению, и сам страх также является бессознательным, что превращает данную проблему в нечто, не поддающееся словесному, вербальному подходу. Один из распространенных страхов состоит в том, что если человек в драке, как говорится, потеряет голову, то он может укусить своего противника, а быть может, даже убить его. В одной из последующих глав я рассмотрю вопрос о способах лечения подобной разновидности страха.

Часто в ходе терапевтического процесса приходится потратить определенное время, пока пациент по-настоящему ощутит существующую у него проблему с гневом. Люди обычно убеждены, что им не составит труда разгневаться, поскольку полагают себя легко раздражимыми или время от времени испытывают взрывы ярости. После года занятий терапией Дэвид как-то заметил: «Я понял, что мне не так-то легко впасть в гнев. Меня надо очень сильно спровоцировать или прижать к стенке, прежде чем мой гнев станет вылезать наружу». Он сказал это после того, как пожаловался на чувство напряжения между плечами и шеей. Поскольку это был активный молодой человек, то он сам удивился своему ощущению и сказал: «Никогда я не испытывал подобного напряжения даже после того, как порублю кучу дров». Если человек страдает от хронического мышечного напряжения в какой-то части тела, он движется так, чтобы по возможности не испытывать из-за этого напряжения болезненных ощущений. Когда благодаря биоэнергетическим упражнениям пациент вступает в реальный контакт со своим телом, существующие зоны напряжения начинают им осознаваться. Скажем, тот же Дэвид заметил в этой связи следующее: «На этой неделе я ощущал свою челюсть словно сдвинутой назад. Все мышцы, начиная от челюстей и вплоть до шеи и плеч, ощущались как очень напряженные». Не будучи человеком особо последовательным, он после этого добавил: «Прошлой ночью мне приснилось, будто бы у меня отрезали ногу. Я полагаю, такое сновидение было как-то связано со страхом перед кастрацией». А это заставило его подумать об отце, и он сказал: «Мой отец никогда не выражал свой гнев. Он советовал мне ни в коем случае не сражаться и не участвовать ни в каких подобных играх». Осознание Дэвидом блокады, препятствовавшей выражению гнева, имело под собой физическую основу. Он прямо-таки чувствовал эту блокаду в своем теле. «Я ощущаю, словно моя голова и шея ввинчены в туловище. Мне хочется вытащить их оттуда. Я должен прочистить и продуть свою трубу». Формулируя эти свои наблюдения, Дэвид лежал на кровати. Я заставил его разжать челюсти, широко разинуть рот и издать громкий звук, который распахнул бы его горло. После этого он стал горько плакать. Когда плач закончился, он сказал: «Я ощущаю свои глаза более яркими. А тело воспринимается более эластичным».

В следующем сеансе центр тяжести сместился на мать Дэвида. Лежа на биоэнергетическом табурете и тихо плача, он сказал: «Чувствую дикое напряжение в нижней части спины. Она вся какая-то жесткая, даже стянутая. У меня такое ощущение, словно моя мать задает мне изрядную трепку». Быть может, это чувство как-то соотносилось с младенческими переживаниями и ощущениями при пеленании, но я не хотел пока заниматься интерпретацией, чтобы не прерывать поток мыслей Дэвида. Он рассказывал о своем страстном детском желании какого-нибудь физического соприкосновения с матерью, но она не позволяла никому вступить с ней в реальный телесный контакт. Дэвид характеризовал ее в своих описаниях как «человека социально общительного и даже стадного, но ни с кем по-настоящему не связанного». И к этому добавил: «Я для нее важен только применительно к моим достижениям. Я должен существовать на этом свете исключительно ради нее».

В процессе выполнения упражнения, задуманного, чтобы помочь ему вступить в контакт с нижней частью тела, он заметил следующее: «Нижняя половина моего тела словно замороженная, закоченевшая. А вот верхняя ощущает себя словно бутон тюльпана, который хочет раскрыться, распуститься, но не готов к этому. У меня такое чувство, словно мать набросилась на мои гениталии, чтобы превратить меня в девочку. Ей хотелось иметь девочку. Она не позволяла мне стать мужчиной. Она меня психологически кастрировала. И при этом вела она себя со мной как соблазнительница и обольстительница, но приблизиться к себе не позволяла. Я чувствовал себя так, словно меня подвергают физическим пыткам».

Я так подробно описал некоторые детали данного клинического случая, чтобы показать связь между гневом и сексуальностью. Чувство гнева никогда не сможет раскрыться, если сексуальная агрессивность заблокирована. Если мужчина или женщина характеризуется какой-то степенью сексуальной пассивности, то он или она в такой же степени пассивны и при выражении своего гнева. Их агрессивность понижена во всех сферах. Очень часто бывает так, что если индивидуум становится способным выразить свой гнев по отношению к противоположному полу (я имею в виду настоящий гнев, а не ярость, презрение или вульгарное стремление унизить), то он обнаруживает, что его сексуальные чувства также стали сильнее и агрессивнее. Хотя гнев, который проявляется с помощью ударов, укусов или царапанья, представляет собой функцию верхней половины тела, он требует для своего эффективного выражения прочного фундамента в виде чувства уверенности в себе и ощущения собственной безопасности. От человека, ощущающего, что он «непрочно стоит на ногах», трудно ожидать ощущения комфортности при выражении сильных, в том числе гневных чувств. Напряжение в нижней части тела, сжимающее туловище пациента, словно стальным обручем, и отсекающее у него сексуальные ощущения в тазу, отсекает, помимо этого, и поток энергии, направленный вниз, к ногам и стопам.

На самом деле биоэнергетическая работа с ногами начинается на самых ранних стадиях терапии. Сразу же после того, как пациент будет ознакомлен с дыхательными упражнениями, выполняемыми в запрокинутом положении на биоэнергетическом табурете, в терапии начинает использоваться то, что я называю упражнением на заземление, при котором пациент сгибается вперед так, чтобы коснуться земли кончиками пальцев. Это упражнение было подробно описано в главе 2. Я снова упоминаю здесь о нем, поскольку оно играет центральную роль в том, чтобы поддерживать в пациенте связь с конкретной реальностью, а именно — с землей, на которой он стоит, с его телом и с той ситуацией, в которой он сейчас находится. Гнев является весьма «головным» чувством; и он в состоянии полностью завладеть теми людьми, чье эго не может сохранить свою цельность под воздействием сильного заряда чувств. У шизофренических пациентов может произойти раздвоение личности, если чувство гнева затопит и понесет их. Пациенты, пребывающие в пограничном состоянии, могут в этом случае стать весьма беспокойными. Всего этого можно избежать, если уделять постоянное внимание надлежащей заземленности пациента. Всякий раз, когда я начинаю чувствовать, что эмоциональный заряд выполняемого в данный момент упражнения становится интенсивным до такой степени, что у пациента могут возникнуть трудности в сохранении контакта с реальной действительностью, я прекращаю текущее упражнение и начинаю заниматься заземлением пациента. Это обеспечивает уменьшение величины заряда в его теле точно так же, как провод заземления в электрической цепи предотвращает короткое замыкание и последующее загорание соответствующего электроприбора. Но я хотел бы настоятельно подчеркнуть, что упражнение по заземлению представляет собой неотъемлемую составную часть терапевтической процедуры во время почти каждого сеанса, в котором ведется непосредственная работа с телом. Указанное упражнение обеспечивает лучший контакт пациента с ногами за счет увеличения чувствительности в них, а это, в свою очередь, дает повышенное чувство безопасности и поддержки, необходимое для выполнения всех упражнений по самовыражению.

Ноги могут быть также использованы для выражения гневных чувств, скажем, с помощью пинков, но взрослые люди, как правило, не прибегают к этой форме проявления гнева. Маленькие дети частенько будут стараться пнуть или как-то иначе ударить ногой кого-либо из родителей или приятелей, но взрослые редко поступают таким образом. Удары ногами широко применяются в боевых искусствах Востока, но и там они служат в большей мере для оборонительных действий, чем для наступательных, агрессивных. Одна из причин состоит в том, что в случае отрыва ноги от земли человек не может всерьез изменить позу. Когда взрослый человек пинает другого, то это в гораздо большей степени служит выражением презрения, нежели гнева. С помощью пинка он показывает свое отношение к другому как к некоему нежелательному препятствию, которое торчит у него на пути и которое он пытается устранить.

Однако у ударов ногой есть и другая, более важная функция — быть средством выражения протеста. В главе 3 я уже подверг рассмотрению это экспрессивное действие. Поскольку оно служит также для проявления гнева и носит столь основополагающий характер в биоэнергетической терапии, производимой мною с пациентами, я дополнительно рассмотрю здесь вопросы его использования. Пинок «в воздух» или просто замах ногой во многих ситуациях служат выражением протеста. У каждого из нас найдется немало того сделанного нам или с нами, против чего мы протестуем, и важно располагать способностью выразить подобный протест. В биоэнергетической терапии пинки как средство протеста производятся пациентом, который лежит на кровати с вытянутыми ногами и наносит по ней ритмичные чередующиеся удары икроножными частями каждой из ног. Обычно мы просим пациента наряду с этими ударами выражать свой протест вслух. Наиболее простая форма протеста — это вопросы типа «почему?» или «за что?». Подобное занятие может в достаточно живой и наглядной форме продемонстрировать способность пациента выражать свои чувства. Многие новые пациенты находят указанное упражнение трудным для выполнения, а некоторые из них вроде бы и в состоянии его делать, но без достаточного чувства. Первая из этих разновидностей включает в себя таких пациентов, которые способны эмоционально реагировать на различные ситуации лишь в том случае, если их провоцируют. Спонтанное выражение чувств чуждо им. Если обстоятельства не затрагивают их напрямую, они не видят резона как-то протестовать. Что касается второй из указанных выше разновидностей пациентов, то ее представители попросту боятся выразить всякое негативное или агрессивное чувство. Неспособность подобных пациентов надлежащим образом выполнять упражнение по нанесению пинков следует подвергнуть анализу в терминах истории жизни данного конкретного человека. Пациенту можно и даже нужно показать, что его нынешнее неумение выражать свои чувства берет свое начало в детстве, когда родители не позволяли ему демонстрировать законный протест.

Указанное упражнение по нанесению пинков в качестве способа выражения протеста является одним из базовых для биоэнергетической терапии. Если индивид не в состоянии протестовать против нарушения своего неотъемлемого права на самовыражение, то он становится жертвой, которая ориентирована лишь на выживание, а не на достижение радости. Но как только пациент однажды решил для себя, что у него есть право на протест, его следующий шаг состоит в развитии способности делать этот протест сильным, ясно выраженным и эффективным. Некоторые из пациентов могут использовать в указанных целях громкий голос, но при этом их ноги работают слабо и неэффективно. У других пинки ногами вполне приемлемы, зато голос звучит слабо и неубедительно. Подобного рода трудности с координированием одновременной звуковой и двигательной активности означают наличие в данной личности расщепления между эго и телом, между функциями верхней и нижней половины тела. Ни одно из простых биоэнергетических упражнений не является столь благотворным для решения указанной проблемы, как пинки. Они применяются в процессе терапии регулярно как средство помочь пациенту развить координацию между двумя половинами своего тела и достичь способности энергично выражать свой гнев.

Проблема «раскрытия» голоса анализировалась и всесторонне обсуждалась в главе 3, где основной упор делался на способность плакать. Но для человека столь же важно умение пронзительно кричать и визжать. С помощью плача человек может мобилизовать чувства и ощущения в нижней части брюшной полости — глубокие «нутряные» чувства. Звуки, издаваемые при подобном плаче, содержат низкие, глубоко резонирующие тона и гармоники, которые ассоциируются с тем, что человек «отдается на милость» или капитулирует. С другой стороны, пронзительный визг представляет собой звук высокой тесситуры и большой интенсивности, который связан с сильным резонированием воздушных камер, имеющихся в голове. Он противоположен капитуляции и принадлежит, следовательно, к царству гнева.

При пронзительном крике или визге человек до предела «заходится». Энергетический заряд, протекающий вверх и приводящий в результате к этим резким звукам, пропитывает все эго и мгновенно подчиняет его себе. Все происходящее в некоторых отношениях представляет собой обратные проявления того же самого заряда в виде сексуального возбуждения, текущего в противоположную сторону, вниз, чтобы завершиться оргазмом. В обоих указанных случаях тело избавляется от контроля со стороны эго и оба они представляют собой, следовательно, капитуляцию эго. У маленьких детей не бывает обычно никаких проблем с громким, пронизывающим визгом, поскольку у них эго еще не успело взять на себя полный контроль над их реакциями. По тем же причинам женщинам намного легче визжать и пронзительно кричать, нежели мужчинам, но многие из них боятся потерять при этом контроль со стороны эго. Такой визг или крик является своего рода предохранительным клапаном, позволяющим стравить и разрядить то возбуждение, с которым не удается справиться рациональным образом. Его можно использовать как один из способов уменьшения нестерпимого стресса. Я призываю своих пациентов громко визжать и орать всякий раз, когда они ощущают, что давление внутри них нарастает до слишком больших, запредельных величин. И еще раз упомяну, что самое подходящее место, где следует заниматься подобным делом, — это автомобиль на загородном шоссе, где можно, подняв все стекла в дверях до упора, выбросить из головы опасения, что тебя кто-то услышит.

Однако цель терапии состоит не только в том, чтобы освободить голос, но и в координировании свободы вокализованного выражения чувств с подобной же свободой их физического проявления в движениях. Упражнение по выражению протеста идеально подходит для этого. Пациента просят непрерывно, ритмично и достаточно сильно пинать кровать, одновременно произнося многократное «почему?» или «за что?» и выдерживая звук так долго, как это только возможно. Когда воздух в легких пациента кончается, он все равно должен продолжать наносить пинки, сделав при этом два или три вдоха, прежде чем снова начнет повторять слова «почему?». Когда приступают к этой второй серии повторений данного слова, звук немного повышается как по расположению на нотном стане, так и по интенсивности, причем пинки ногами тоже производятся с большей силой. А после исчерпания запаса кислорода пинки продолжаются и в то время, пока пациент восстанавливает дыхание. При третьем повторении высоту тона в словах «почему?» следует довести до пронзительного визга, а удары ногами делаются с максимально возможной скоростью и силой. Человек должен стремиться полностью дать выход выражению протеста. Если этого удается достичь, то разрядка носит полный характер и в результате пациент испытывает чувство радости. Однако добиться этого сложно: большинство людей слишком запуганы, чтобы полностью сдаться на милость своего тела и капитулировать перед ним. В других случаях власть над эго достигается слишком быстро и, хотя пациент может дойти до состояния визга, указанное выражение чувств носит изолированный характер — в этом смысле оно похоже на истерическую реакцию, которая после себя оставляет человека лишь еще более напуганным. В подобной ситуации пациент может временно сдаться, свернуться калачиком и плакать как маленький ребенок, после чего самоконтроль восстанавливается. Такое переживание не носит негативного характера, поскольку оно позволяет пациенту понять, что у него отступление и сдача являются пока делом преходящим и что ему нужно больше работать над укреплением своего эго. Когда у пациентов, которые в детстве испытывали сексуальные унижения и домогательства, чувства становятся слишком сильными и захлестывают их, они имеют тенденцию как бы «бросать» или «покидать» свое тело. Регулярное выполнение описанного упражнения по выражению протеста укрепляет эго пациента за счет обеспечения его более прочной привязки к телу и тем самым уменьшает существующую у него тенденцию отрываться от собственного тела.

Если пинки и пронзительный визг интегрированы воедино, то пациент не будет отрываться от своего тела. Но для того, чтобы пинки были свободными и эффективными, ноги надлежит хотя бы относительно избавить от хронических напряжений. А ведь изначально так бывает далеко не всегда, поскольку большинство людей недостаточно хорошо ощущают свои ноги и стопы и их нельзя назвать хорошо заземленными. В энергетическом смысле все они обращены к голове, а ноги используют чисто механически. Они шагают на своих ногах, вместо того чтобы шагать вместе с ними. Их ноги бывают либо чрезмерно тонкими, либо, напротив, слишком тяжеловесными и грузными. Пинки представляют собой одно из наилучших упражнений для снабжения ног большим количеством энергии и придания им более высокой чувствительности. Я призываю своих пациентов в качестве «домашнего задания» выполнять пинки и дома, действуя при этом точно так же, как и у меня в кабинете. Я прошу их ритмично выполнять по двести пинков, считая каждый удар одной ногой как отдельное движение. Колени при этом нужно держать ровными, но не напряженно вытянутыми, и сам удар должен наноситься икрой, а не пяткой. Перед каждым ударом нога должна быть поднята максимально высоко — настолько, насколько это возможно. Так как в данном варианте это упражнение предназначено исключительно для «раскрытия» таза, никакого звукового сопровождения или иного выражения чувств при нанесении пинков не требуется. Большинство людей не может произвести двести пинков без остановки, а многие испытывают трудности даже с тем, чтобы совершить сотню. Вначале их дыхательные возможности просто недостаточны для надлежащего выполнения стольких повторений, но по мере приобретения практики дыхание становится глубже и свободнее, а тем самым движения даются пациенту легче. Подобно различным видам тренировочного бега, указанное упражнение развивает дыхание и, следовательно, может быть отнесено к разряду аэробики. Однако, в противоположность бегу, оно не требует все время выдерживать воздействие собственного веса и не порождает ударных нагрузок для коленей, голеностопа и других суставов. Кроме всего прочего, его можно проделывать дома. Те лица, кто выполнял данное упражнение регулярно, сообщали о важных изменениях, которые наблюдались в их ногах и теле. Тяжеловесная массивность бедер и ягодиц, от которой страдают многие женщины, уменьшается, а форма ног улучшается — они становятся более стройными и изящными. Заметно совершенствуется и дыхание.

«Почему?» — вовсе не единственное слово, которым можно пользоваться при выполнении упражнения по нанесению пинков. Ничуть не хуже словосочетание «за что?». Если говорить краткое «нет!» точно тем же образом, как произносится «почему?», оно также становится превосходным средством, способствующим самовыражению. Многие люди испытывают трудности, когда требуется сказать «нет», что вредно отражается на их самоощущении и на восприятии собственного Я. Произнесение слова «нет!» во время выполнения указанного упражнения создает своего рода границу, которая ограждает личное пространство данного человека и защищает его цельность. Еще одним хорошим инструментом самовыражения является фраза «оставьте меня в покое» или «не трогайте меня». Это коротенькое предложение напрямую соотносится с имеющимся у очень многих пациентов чувством того, что родители не предоставляли им достаточно свободы для того, чтобы они имели возможность развиваться естественным образом. В большинстве случаев родители требовали подчинения своей воле, а если им не удавалось добиться этого, то проникались враждебной настроенностью и сыпали оскорблениями в адрес детей. Такие родители рассматривали всякое сопротивление со стороны ребенка как подрыв своего авторитета и власти и были полны решимости провести свою отцовскую либо материнскую волю в жизнь. В других случаях родители чрезмерно опекали своих детей, которых они трактовали как неотъемлемое продолжение самих себя. Как мы увидим далее, слишком часто такая избыточная опека бывает сопряжена с разными околосексуальными нюансами. Те из пациентов, кто в детстве прошел через что-то подобное, нуждаются в громогласном изъявлении своего протеста. Фразы типа «оставьте меня в покое!» или «что вам от меня надо?», если произнести их с надлежащей силой и убежденностью, помогают восстановить в пациентах ощущение того, что они имеют право быть свободными, быть самими собой и реализовывать цели своего собственного естества, а не своих родителей.

Без наличия такого права способность человека любить серьезно страдает. Слишком часто оказывается, что любовь, которую пациенты, по собственному утверждению, питают к родителям, является результатом чувства вины, существующей в их взаимоотношениях, а вовсе не удовольствия и не радости. Человек не в состоянии испытывать радостных чувств в таких взаимоотношениях, где он лишен возможности действовать в соответствии со своим подлинным Я. И напротив, когда родители предоставляют своим детям истинную свободу, они получают от них взамен столь же истинную любовь. Однако дать своему чаду такую любовь, которая послужит тому поддержкой и опорой в процессе взросления, возмужания и обретения собственного Я, могут лишь те родители, которые находят настоящую радость в общении со своим потомством.

Я рекомендую своим пациентам избегать действенного «житейского» проявления своих негативных чувств по отношению к родителям. Такого рода проявления не могут считаться в человеческом общежитии приличными поступками, и они ничем и ничему не помогают. Травмы, от которых пациенты пострадали в детском возрасте, остались в прошлом, и никакие сегодняшние акции не могут их отменить или перечеркнуть. Прошлое невозможно изменить. Однако терапия может освободить человека от тех препон и ограничений в его естестве, которые являются следствием былых травм. Хотя указанные ограничения могут быть в значительной степени уменьшены благодаря разрядке и явному выражению тех импульсов и побуждений, которые тесно увязаны с упомянутыми ограничениями, все это должно происходить в терапевтической среде, а не в непосредственных взаимодействиях с родителями или заменяющими их лицами.

Индивид, который в свое время стал физическим и психологическим калекой из-за принудительного подавления своих естественных импульсов, превращается в свободного и радостного человека, по мере того как его тело вновь обретает свою свободу и грациозность. Такой человек способен любить по-настоящему, и он может на самом деле испытать хоть немного подлинной любви к своим родителям, которые, правда, в свое время оскорбляли и унижали его, но которые, помимо этого, еще раньше даровали ему жизнь.

ГЛАВА 6. ЛЮБОВЬ: ЭМОЦИЯ, ДАЮЩАЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЕ.

Капитуляция перед любовью.
Почти каждый человек в какой-то момент своей жизни испытал радость пребывания влюбленным. Любовь описывалась многими как самое великое и самое сладостное чувство, как чудо, придающее жизни ее самый сокровенный смысл. Но если любовь отвергнута или утрачена, то она же воспринимается как источник самой нестерпимой боли. И это вполне понятно, поскольку любовь представляет собой вечно живое и жизнетворное подключение к источнику жизни и радости, будь этот источник конкретным человеком, каким-то сообществом людей, природой, вселенной или Богом. Разрыв такого подсоединения воспринимается поэтому человеком как угроза самому его существованию. Поскольку любовь являет собой также распахивание и расширение собственного Я так, чтобы оно охватило весь мир, то результатом утраты любви становится нечто прямо противоположное, то есть сжатие и закрытие всего человеческого естества, а это явление в такой же степени болезненно, в какой любовь была радостна. Я когда-то при описании боли, возникающей из-за такой утраты, сравнивал ее с ощущением разбитого сердца или трещины в сердце. К великому сожалению, эта боль может длиться (и зачастую действительно длится) намного дольше, чем радость обретения любви, потому что человек, однажды утративший любовь, начинает бояться раскрыться и снова потянуться к этому живительному чувству. Жгучее желание любви по-прежнему продолжает жить в сердце, но это желание не может сбыться наяву до тех пор, пока вместе с ним существует страх потерять любовь или оказаться отвергнутым.

Взаимоотношения, которые в наибольшей степени символизируют союз двух любящих сердец, — это отношения между матерью и ее ребенком. В мире природы потеря связи с матерью является для малыша роковой, если сироте не удастся найти себе ту, которая заменит ему или ей мать. Там, где взаимоотношениям с матерью ничто не угрожает, бытие малыша обеспечено, и он непременно разовьется во взрослую особь, которая в процессе ухаживаний во время брачного периода (у некоторых млекопитающих он называется гоном) сможет установить подобную жизнетворную связь с другой особью противоположного пола. Побуждение к вступлению в любовную связь носит настолько императивный, властный характер, что, невзирая на «трещину в сердце», которую человеку довелось пережить в детстве, он, действуя сознательно или бессознательно, будет искать любовного союза с другим человеком. Однако установление подобного союза не относится к разряду событий, которые могут наступить в результате сознательных усилий. Человек не может заставить другого полюбить себя, равно как не в состоянии дать самому себе указание влюбиться. Это все происходит совершенно самопроизвольно, когда встретившиеся друг с другом люди вдруг обнаруживают, что их сердца бьются в унисон, в одном и том же ритме, а их тела пульсируют с одинаковой частотой. Такое может случиться при зрительном контакте или при какой-то другой форме контакта, но только в том случае, когда заряд энергии, возникающий при подобном соприкосновении двух индивидов, обладает достаточной мощностью, для того чтобы заставить их сердца биться еще сильнее, причем чтобы не только повысился пульс, но и тела стали пульсировать в приятном возбуждении. Это то самое возбуждение, которое могло бы возникнуть при повторном обретении давно потерянного персонального рая — того рая, откуда мы оказались изгнанными в тот момент, когда по нашей любовной привязанности к матери пробежала первая трещина.

Никакой ребенок не способен сохранять любовную привязанность к своей матери бесконечно долго. Судьбой ему предначертано отделиться от матери, самостоятельно шагнуть в мир и искать там единения с тем существом противоположного пола, с которым он заново восстановит утраченную было любовную связь, и эта связь найдет свое удовлетворение и разрешение в сексуальной конвульсии и в производстве на свет потомства. Тот ребенок, который полностью удовлетворен на оральном уровне, будет открыт любви, и в дальнейшем он легко и без осложнений переместится на следующий, генитальный уровень.

Переход во взрослое состояние включает в себя в качестве обязательных промежуточных этапов подростковый период, когда индивид устанавливает позитивные связи с друзьями, а затем и юность, во время которой с противоположным полом формируются взаимоотношения, полные романтической любви. Однако независимо от того, оказались ли мы удовлетворенными своим детством и последующими фазами роста или нет, все мы неизбежно должны перейти в положение взрослых людей, поскольку таковы биологические императивы нашей человеческой природы. Если во времена детства мы оказались неудовлетворенными или были глубоко ранены, то наше продвижение в направлении зрелого любовного союза будет носить характер чего-то экспериментального, пробного, наша устремленность к любви будет полна колебаний, а наша открытость жизни — ограниченной. Разумеется, и такой человек может влюбиться глубоко, поскольку любовь является нашим жизненным предначертанием, но в этом случае капитуляция перед любовью на деле окажется всего лишь временным, сугубо одномоментным отказом от контроля со стороны эго в свойственной такому индивиду непрерывной, ни на минуту не замирающей борьбе за выживание. #page#

Подобная неспособность капитулировать перед любовью, когда последняя совершенно ясна сердцу и не вызывает в нем сомнений, лежит в корне всех эмоциональных проблем, с которыми сталкиваются люди и которые приводят их к психотерапевту. Индивид, который понес урон в своих давно миновавших отношениях с родителями, возвел за истекшее с той поры время множество фортификационных сооружений против возможного повторного урона, угрозу которого он воспринимает как угрозу для своей жизни. Указанные оборонительные редуты воздвигнуты далеко не только в его сознательном разуме, поскольку, если бы это было так, он легко мог бы сдать их «неприятелю» по своей доброй воле. Но поскольку человек живет со своими защитными бастионами с самого детства, то они становятся неотъемлемой частью его личности и структурно встраиваются в энергетическую динамику его тела. Теперь этот человек, подобно средневековому рыцарю, облачился в непрошибаемые доспехи, так что стрела любви никоим образом не может поразить его сердце. Воспользовавшись более развернутым художественным образом, можно сказать, что сейчас этот индивид живет в своем замкнутом мирке, как король в неприступном замке, и, пока ему удастся сохранять беспрекословную власть над этим микрокосмом, он кажется себе пребывающим в полной безопасности; но он отрезан от мира живой натуры и от живых, натуральных чувств. Этот властелин может временами отваживаться на всякие жизненные предприятия, но они будут для него лишь экскурсиями и безопасными эскападами, а отнюдь не подлинными испытаниями, поскольку по первому зову к нему на помощь явится стража. У него нет веры в любовь своих подданных, поскольку предшествующий горький опыт свидетельствует: ему постоянно угрожает измена со стороны самых близких людей. Подобно всем представителям рода человеческого, он испытывает потребность в любви, но наряду с этим убежден, что у него есть ничуть не меньшая, а быть может, даже большая потребность во власти. Ведь для короля впасть в любовь — это почти то же, что упасть с лошади при объезде владений: если такое и случится, он должен как можно быстрее снова вскочить в седло, чтобы сохранить свое властное положение и быть выше всех.

Проведенная аналогия вполне допустима, поскольку в иерархии различных функций личности эго рассматривает себя в качестве короля. Король, разумеется, может сказать: «Я — слуга своего народа», — но в действительности народ служит ему. Так и эго — оно по идее должно служить сердцу, но у большинства индивидов любовь находится на службе у эго — она предназначена для того, чтобы увеличить власть эго и его чувство безопасности. Для многих людей любовь является в такой же мере поиском безопасности, как и поиском удовольствия или радости. До тех пор пока человек переживает смутное время, испытывает туманные потребности, бедствует, не чувствует себя в безопасности или чем-то напуган, его обращение к любви засорено неудовлетворенными оральными или инфантильными желаниями и не является идущим от всего сердца стремлением разделить с другим человеком удовольствие и радость. Впрочем, имеются и такие индивидуумы, которые отказываются от своего эго чрезмерно быстро. Этим людям не дано найти того удовлетворения, которое сулит настоящая любовь, поскольку в данном случае имеет место капитуляция перед другим человеком, а не перед самим собой. Без своего эго человек превращается в ребенка, рассматривающего другого индивида, то есть партнера, как родителя, который может удовлетворить его нужды и который, иными словами, в состоянии дать ему удовлетворение. Такого рода капитуляцию можно обнаружить в ряде религиозных культов и сект, где, как я уже указывал ранее, член секты отказывается от своего эго и от собственного Я в пользу всемогущего и всезнающего лидера или вождя (который, как это очевидно, заменяет собой всем сектантам родителя). Хотя подобная капитуляция позволяет человеку чувствовать себя свободным и радостным, она основывается на отрицании реальной действительности, которая состоит в том, что как раз рядовой сектант является взрослым человеком, а вот руководитель секты — это в эмоциональном смысле ребенок, эго которого чрезмерно раздуто иллюзией всесилия и всезнания. Подобный культ должен неизбежно лопнуть, оставляя после себя всех вовлеченных в него лиц опустошенными и лишенными всяких иллюзий. Такое происходит в браках или любовных союзах, где доминирующим аспектом вступления в связь является потребность получить удовлетворение от другого человека. Подобные взаимоотношения описываются как отношения зависимости или взаимозависимости, поскольку один (или каждый) из партнеров испытывает нужду в другом. Отсюда совсем не следует, что в такого рода взаимоотношениях совершенно отсутствует любовь, но эта любовь носит детский или инфантильный характер.

Страх капитулировать перед любовью берет свое начало в конфликте между эго и сердцем. Мы любим сердцем, но задаем вопросы, ставим под сомнение и осуществляем контроль посредством эго. Наше сердце может сказать: «Я капитулирую», но эго говорит при этом: «Осторожнее, не поддавайся; тебя покинут и ранят». Сердце в качестве органа любви является также и органом получения удовлетворения. Эго же представляет собой орган выживания, что является вполне достойной и законной функцией, но если в нашем поведении доминирующую роль играют эго и выживание, то подлинная капитуляция перед чем угодно становится невозможной. Мы чистосердечно и искренне жаждем такого контакта, который позволит нашей душе воспарить ввысь, заставит наше сердце биться стремительнее и пустит наши ноги в пляс, но эта страстная жажда не находит удовлетворения, поскольку наша душа разбита, наше сердце заперто на замок, а наши ноги безжизненны.

Возбуждение и тепло, которые несет с собой любовь, заставляют тело не просто оттаивать, а едва ли не плавиться. Иногда, если основным компонентом сексуального влечения выступает любовь, удается испытать в нижней части живота абсолютно реальное ощущение жжения, словно от расплавленного металла. Любовь смягчает человека, но быть мягким означает одновременно быть ранимым и уязвимым. Людей, которые не в состоянии смягчиться от любви, называют «жестокосердными», но сердце не может быть жестким, если его предназначение — плавно и мягко перекачивать кровь по всему телу. Жесткость, или ригидность, присуща отвечающей за произвольные движения человека мышечной системе, которая заковывает его тело в броню, подобную доспехам рыцарей в стародавние времена. Эта ригидность не позволяет человеку плакать глубоко и горестно, не позволяет ему отдаться своей печали и, как следствие, служит преградой в том, чтобы капитулировать перед любовью. Поскольку дети умеют горько плакать, они умеют и любить по-настоящему полнокровно. Когда мы оказываемся отрезанными от того ребенка, которым были когда-то, а также от ребенка, продолжающего пребывать в нас, то мы тем самым становимся отрезанными и от способности любить. Но это вовсе не означает, что каждый из нас должен поступать, как ребенок. Капитуляция эго состоит в сдаче тех воздвигнутых внутри него бессознательных и подсознательных оборонительных сооружений, которые блокируют раскрытие человека и обретение им любви. Однако я не верю в наличие такого человека, который абсолютно не способен испытать любовь.

В одной из своих предшествующих книг я описывал клинический случай одного молодого человека, который утверждал, что не знает, в чем состоит любовь. Это был индивид нарциссического типа, который вкладывал, в свое функционирование очень мало чувств. Он отсек себя от собственного тела и действовал исключительно через эго. Его тело было настолько напряженным и скованным, что это не давало чувствам, импульсам и побуждениям возможность выбраться на поверхность и достичь сознания. Однако, хотя для него было весьма трудно капитулировать перед своим телом или перед любовью, это все-таки не было совершенно несбыточным. Пока сердце продолжает биться, любовь в человеке не умерла окончательно. Стремление к любви может быть глубоко зарыто и сильно задавлено, но не может целиком отсутствовать. Этот молодой человек обратился ко мне по настоятельному побуждению со стороны женщины, с которой он состоял в интимных отношениях. Она жаловалась, что ее партнер никогда не выражал никаких чувств. Его же ответ на подобные сетования сводился к тому, что он не знает, в чем состоит любовь, и он спрашивал у меня, является ли любовью то чувство, которое многие люди испытывают по отношению к своим собакам. При этом он утверждал, что в детстве не был предметом каких-либо родительских эмоций, однако подобное заявление было всего лишь защитным маневром, чтобы оправдать свою закрытость и недоступность чувствам, а также скрыть от посторонних собственную рану. Он глубоко схоронил где-то внутри и свое сердце, и свою детскость, но они тем не менее продолжали жить в его бессознательном. Вызволить их из могилы, куда они были зарыты живьем, оказалось весьма непростым делом.

Описанный только что случай относится к разряду крайностей. Большинство людей испытывают хоть какое-то желание любви и в определенной мере способны воспользоваться указанным желанием. Это дает им возможность в некоторой степени почувствовать любовь, однако, поскольку их желание любви носит ограниченный характер, а возникает оно, так сказать, в экспериментальном, пробном порядке, то подобных людей никогда не переполняет восторг и возбуждение любовного томления, несущего с собой радость. Они слишком запуганы, чтобы полностью капитулировать перед любовью и сдаться ей на милость, хотя в большинстве случаев они даже не знают о своем страхе или о связанных с ним ограничениях. Эти люди не осознают наличия в их теле напряжения, которое ограничивает их способность любить. То, что они ощущают, — это на самом деле страстная жажда любви, вовсе не тождественная способности любить. Когда они встречают на своем пути того, кто готов откликнуться на столь пылкое вожделение, то они буквально вешаются на такого человека, ведя себя при этом, словно некий страстный приверженец неординарной религиозной секты. Они чувствуют и искренне верят, что встреченный ими потенциальный партнер хранит у себя ключ к тому, чтобы они получили удовлетворение от жизни. И невзирая на боль или даже унижение, которые могут их постигнуть во взаимоотношениях с этим первым встречным, им очень трудно снова стать свободными. По моему убеждению, в нашей культуре такая схема взаимодействия партнеров является нормальной, поскольку усредненные любовные отношения носят достаточно ненадежный и неопределенный характер. А поскольку эти взаимоотношения не дают удовлетворения и не доставляют обещанную любовью радость, то в конечном итоге они рано или поздно оборачиваются разочарованием и возвращением в исходное, безлюбовное состояние.

Столь страстная жажда любви служит выражением желаний погребенного внутри нас нелюбимого и неудовлетворенного ребенка, который, словно Спящая красавица, ждет принца, чтобы тот пробудил ее к жизни и любви. Сей сказочный принц — это «хороший» родитель, с которым ребенок впервые испытал радость любви, впоследствии оказавшуюся утерянной. Длящийся всю последующую жизнь поиск этой утраченной любви напоминает поиски Шангри-ла в романе современного американского писателя Джеймса Хилтона «Потерянный горизонт». Тот, кто так усердно ищет, как правило, вешается на шею любому человеку, который в некоторых аспектах напоминает того самого «хорошего» родителя, но одновременно воплощает в себе и многие свойства «плохого» родителя, отвергавшего или обижавшего своего ребенка. Но человек не может добиться удовлетворения с помощью отступления и возврата назад в надежде, что это может помочь ему установить связь со своим прошлым и с ребенком, спрятанным где-то внутри себя. После того как этот ребенок будет разбужен и обретет свободу, его необходимо целиком интегрировать во взрослую жизнь указанного индивида.

Для большинства людей проблема состоит не в том, любят они или не любят, а способны ли они любить всем своим существом. Подобные ожидания были бы чрезмерными в такой культуре, как наша, поскольку она трактует капитуляцию перед собственным телом как признак слабости. Попытка капитулировать перед любовью всего одной половинкой сердца неизбежно ведет человека к поражению, но, вместо того чтобы распознать собственную половинчатость как истинную причину постигшей его неудачи, он возлагает всю вину на своего партнера в любви. Другое дело, что и этот партнер, скорее всего, тоже вложил в любовь всего лишь половину своего сердца — за что он, разумеется, опять-таки будет винить не себя, а противоположную сторону. К глубокому сожалению, не существует способа сделать так, чтобы подобные взаимоотношения давали на выходе радость, которую ищет каждый из партнеров. Подлинный расцвет любых отношений возможен лишь тогда, когда оба вовлеченных человека привносят в них чувство радости. Попытка отыскать радость через посредство кого-то другого никогда не срабатывает, невзирая на все многочисленные песни «про любовь», которые культивируют и продвигают подобную «розовую» мечту. Любовь — это нечто совместное, а не дарованное. Любящий полностью делится собой с любимым человеком. Это означает, что в любви делятся не только радостью, но и печалью. Поскольку разделенное с кем-то удовольствие становится двойным удовольствием, то и делясь с другим человеком радостью, мы усиливаем это чувство, которое в сексуальном акте может достигнуть высот экстаза. Если же делятся печалью, то боль наполовину ослабевает. Однако радость, которой человек мог бы поделиться, берет свое начало в капитуляции перед собственным телом, а не в капитуляции перед другим человеком.

Подлинная влюбленность, равно как и ощущение радости капитуляции перед любовью, носит у людей временный характер. Их не удается удержать навсегда, поскольку зачастую случившееся было в большей степени удовлетворением насущной потребности, нежели глубокой любовью; но это не объясняет того факта, что сам влюбленный воспринимает все произошедшее как подлинную страсть. Мое объяснение заключается в том, что во влюбленности имеется регрессивный компонент, который берет свое начало в детстве данного человека, когда всякая любовь означала полную отдачу. Такой человек заново испытывает любовь, которую он когда-то питал к матери или к отцу, но, поступая подобным образом, он подвергает некоторую часть своей личности регрессу, вновь в чем-то становясь ребенком. Эта сторона его личности пытается отыскать ту поддержку и поощрение, в которых он нуждался в давно минувшие времена. Таким образом, хотя его чувство любви является совершенно подлинным, истоки этого чувства лежат не в капитуляции перед собственным телом и естеством, а в отказе от позиции взрослого человека, то есть такого индивида, который прочно стоит на собственных ногах, не пользуется ничьей поддержкой и несет единоличную ответственность за себя и за свое хорошее самочувствие.

Отлично иллюстрирует указанную проблему клинический случай Дианы — привлекательной сорокалетней женщины, которая всегда была готова отдать всю себя любви и возложить на себя заботу о любимом мужчине. В ответ она ожидала, что ее избранник позаботится о ней. И дело заключалось совсем не в том, что Диана была слабой, беспомощной или некомпетентной. У нее было крепкое, хорошо сложенное тело, она отличалась умом и получила хорошее образование, причем в прошлом успешно содержала себя; однако эта внешне полноценная женщина не была в должной мере привязана к собственному телу или естеству.

Когда она впервые обратилась ко мне как к терапевту, это произошло потому, что она была замужем за мужланом, который злоупотреблял ею физически и которого она попросту боялась. С помощью упражнений, описанных в главе 4, она развила в себе лучшее ощущение собственного Я и дошла до такой точки, когда уже была в состоянии противостоять мужу и в конечном итоге оставить его. Таким образом, первая фаза ее терапии завершилась на этой ноте. Вернулась она ко мне года через четыре, поскольку связала свою судьбу с другим мужчиной, который, хотя и угнетал ее физически в меньшей степени, чем ее экс-муж, тем не менее относился к ней плохо. В промежутке между этими двумя союзами она жила одна, сменила несколько мест работы — причем ни одно из них не было в достаточной мере надежным и не оплачивалось выше, нежели суммой, которая давала лишь необходимые средства к существованию, — и имела несколько не очень продолжительных любовных интрижек. Вскоре после того, как у нее завязался роман с ее новым мужчиной, тот открыл собственное дело и она перешла работать к нему. Тот был постарше, уже был до этого женат и имел двух взрослых и самостоятельных детей. У Дианы возникли определенные трудности в отношениях с дочерью своего нового поклонника, которая не приняла ее — чего вполне следовало ожидать, поскольку она смотрела на Диану как на соперницу. Сложившаяся ситуация явилась повторением того, что ей довелось пережить в детстве, когда собственная мать тоже воспринимала ее в качестве конкурентки. В обоих случаях она не получала поддержки от мужчины — от своего отца в детстве, равно как и от любовника сейчас. Еще раз Диане пришлось ощутить себя неудачницей, несмотря на ее чувство любви к этому мужчине и искренние усилия помочь ему в работе и жизни.

Что-то было не в порядке в самой личности Дианы, что-то не позволяло сбыться ее глубочайшему желанию — найти в любви удовлетворение и радость. Она не жаловалась на свою участь, а только выражала свою печаль из-за того, что у нее не было детей. В процессе терапии Диана совершала все возможное, чтобы стать более эффективным человеком. Она выполняла дыхательные упражнения, лежа навзничь на биоэнергетическом табурете, делала упражнения на заземление и на проявление протеста с помощью пинающих движений и одновременно выражала словесным образом гнев по адресу своего нынешнего спутника за то, как он к ней относился. Однако, хотя все эти действия позволяли ей чувствовать себя лучше, поскольку она обрела способность в большей мере выражать себя, тем не менее разнообразные усилия Дианы не вносили сколько-нибудь радикальных изменений в ее личность. Она была зафиксирована на попытках «как следует справиться с этим» (терапией, работой, любовью, жизнью), и ее упорность и старательность были основной причиной того, почему у нее ничего не получалось. На самом деле ей требовалось нечто прямо противоположное. Диана должна была смириться со своей неудачей, сдаться, прийти в такое состояние, чтобы вообще отказаться от всяких новых стараний. Кроме того, ей необходимо было понять, как и почему она зафиксировалась на этих постоянных стараниях. Человеку не следует слишком стараться выстроить свою жизнь, свою любовь или свою работу. Это не поддается никаким стараниям и выходит за их рамки. Диана нуждалась в том, чтобы выплакаться, выразить свою опечаленность в связи с постигшей ее житейской неудачей и свое отчаяние из-за невозможности хоть когда-нибудь достичь удовлетворенности в любви. Все ее старания были всего лишь уловкой, чтобы отрицать свое отчаяние, а результатом являлась еще более прочная фиксация на нем. Ей требовалось также понять, почему и как в ее личности развилась подобная динамика. Из своей многолетней практики я усвоил, что нельзя полагаться на способность пациента самостоятельно прийти к такому пониманию. Характерологическая установка, сложившаяся у пациента, выполняет в его жизни несколько важных функций. В частности, она, как я уже Отмечал ранее, является его персональным средством выживания; она служит также для того, чтобы придать его жизни смысл и надежду. Упомянутые могущественные силы питают решимость пациента «заставить все это работать», сделать так, чтобы его надежды сбылись. Поскольку никто и никогда не согласится с тем, что его надежды носят нереалистический характер и что смысл, который он приписывал своей жизни, иллюзорен, то он будет продолжать насильно «продавливать» прежний подход к жизни, невзирая на продолжающееся разочарование, которое, как представляется, только дополнительно подкрепляет его решимость. Я убежден, что именно терапевт несет ответственность за то, чтобы напрямую столкнуть пациента с подлинной жизненной ролью той установки, которой он придерживается. Разумеется, это следует делать со всей полнотой сочувствия и симпатии по отношению к пациенту, которому нужно помочь обрести понимание реальной действительности.

Тело Дианы говорило мне о том, что она вовсе не относилась к числу заброшенных детей. Эта женщина была телесно развитой и сильной, а это свидетельствовало о том, что в ранние детские годы о ней должным образом заботились и правильно кормили. Ее проблемы брали свое начало несколько позже — в возрасте от трех до шести лет, — когда она стала осознавать свою сексуальность и независимость. Как это обычно бывает с девочкой, ее первые сексуальные чувства были сфокусированы на отце. В случае мальчика они фокусируются на матери. Девочка любит своего отца, а мальчик — свою мать от всей полноты сердца и со всей интенсивностью, на которую способно юное создание. Хотя в подобной любви присутствуют сексуальные обертоны, она невинна, поскольку в детском уме отсутствуют знания о половом акте. Полностью капитулируя перед восторгом любви к родителю противоположного пола, ребенок ощущает радость, которая придает смысл его жизни.

К сожалению, это невинное состояние длится не так уж долго, и радость любви пропадает. Родители оказываются вовлеченными в чувства ребенка, реагируя на своих детей с взрослым осознанием сексуальности, которое отнюдь не является невинным. Вообще говоря, родитель противоположного пола реагирует чересчур положительно, в то время как родитель того же самого пола, что и ребенок, реагирует отрицательно. Отец реагирует на любовь своей маленькой дочурки не только как отец, но и как мужчина. Его недремлющему эго льстит восхищение со стороны юной леди, а его тело возбуждено исходящим от нее теплом и живостью. Поскольку мать девочки не всегда вызывает у отца семейства такую же реакцию, мамаша начинает ревновать и смотреть на совсем еще крошечную девочку как на свою соперницу. Подобная ревность может быть настолько свирепой, что ребенок напуган самим фактом ее существования. В попытке самозащиты дочке порой хочется погубить мать, но она чувствует себя бессильной. Ее потенциальным защитником мог бы выступить отец, но вряд ли тот отважится противостоять гневу матери, которая осознает его эмоциональную вовлеченность в складывающийся треугольник. Отцовская неспособность защитить дочь превращает ее чувства в нечто беспомощное, а саму ее — в жертву. Чтобы выжить, она должна отсечь свои сексуальные чувства, отказаться от взаимоотношений с отцом и подчиниться матери. Диане пришлось пройти через все это.

Положение, складывающееся с мальчиком, в принципе ничем не отличается от только что изложенного. Он попадает в ловушку эдиповой ситуации, и отец рассматривает его как соперника. Если мальчуган полностью капитулирует перед своей любовью к матери, то рискует подпасть под ее контроль и превратиться в маменькиного сыночка, что приведет в итоге к его полному отчуждению от отца. С другой стороны, отвергнуть мать чревато риском столкнуться с ее враждебностью и потерей той любви и поддержки, в которых он пока еще нуждается. Если сынишка трактуется отцом как соперник, то он становится уязвимым для вытекающей отсюда отцовской ревности и гнева. Мальчик начинает бояться отца, поскольку ощущает, что состязаться с ним означает напрашиваться на проявления его враждебности; в то же время уход от такого соперничества означает потерю материнской любви. Сексуальный интерес с ее стороны льстит зарождающемуся эго мальчика и возбуждает его юное тело, так что подобному интересу очень трудно сопротивляться. Однако поддаться заманчивому соблазну и капитулировать перед своим восторгом и возбуждением означает в конечном итоге прийти к сексуальным отношениям с собственной матерью, что одновременно и очень пугает, и очень опасно. Так случилось с Эдипом, который, будучи в неведении по поводу того, кем он является на самом деле, убил родного отца и женился на матери. Его судьба оказалась трагической. Во избежание подобной опасности мальчик должен напрочь отсечь имеющиеся у него сексуальные чувства по отношению к собственной матери, результатом чего становится его психологическая кастрация.

Тело Дианы наглядно показывало последствия эдиповой ситуации, сложившейся в ее детстве. Хотя это тело было крепким и она обладала хорошим сложением, нижняя часть ее фигуры, от бедер и вплоть до стоп, не была как следует заряжена. Хотя ее ноги пульсировали, когда она находилась в позе заземления, эта пульсация не достигала таза, который продолжал оставаться очень напряженным и ригидным. Волны, связанные с дыханием, не проникали у Дианы глубоко в живот. У меня не было никаких сомнений в том, что она боится капитулировать перед своей сексуальностью. Указанный страх находил также проявление и в напряженности грудной клетки, что сдерживало ее дыхание, а также ограничивало сердечные чувства. Лицо у нее было моложавым, порой на нем пребывало почти детское выражение, которое не отвечало ее возрасту. Диана боялась быть целиком и во всем женщиной.

Другое дело, что во всех ее стараниях имелся сильный элемент желания понравиться. Она хотела понравиться мне, точно так же как хотела произвести впечатление и на всех тех мужчин, с которыми ей доводилось иметь дело. Одновременно они были для нее еще и персонажами, напоминающими отца, поскольку буквально все мужчины Дианы были старше нее по меньшей мере на пятнадцать лет. Ей нужно было по-прежнему нравиться другим, выступая в привычной — еще с детстких времен — роли «папочкиной дочурки». Ее тайная надежда состояла в том, что в этой роли она вновь обретет те любовь и радость, которые в бытность маленькой девочкой ей довелось изведать в отношениях с отцом. Однако эта же самая роль препятствовала тому, чтобы ей найти полное удовлетворение как женщине.

Диана прекрасно помнила удовольствие и радость, которые она испытывала в общении с отцом. «Каждый вечер он читал мне, пока я не засыпала. Его чтение длилось подолгу. Мне кажется, оно занимало не меньше часа. Я любила слушать его. Закончив чтение, он играл со мной в ладушки, после чего я поворачивалась к стенке и погружалась в сон». Именно отец познакомил ее с литературой, и она с приятными чувствами вспоминает долгие совместные прогулки, во время которых он делился с ней своими мыслями.

Когда я спросил у нее об отношениях с первым мужем, который, как вы помните, постоянно обижал ее, она ответила: «Я любила слушать его разговоры. Он был человеком блестящим». Секс с ним был, по ее словам, самым лучшим из всего, что она знала тогда и потом. Поскольку Диана любила его, невзирая на физические унижения, которые он ей причинял, я стал более углубленно выяснять у нее характер взаимоотношений с отцом, и она поведала мне об одном воспоминании, которое никогда не покидало ее: «Помнится, когда мне было годика три с половиной или четыре, я лежала в постели. Все чувства во мне были открыты и полны радости. Подобные чувства не были для меня новы. И вдруг я вспомнила, как около моей кроватки однажды стоял отец. Я помню его руку, ударившую меня, но мне показалось, что он не хотел этого сделать. Не знаю, почему и за что он меня ударил. Я была так счастлива видеть его. И удар оказался для меня очень большим шоком. Я в тот момент была сбита с толку, и с того времени я сбита с толку навсегда. Я почувствовала себя подставленной кем-то, и теперь люди всегда так со мной поступают. Мне нужно всегда быть начеку, но я совсем не хочу быть начеку. Я не знаю, как защитить себя».

Воспоминание об ударе, беспричинно нанесенном ей отцом и воспринятом ею как измена и предательство, волновало Диану еще с тех времен, когда она была совсем маленькой. Она никогда не смогла освободиться от этого воспоминания, поскольку не была в состоянии выразить свой гнев против отца за то, что он побил ее. Во время терапевтического сеанса я посоветовал ей лупить по кровати теннисной ракеткой, чтобы хоть частично выразить подавленный в детстве гнев. Поначалу я подумал, что она сказала об испытываемом ею гневе только для того, чтобы сделать мне приятное. Ведь когда она пыталась мысленно ударять отца, то испытывала трудности с выражением гнева по отношению к нему. Впоследствии она согласилась с тем, что у нее действительно были проблемы при выражении гнева, направленного против отца. Согласилась она и с тем, что в ней издавна жил такой страх: если она станет сердиться, а тем более гневаться на отца, то он перестанет ее любить. Поскольку отец Дианы уже несколько лет как умер, то это означало лишь одно: все истекшее время она была привязана к иллюзии, что отец по-прежнему любит ее.

Единственное, чем она извиняла и оправдывала отцовскую атаку, была убежденность в том, что его спровоцировала и даже вынудила мать. Он разрывался между двумя своими женщинами. «Его чуть ли не маниакальная привязанность ко мне вызывала в ней сильнейшую ревность, и отцу приходилось выбирать». Позднее Диана впервые поняла, что отцовская привязанность к ней носила сексуальный характер: «Он относился ко мне слишком горячо». Но это ничуть не уменьшило любовь Дианы к отцу. Его сексуальный интерес воспламенял ее до уровня радостной страсти, и именно по этой причине тот период детства по сей день видится ей чем-то идиллическим.

Противоположная сторона — ее взаимоотношения с матерью — была сущим адом. В детстве Диане по ночам часто снились кошмары. Когда она пробуждалась, мать обычно лупила ее деревянной ложкой. Диана описывала свою мать как женщину с неправдоподобной, прямо-таки стальной волей, которую невозможно было сломить. «Она хлестала чем попало мою сестру, очаровательную красавицу, когда та на высоких каблучках кружила по дому в танце с чудесно развевающимися волосами и изящно накрашенным ротиком. Для моей матери это было слишком уж сексуально. Она колотила сестру деревянной ложкой и приговаривала, что та должна сменить свои туалеты и замашки, иначе она забьет ее до смерти. Сегодня моя сестра весит больше ста десяти килограммов, у нее страдает речь и она совершенно оторвана от действительности». Диана была в ужасе от своей матери, внешне полностью подчиняясь ей, но внутренне бунтуя. Она как-то заметила: «Я всегда чувствовала себя как картина Пикассо — расколотой надвое по самой середине». Когда Диане становилось совсем невтерпеж, ее защитницей выступала бабушка-гречанка — мать ее матери, — которую она считала своим лучшим другом.

Можно только вообразить себе те муки, которые испытывала Диана в бытность ребенком, вся израненная своей любовью к отцу, тем сексуальным возбуждением, которое исходило от него, а также теми чувствами вины и страха, которые порождали эти взаимоотношения. Превалировала над всем вина. «Я чувствовала свою ответственность за все, что бы ни случалось. Если что-то шло не так, как надо, это была моя и только моя ошибка. Из-за всего этого я едва не сошла с ума. Я привыкла чуть ли не все время быть ужасно раздраженной и рассерженной, но, однако, ни в чем не могла добиться ровным счетом никаких результатов. Я билась головой об стену и все время орала и визжала. Мой гнев стал деструктивным. Мне хотелось все на свете разбить вдребезги, и от этого чувство вины только усугублялось».

Ближе к двадцати годам и позднее, после окончания колледжа, Диана реализовала свои бунтарские наклонности, примкнув к глашатаям контркультуры и став увлекаться наркотиками, а также беспорядочными сексуальными связями. Через парочку лет она поняла, что подобное поведение ведет к саморазрушению, и отправилась на учебу в Европу. Там она влюбилась в симпатичного молодого человека примерно ее же возраста, и тот ответил на ее чувства взаимностью. К сожалению, их отношения зашли в тупик, поскольку его семья имела серьезные претензии к прошлому Дианы, а также к ее происхождению, которое эти люди рассматривали как слишком низкое по сравнению с ними. У нее случился еще один бурный роман с другим юношей, но и он не смог вылиться в постоянные или хотя бы длительные отношения. Насчет всех этих связей Диана сказала так: «Я всегда подбирала сыновей, чьи матери не позволяли им уйти. У меня были трудности со всеми мамашами моих парней. Эти дамы бывали до предела напуганы тем, что я забираю от них сыночков».

С моей точки зрения, Диана — по-настоящему трагическая фигура, да и сама она видела себя примерно в таком же свете. Она говорила: «Я такая несчастная. Я не вижу для себя никакого будущего. Я просто бреду по жизни от одного дня к следующему». Подобные слова вызвали у нее довольно сильный плач, после которого она сказала: «Я всегда ощущаю в себе глубокую печаль, которая, как мне кажется, никогда не рассеется и не покинет меня». Но ведь чувства не изменяются только потому, что кто-то пытается их перебороть. В качестве одной из составных частей своих стараний все устроить Диана всегда ходила с сияющим, счастливым лицом, которое она «носила» отчасти для того, чтобы представлять себя окружающим как положительную и процветающую особу, а отчасти в надежде, что это поможет ей все-таки найти главную любовь своей жизни. Если заглянуть поглубже, то «накладная» улыбка окажется ее способом выживания, поскольку подлинная печаль Дианы граничила с таким бездонным отчаянием, которое она ощущала как угрозу для собственной жизни.

И тем не менее это ее отчаяние было не более реалистическим, чем надежда вновь обрести потерянный рай, который она познала и пережила в детские годы в форме любви со стороны отца. И надежда Дианы, и ее любовь принадлежали только ее детству и не имели никакого касательства к нынешней безрадостной ситуации. Став зрелой женщиной, она хотела зрелых отношений с мужчиной, который был бы для нее больше, чем просто любовником, — который стал бы также ее спутником и супругом и который вместе с нею трудился бы над тем, чтобы построить для них общий дом и, может быть, даже создать полноценную семью. Поскольку мужчины ждут от женщины примерно того же самого, эти ее ожидания вовсе не были чем-то фантастическим. Но все указанные цели можно понять и реализовать лишь в том случае, если и женщина, и мужчина являются зрелыми индивидуумами. #page#

Диана не являлась зрелой женщиной. В ней сохранилось слишком многое от маленькой девочки, которая по-прежнему искала отца или того, кто его заменит и сможет восстановить ситуацию, существовавшую во времена ее детства. Этот человек обожал бы Диану, говорил ей, какая она красивая, удостоверял факт ее невинности и защищал от злой мачехи. Разумеется, никакой мужчина не может сделать всего этого даже для самой лучшей женщины. Утерянную невинность не восстановить. Однако чувство вины можно устранить — путем восстановления всей полноты и свободы самовыражения, включая сюда и выражение сексуальных чувств. Страх перед матерью-мачехой можно ликвидировать, мобилизовав в человеке такой ресурс, как гнев. Именно это и произошло с Дианой под конец терапии, когда она обрела способность безбоязненно встать перед своей матерью и попросить у нее помощи. К удивлению Дианы, мать с большой готовностью отнеслась к этой просьбе и действительно помогла ей.

Взаимоотношения Дианы с другими мужчинами носили более сложный характер, поскольку она была убеждена в том, что, капитулируя перед ними, она капитулирует перед самой любовью. Именно такой должна была видеть себя маленькая девчушка по отношению к отцу. Он образует для своей доченьки весь мир, и в эмоциональном плане она существует в значительной мере в терминах данного взаимоотношения. Наблюдая, как трехлетняя девочка прямо-таки заходится от восторга при виде отца и радостно пищит «Папуля, папуля!», можно оценить, насколько тотальный и безоговорочный характер носит ее капитуляция. Подобное поведение характерно для маленького ребенка, чье эго или чувство собственного Я пока еще не развилось полностью. Именно с этим связано и глубокое ощущение радости, которое знакомо маленьким детям, но ведь мы не остаемся детьми навеки. В возрасте от трех до шести лет эго интенсивно развивается, а вместе с ним растет ощущение своего Я, которое становится доминирующим аспектом личности. В этот отрезок жизни, известный под названием «эдипов период», ребенок начинает осознавать взрослую сексуальность и теряет свою первозданную невинность. Когда примерно в шесть лет ребенок отправляется в школу и присоединяется к другим детям того же возраста, чтобы вместе приобретать знания о большом мире, у него имеется или, по крайней мере, должно иметься то сложившееся ощущение собственного Я, которое мы именуем термином «эго». Теперь он является полностью осознающим себя индивидуумом, который гордится своей индивидуальностью.

Самоосознание представляет собой отчуждающую силу в том смысле, что оно заставляет человека осознать, свою особость и отдельность. В доме ребенок является частью семьи, и он напрямую выводит свою идентичность из положения, занимаемого в указанной семейной группе. В школе такого рода «семейная» идентичность оказывается относительно бессмысленной, поскольку там он лишь один из многих детей, занимающих сходную позицию. В школе ребенок станет формировать с одним или несколькими своими ровесниками новые связи, которые основываются на единстве их ситуации и на общности интересов и чувств. Эти связи могут оказаться весьма прочными, а чувство любви между двумя детьми может быть очень сильным. Ребенок по-прежнему сохраняет сильную привязанность к семье, но любовь к другу, если она носит здоровый характер, способствует освобождению ребенка и поддерживает его движение в направлении построения фундамента прочных отношений с ровесниками. Если ребенок чрезмерно привязан к семье, как это было в случае Дианы, он не умеет легко вступать во взаимоотношения со сверстниками. С другой стороны, если в доме маленький человек лишен любви, то в своих отношениях с новыми друзьями он станет зависимым и не будет чувствовать себя в безопасности. Если в семье он привык чувствовать себя на особом положении, то непременно будет соперничать со своими свежеиспеченными знакомыми и стараться занять среди них доминирующую позицию. В обоих указанных случаях складывающиеся новые отношения с приятелями не дадут ребенку долгожданной радости, которой он так горячо жаждет.

Любовь между двумя детьми в варианте здоровых взаимоотношений сверстников способствует укреплению имеющегося у ребенка чувства собственного Я. Она отличается от любви, испытываемой тем же ребенком к родителю противоположного пола, в которой, как мы убедились ранее, всегда присутствует капитуляция своего Я. В отношениях сверстников есть и элемент секса, поскольку последний является фактом жизни, однако его побудительная сила в сильной степени снижена, так что вновь образующееся осознанное ощущение своего Я имеет возможность развиваться до зрелых пропорций. На ранних стадиях разработки своей теории психоанализа Фрейд предложил понятие о двух противоположных и как бы взаимно исключающих друг друга инстинктах, которые он описал как инстинкт самосохранения, отождествлявшийся им с эго, и совокупность сексуальных инстинктов, которые могут быть описаны в целом как инстинкт сохранения вида. Того, что две указанные силы существуют в составе личности, отрицать нельзя, однако они требуют более точного описания. У взрослого человека они являются полярными силами, служащими в качестве представителей существующего в теле энергетического заряда, который пульсирует между верхним и нижним полюсами тела — между головой с ее функциями эго и тазом с его сексуальными функциями. Подобно любой маятникообразной, колебательной деятельности, указанная активность также не может быть на одном конце большей, чем на другом. Таким образом, в терминах энергетических зарядов эго не может быть сильнее, чем его дополнение и двойник, в качестве которого выступает сексуальность.

Казалось бы, этот принцип, не находит подтверждения у нарциссических индивидов, в которых чрезмерно развитый эготизм сочетается с уменьшенной сексуальной потенцией. Однако свойственное им грандиозное самомнение вовсе не указывает на подлинную силу эго, а, напротив, свидетельствует скорее о его слабости. Раздутый образ эго накачивается ими для того, чтобы компенсировать сексуальную импотенцию. Подлинная сила эго проявляется в выражении глаз, во взгляде человека, который должен быть прямым, устойчивым и сильным. Такой взгляд обусловливается высокой энергетической заряженностью глаз, которой одновременно соответствует подобная же заряженность в тазовой области. Указанная эквивалентность находит свое выражение в англо-саксонской народной поговорке: «Взор чистый — хвост пушистый». Ясные, поблескивающие глаза означают также наличие сильного эго, надежно заземленного в теле и берущего свое начало в ощущениях удовольствия и радости, присущих данному лицу. Всегда можно безошибочно узнать влюбленного человека — глаза у него сияют.

Зрелая любовь.
Зрелая любовь — это не капитуляция собственного Я, а капитуляция перед собственным Я. Эго отказывается от своей гегемонии над личностью в пользу сердца, но при подобной капитуляции оно отнюдь не упраздняется, не обращается в ничто. Скорее оно даже укрепляется, поскольку теперь его корни, находящиеся в теле, подпитываются той радостью, которая ощущается телом. Когда человек произносит «я люблю тебя», то его Я становится настолько же сильным, насколько сильно испытываемое им чувство любви. Можно сказать, что зрелая любовь несет в себе самоутверждение.

Диана — типичная иллюстрация поведения весьма многих моих пациентов, которые, влюбляясь, капитулируют перед другим человеком, а не перед самим собой. Они отказываются от своей независимости в надежде на то, что о них проявит заботу другой, любимый ими человек. В результате эти люди откатываются на инфантильную, детскую позицию, которая, как им кажется, обещает вновь сделать явью взаимоотношения, складывавшиеся у них в ту пору с родителем противоположного пола. Они становятся зависимыми людьми и, находясь в таком положении, оказываются открытыми для любых обид и беспомощными против них. Разумеется, такие отношения очень редко бывают сколько-нибудь продолжительными, а когда они прекращаются, человек вновь страдает от повторения того слома, который он когда-то пережил, будучи ребенком.

Невозможно поддерживать зрелые любовные отношения, если ты не являешься зрелым человеком, который способен прочно стоять на собственных ногах, оставаться, если это необходимо, в одиночестве и уметь выражать свои чувства свободно и глубоко. Такая зрелая любовь не является эгоистичной, поскольку человек полностью делится собою с другим. Да, она сконцентрирована на себе, но именно это и делает взаимоотношения восхитительными, поскольку каждый человек является индивидуальностью с присущим ему уникальным Я, которым он щедро делится со своим партнером. При таких взаимоотношениях окончательное свершение любви в сексе является взаимным по степени удовлетворенности и восторга.

Такая точка зрения на любовь идет вразрез с популярным мнением, гласящим, что в любви человек должен существовать ради другого человека. Однако подобный подход придает отношениям такой характер, когда человек служит другому, вместо того чтобы делиться с ним. «Делиться» означает отношения между равными, а служат тому, кто выше. Такого рода любовные взаимоотношения вскоре теряют свой восхитительный характер и заканчиваются тем, что партнер, которому служили, начинает оглядываться по сторонам в поисках отношений, которые несли бы в себе восторг любви, отсутствующий в нынешнем матримониальном союзе. Когда розыски близки к успешному завершению, тот супруг, который оказался отвергнутым, чует недоброе и начинает служить еще преданнее, преследуя две цели: чтобы все стало так, как надо, и чтобы самому стать таким, как того хочется его партнеру. Другая моя пациентка, которую бросил муж, совершенно сломалась после этого, горько рыдала и говорила: «Всю свою жизнь я стараюсь починить то, что поломалось, но ничего не получается. Сломанного не починишь. Я стараюсь помогать людям, а все, что я получаю взамен, — это лишь обиды и унижения. Я устала от всего этого».

Филиппу, занимавшему пост прокурора, было далеко за пятьдесят, когда он обратился ко мне за консультацией, поскольку что-то безвозвратно пропало из его жизни. Он женился в молодые годы и обзавелся тремя детьми в браке с женщиной, которую совсем не любил. Но он продолжал состоять в этом постылом семейном союзе без малого двадцать лет, поскольку полагал, что его жена нуждается в нем. Когда я встретился с ним, он уже почти двенадцать лет жил с Рут — женщиной, которая была гораздо моложе его. Их отношения начались когда-то как заурядная сексуальная интрижка, но за последние восемь лет и любовь, и секс испарились. Они продолжали спать в одной кровати, часто даже обнаженными, но интимная близость между ними давным-давно отсутствовала. Филипп рассказывал мне, что сожительница частенько критикует его за мелкие ляпсусы или слабые стороны, но, по его словам, во многом он сам вызывает ее на это. Во всем остальном их отношения были любезными и вполне дружелюбными, и внешне они производили впечатление устроенных людей, у которых все шло хорошо. У каждого из них была собственная профессиональная карьера, и по деловым соображениям они часто оказывались врозь.

Легко понять, почему Филипп жаловался, что в его жизни чего-то не хватает. В поисках удовлетворения он многие годы подвергался психоанализу по методам Фрейда и Юнга, что позднее привело его также к занятиям медитацией и иной деятельностью по совершенствованию духа. В течение долгих лет он был членом чисто мужской по своему составу компании, которая ставила перед собой цель развития мужского самосознания. У Филиппа было внушительное, открытое лицо. Тело у него было крепким и хорошо сложенным, а манеры — приятными. Женщин влекло к нему, но он был верен своей нынешней партнерше.

Чтобы понять проблему этого человека, надо было поглубже узнать и понять его предысторию. Свою мать Филипп описывал как женщину, стремившуюся к доминации и проявлявшую явные истерические наклонности, а отца — как человека тихого и пассивного. У его родителей было двое детей — сестра была на два года старше Филиппа. Он вполне осознавал, что мать вела себя по отношению к нему как соблазнительница. Благодаря ей он чувствовал свою особость, но в то же самое время мать заставляла Филиппа считать себя ответственным за ее счастье. Долго занимаясь аналитической психотерапией, он, конечно же, знал о всяких эдиповых аспектах и понимал, что его настраивали конкурировать с отцом и побеждать в этом соревновании, а он так и действовал. Этот человек чувствовал себя легко в мире мужчин, где мог быть агрессивным, не будучи при этом нахальным и бесцеремонным. В колледже он играл в американский футбол. Его проблема касалась отношений с женщинами. Однако с этой проблемой Филиппа можно было совладать лишь в том случае, если бы он смог вступить в настоящий контакт со своими чувствами по отношению к женщинам — чувствами, которые он глубоко подавил в себе. Филипп говорил о своей проблеме весьма открыто и разумно, но слишком хладнокровно — в нем было при этом совсем мало эмоций. Он пришел проконсультироваться со мной, потому что сам понимал: его эмоции были «заперты» в физических напряжениях, существовавших у него в теле, и к ним нужно было подойти «физическим», телесным образом.

Дыхание Филиппа на биоэнергетическом табурете было довольно поверхностным. Его грудь была раздута и в то же время сильно скована. Когда я призывал его пользоваться голосом, это в чем-то помогало, но не пробуждало в нем никакой печали. Выполняя упражнение по заземлению, Филипп испытывал серьезные трудности при попытках добиться в ногах пульсации. В то же время при выполнении упражнения по нанесению пинков он демонстрировал определенные чувства, но не мог добиться прорыва и выйти на подлинную эмоциональную разрядку. В раннем возрасте он выработал у себя сильный контроль над чувствами, и в данный момент отказаться от этого было выше его сознательных возможностей. Тем не менее после выполнения указанных упражнений Филипп чувствовал себя много лучше. Он видел, что с их помощью продвигается в правильном направлении, и был полон решимости продолжать и их, и тот анализ, которому он подвергался у меня.

Однажды, когда Филипп лежал в запрокинутом положении на табурете и издавал непрерывной звук, его голос достиг такой точки, что, казалось, вот-вот произойдет перелом и он начнет плакать. Однако, к моему удивлению, он вдруг стал смеяться, да так, что не мог остановиться. Мне уже приходилось видеть, как подобное происходило с другими пациентами, и почти во всех этих случаях получалось так, что если смех затягивался, то он заканчивался рыданиями. В данной ситуации имеет место подсознательная попытка пациента отрицать наличие печали и превратить и это чувство, и всю ситуацию в нечто смехотворное. Я примкнул к хохоту Филиппа, чтобы помочь ему ощутить иррациональный характер подобного смеха, но единственным результатом стало то, что он стал покатываться еще сильнее и звонче, пока через каких-нибудь пятнадцать минут мы с трудом прекратили это загадочное зрелище. Но хотя в тот день Филипп и не плакал, он понял, что в нем существует сильное сопротивление тому, чтобы капитулировать и позволить кому-то «влезть ему в душу».

Несмотря на мужественность внешнего облика Филиппа, в нем было много чисто мальчишеских черт, которые опровергали любые предположения о его полной зрелости. В процессе прохождения анализа он начал осознавать, что, будучи мальчиком, чувствовал себя попавшимся в материнскую ловушку и что он негодовал из-за той ответственности, которую она возложила на него, требуя быть маленьким мужчиной. Однако теперь Филипп пребывал совсем в другой ловушке — в западне своего нарциссического ощущения собственной особости и превосходства, бравших начало в том сексуальном влечении, которое испытывала к нему мать. Нарциссизм представляет собой распространенную проблему у тех мужчин, чья мать была одновременно соблазнительницей и тираном. В личности этих людей присутствует фаллический компонент, который имеет отношение к их эрекционной силе, являющейся основой присущего им ощущения собственной сексуальной привлекательности для женщин. Они рассматривают эту эрекционную мощь в качестве выразителя своей способности удовлетворить женщину как физически, так и эмоционально. Но для такого мужчины капитуляция перед любовью является весьма трудным делом. С одной стороны, в такой капитуляции таится риск оказаться во владении избранной женщины, как когда-то им владела мать. С другой стороны, это означало бы потерю его фаллической позиции с присущим последней ощущением своей особости и превосходства, поскольку привело бы к сексуальному оргазму и тем самым к разрядке всего возбуждения и восторга игры по обольщению и совращению. Филипп рассказывал мне, что мог сохранять эрекционную силу, пребывая внутри женщины, на протяжении двух часов, в течение которых та испытывала множество оргазмов. Однако в результате нежелания или неспособности Филиппа капитулировать его чувства оставались неудовлетворенными, а самому ему не хватало чего-то важного.

Как я уже говорил ранее, капитуляция не принадлежит к разряду того, что человек может осуществить в соответствии с волевым актом, поскольку она требует отказаться и от воли. Воля представляет собой механизм выживания, а применительно к Филиппу выживание рассматривалось как умение не позволить женщине войти во владение им. Поворотный пункт в терапии Филиппа имел место вскоре после кончины его престарелого, девяностодвухлетнего отца, о котором он заботился в течение нескольких последних лет. Я так и думал, что это событие будет иметь освобождающий эффект, поскольку взаимоотношения Филиппа с отцом были, что называется, неоднозначными. Филипп являлся сыном, но в последние годы жизни отца был одновременно и отцом своего отца. Эдиповы аспекты в отношениях с отцом тоже делали Филиппа более молодым, точнее, младшим человеком. Теперь он мог претендовать на все королевство, ставшее его полным владением. У него завязался серьезный роман с женщиной, которую он знал и раньше, причем их взаимоотношения быстро приобрели характер страстной сексуальной связи, во всех смыслах отличавшейся от того, что у него было с Рут. Сейчас Филипп чувствовал, что на самом деле влюблен в Элизабет, свою новую женщину. Кстати, она была уже далеко не юной и имела вполне взрослых и самостоятельных детей. Хотя до этого он влюблялся исключительно в женщин гораздо моложе себя, сейчас он отдал свое сердце особе заметно более зрелой.

Конкретные обстоятельства его связи с Элизабет давали ему возможность вести двойную жизнь, проводя уикэнды со своей новой любовницей, а остальное время — с Рут. Его новообретенный роман, казалось, расцветал все пышнее и с каждой неделей становился все более бурным, и в то же время старая связь, как ни в чем не бывало, продолжала двигаться по накатанному пути. Филипп хорошо понимал, что долго подобная ситуация не могла продолжаться. Надо было принимать какое-то решение. Его новая избранница оказывала на него давление, добиваясь, чтобы Филипп поставил свою прежнюю партнершу в известность об их взаимоотношениях, но он колебался, не будучи уверенным в себе. Мучивший его конфликт Филипп описывал следующими словами: «Я знал, что она [речь при этом шла о его новой подруге] любит меня по-настоящему глубоко. По словам Элизабет, она никогда не испытывала такого сексуального наслаждения, как со мной. Она разделяла так много моих интересов, и мы понимали друг друга полностью, причем с полуслова. Сам я мог быть перед нею весьма открытым. Она хотела быть со мною все время, а не только по выходным, но я ощущал, что в ее личности есть какие-то властные, но одновременно и иждивенческие замашки. В отношениях с Рут у меня было гораздо больше свободы. Рут — женщина деловая и вполне практичная, которая знает, как сделать что-то самостоятельно, а Элизабет совсем не такая. Но я люблю Элизабет. Она восхищает и возбуждает меня в сексуальном плане, чего никак нельзя сказать о Рут».

Склад личности Филиппа не позволял вести двойную жизнь. Ему требовалось быть открытым и искренним с обеими женщинами, но он отлично знал, что нанесет Рут глубокую рану, рассказав ей про Элизабет, и у него никак не поднималась рука сделать это. Филипп лежал в моем кабинете, запрокинувшись и делая дыхательные упражнения на биоэнергетическом табурете, и мы беседовали с ним на все эти темы, как внезапно он начал плакать. Ему и раньше во время терапевтических сеансов случалось слегка всплакнуть, и, по моему убеждению, это помогло ему открыться для своей новой любви. Когда он плакал в этот раз, то сказал, что чувствует в своем сердце боль, которую связывал со своими мыслями о Рут: ведь, раня ее, он одновременно причинял боль и себе. Его сердце было разбито так же, как, по его суждению, будет разбито сердце Рут, если он оттолкнет ее. И тут Филипп стал плакать еще горше, поскольку внезапно ощутил ту печаль, которую подавлял в себе с детских лет, когда мать отвергла его сексуальное чувство к ней. Напряжение, постоянно присутствовавшее в его груди и стеснявшее его дыхание, а также блокировавшее его способность капитулировать перед любовью, все эти годы служило ему защитой против боли, причиненной в детстве, и против боязни снова оказаться уязвленным.

Однако для положения, в котором Филипп оказался теперь, не существовало никакого легкого решения. Он не мог бросить Рут, поскольку был не в состоянии ранить ее и поскольку боялся сам остаться в одиночестве. Рут находилась точно в таком же положении. Интуитивно чувствуя, что в жизни Филиппа появилась другая женщина, она была не в состоянии уйти от него. Зная, что их сексуальная любовь давно истаяла, она время от времени получала с его стороны намеки быть внутренне готовой согласиться с тем, что ее партнер нуждается в кратковременном послаблении и какой-то интрижке на стороне. И она, и Филипп все последнее время их совместной жизни пребывали друг с другом не по любви, а по надобности. Их отношения заключались во взаимозависимости. Каждый из них нуждался в другом. Филипп, глубоко увязнув в своих взаимоотношениях с Рут, начал нежданно ощущать, что сейчас его в такой же мере начинают засасывать и отношения с Элизабет. Эта женщина продолжала давить на него, требуя оставить Рут, и угрожала покончить с их отношениями, если он не сделает этого, причем на самом деле Элизабет была не в состоянии махнуть рукой на Филиппа точно так же, как сам он не мог бросить Рут. Постепенно Филипп стал осознавать, что Элизабет была деспотичной особой, которая в конечном итоге стала бы владеть им точно так же, как это когда-то делала мать. Филипп стал все более отчетливо понимать, что должен отъединиться от Элизабет по той же причине, по которой он в свое время стал отходить от Рут, — а именно потому, что он не был свободен.

Стремление быть свободным стало в этот момент центральной проблемой в терапии Филиппа. Он наконец понял, что не сможет сделаться свободным человеком — иными словами, человеком, который искренен перед самим собой, — пока он зависит от кого-то и подчиняется кому-то. Таким подначальным человеком он являлся и в своей юридической конторе, во многом слишком сильно полагаясь на своего делового партнера, в котором, по своему убеждению, он нуждался. Таким образом, невзирая на тот факт, что Филипп вплотную приближался к шестидесятилетнему возрасту, в эмоциональном плане он продолжал оставаться мальчиком, а не полноценным мужчиной, способным без чьей-либо помощи прочно стоять на собственных ногах. Эмоциональная зрелость являлась в жизни Филиппа отсутствующей координатой, и это было подлинной трагедией, по поводу которой он был вправе плакать и впадать в гнев, что он, собственно говоря, и делал. На протяжении следующего года терапии я мог наблюдать в личности Филиппа и в его жизни зримые перемены. Он и Рут стали жить врозь, хотя и продолжали оставаться друзьями. Расстался он и с Элизабет, невзирая на то что сексуальные чувства, которые они питали друг к другу, продолжали оставаться сильными. Да и в своей фирме он занял лидирующее положение. Но как же обстояли при этом дела с любовью?

Филипп говорил, что испытывает любовь к Рут, хотя и не ощущает к ней сексуального влечения. Выражаясь проще, его сердце было открыто перед Рут, равно как оно было открыто — но совершенно по-другому — и перед Элизабет, к которой у него все еще существовали сексуальные чувства. Но в обоих случаях это была любовь, которая брала свое начало исключительно из добрых чувств, которые он испытывал по отношению к обеим женщинам, а не из того, что он в них как-то нуждался. Сердце его распахнулась даже настолько, чтобы принять в свое лоно сестру, от которой он отдалился уже много лет назад. И в довершение всего он сделал еще один, сильно удививший меня ход, когда во время одного из терапевтических сеансов нежданно-негаданно произнес: «Доктор Лоуэн, мне хотелось бы вам сказать, как сильно я люблю вас». Как-то во сне он увидел себя вздымающимся в небеса на большом белом облаке. Его это невообразимо восхитило и обрадовало, поскольку он увидел в этом знамение своего духовного возрождения. В то же самое время он ощущал глубокую умиротворенность и примирение с самим собой, что было одновременно и радостным чувством. Невзирая на безмятежность и простоту всех этих чувств, в них присутствовал и элемент страстности. Филипп был теперь страстно влюблен в жизнь и в мироздание. Ему не надо было ничего больше искать. Он наконец нашел самого себя, он проник в самую сердцевину своего естества, своего сердца, и там открыл, что смысл жизни состоит в открытости человека восторгу бытия.

Филипп до этого уже познал любовь. Он был неподдельно влюблен в Рут, когда они впервые стали возлюбленными, точно так же как и в мать своих детей, когда они встретились в первый раз. В тех, прежних ситуациях его чувство любви было истинным и подлинным, но оно не проникало достаточно глубоко и не было длительным. Точно так же как человек быстро впадает в состояние любви, он может и «выпасть» из него, и такое слишком часто случается из-за нашего разочарования тем фактом, что другой человек не удовлетворяет нас в должной мере. Мы не понимаем того, что никто не может удовлетворить нас, кроме нас самих, и что мера нашей удовлетворенности напрямую зависит от того, насколько мы открыты самим себе и жизни. Когда пущенная Купидоном стрела любви пробивает нашу броню и наносит укол в сердце, мы становимся открытыми любви и радости, но не остаемся такими же открытыми навсегда. Наше эго начинает медленно отстаивать и восстанавливать свою власть, задавая трудные вопросы, ставя под сомнение, заставляя перестать доверять и захватывая контроль над ситуацией. Наша открытость начинает видеться нам самим как брешь в собственных защитных порядках, которую мы прямо-таки обязаны залечить или заделать. Внезапно и бурно влюбиться — это вовсе не ответ, а вот быть по-настоящему влюбленным — это ответ, означающий одновременно необходимость быть открытым. И первым делом нужно обязательно быть открытым перед собственным Я, перед своими глубочайшими чувствами, а для этого требуется быть свободным от страха, стыда или чувства вины.

Страх подрывает способность человека капитулировать перед лицом любви. Этот страх не носит рационального характера, а произрастает из детского опыта данного индивидуума и имеет смысл только в терминах такого опыта. Однако он по-прежнему сохраняет свою власть над нами, коль скоро мы продолжаем действовать так, словно по сей день находимся в той же самой ситуации из нашего давно минувшего детства. До тех пор пока Диана продолжает свои попытки доказать, какая она хорошая маленькая девочка, стараясь всем помочь и поступая во всем только правильно, она будет бояться стать самою собой, принять свою сексуальность как должное и капитулировать перед любовью. Пока Филипп продолжает бояться, что станет собственностью женщины, он будет сражаться против того, чтобы капитулировать перед любовью. Его обращенный к женщине призыв будет основываться на всяческих замечательных качествах, которыми он обладает, а не на том простом факте, что он — мужчина, которому нужна женщина, чтобы увенчать и ублаготворить его жизнь. На этом уровне Филипп все еще был молодым парнем, который играл в любовь и который по-старому нуждался в материнской заботе и уходе. Этот мужчина никогда не жил по-настоящему один. После того как он покинул родительский дом, чтобы жениться, он всегда был связан с какой-нибудь женщиной. Несмотря на всю любовь к Элизабет, Филипп понимал, что перебраться к ней сразу же после того, как он оставит Рут, будет означать попытку сбежать и спрятаться от дремавшего в нем страха остаться в одиночестве. До тех пор пока он ощущал себя зависимым от женщины, он не мог стать свободным; в нем всегда таился бы страх перед ее властными потугами завладеть им. В нем отсутствовала бы та зрелость, которая делает безоговорочную капитуляцию человека перед любовью выражением глубочайших, интимнейших сторон своего Я. Спустя пару недель после нашей беседы на эти темы Филипп рассказал, как в одно прекрасное утро он пробудился в самом радостном настроении, после того как видел сон, из которого ему стало ясно, что он больше не боится остаться в одиночестве и не ощущает зависимости от женщины. Всякий раз, когда мой пациент чувствует себя избавившимся от страха, мы оба испытываем радостные ощущения!

Зрелость представляет собой такую стадию жизни, когда человек постигает и принимает собственное Я. Он знает свои страхи, слабости и маневры и принимает их как данность. Я не верю, что нам когда-либо удастся дойти до такого состояния, в котором мы полностью освободимся от травматических последствий своего прошлого, но нужно сделать так, чтобы эти «дела давно минувших дней» не управляли нами сегодня и завтра. Приятие фактов вовсе не означает беспомощности перед ними. Поскольку проблемы прошлого структурно заложены в тело в форме всякого рода хронических напряжений, для высвобождения тела нужно работать с ним. Разнообразные биоэнергетические упражнения, используемые нами в процессе терапии, могут проделываться и дома, если человек знает, как применять их.

Приятие означает также, что человек избавляется от всякого стыда по поводу своих трудностей или проблем.

Стыд подобен чувству вины в том, что он ограничивает свободу человека быть самим собою и выражать себя. [Я подверг чувства стыда и вины анализу в своей уже упоминавшейся книге «Удовольствие». Они были названы там оценочными эмоциями. В основе этих чувств лежит негативная самооценка.] Мать Дианы довела ее до того, что та стала до чрезвычайности стыдиться своих сексуальных чувств; добилась мать этого тем, что на невинное сексуальное поведение ребенка навешивала ярлыки чего-то грязного и непотребного. Но поскольку разные околосексуальные чувства ассоциировались у малышки с самыми восхитительными и приятными ощущениями, бедное дитя попало в ужасающе конфликтную ситуацию, которая едва не довела ее до умопомрачения. Она пыталась подавить свои «нехорошие» чувства и, как мы видели, в значительной степени преуспела в том, чтобы отсечь их почти полностью. Однако это породило в ней огромное внутреннее напряжение, которое потом принудило ее действовать так, чтобы вообще исторгнуть из себя указанное «вредное» чувство. Все мы, жители цивилизованных стран, испытываем некоторую степень стыда по поводу своего тела и его «животных» функций, которые в значительной мере сфокусированы на сексуальности, однако лишь немногие пациенты вслух говорят об этом стыде. Они слишком стыдятся даже самих разговоров о своих стыдных чувствах и о связанном с этим стыде и, будучи людьми изощренными и умудренными, просто отрицают указанный стыд. Самовыражение не ограничивается чувствами печали и гнева. У большинства людей есть какие-то мрачные тайны, которые они стыдятся выявить, а в отдельных случаях даже скрывают от самих себя. Однако всевозможные страхи, зависть, отвращение, гадливость и влечения, если их скрывают из-за стыда, становятся важными барьерами, которые препятствуют капитуляции перед любовью.

Точно так же как Диана страдала от стыда, Филипп испытывал страдания из-за глубокого ощущения вины, которого он к тому же почти совсем не осознавал. Вина отличается от стыда тем, что она относится к таким чувствам и поступкам, которые рассматриваются лишь как морально сомнительные, а не как грязные или непристойные. Однако большинство людей, обращающихся сегодня к терапевту в поисках помощи, изощрены в психологическом отношении и отрицают присутствие у них какого-либо ощущения вины. Отвергая сам факт наличия какого-то явления, невозможно рассуждать о нем; тем самым резко затрудняется возможность освободить человека от того, что его мучит. Детей заставляют обрести убеждение, что чувства гнева и сексуальности плохи и аморальны, если они направлены на родителей. С виной, равно как и со стыдом, ассоциируется страх. У Филиппа чувство вины манифестировалось в сильном мышечном напряжении, присутствовавшем в его теле и заключавшем в себе массу печали и гнева, но лишь изредка достигавшем сознания Филиппа. В нем скопилось огромное количество гнева против матери за то, что она предала его любовь, и против отца за то, что тот покинул его и отдал во власть матери. Но сам Филипп в детстве вступил в эту сделку и поддержал опасную игру, которая позволяла ему чувствовать свою особость и превосходство. Как может ребенок гневаться на родителя, который относился к нему как к человеку особому и затмевающему других? Гнев появляется лишь тогда, когда подобный «исключительный» ребенок вырастает и постепенно начинает ощущать ту цену в виде боли и разочарования, которую приходится платить за пребывание в столь высоком положении. В тот момент, когда Филипп горько плакал, испытывая в своем сердце боль из-за всего, о чем выше говорилось, он делал очередной шаг по нелегкому пути к тому, чтобы стать по-настоящему свободным человеком.

Капитуляция перед любовью включает в себя способность сполна поделиться своим Я с партнером. Любовь сводится вовсе не к тому, чтобы давать, а к тому, чтобы быть открытым. Но первым делом такая открытость должна быть достигнута по отношению к собственному Я и лишь после этого — к другому человеку. Она включает в себя пребывание в контакте со своими глубочайшими чувствами, а далее — способность надлежащим образом выразить существующие чувства. Применительно к Филиппу это означало необходимость понять и принять, насколько силен был его гнев против женщин — всех женщин без исключения, — поскольку каждая из них в той или иной мере служила для него представлением и воплощением собственной матери. Для Дианы это значило, что нужно принять как данность гнев, направленный против всех мужчин, включая работавшего с ней терапевта, потому что каждый из них был для нее олицетворением отца, который предал ее. Капитуляция перед телом и его чувствами является одновременно капитуляцией перед любовью.

ГЛАВА 7. ИЗМЕНА ЛЮБВИ.

По мере того как пациенты вступают в более тесный и непосредственный контакт с самими собой и с событиями своего детства, они, как правило, начинают вполне отчетливо осознавать бывшее прежде смутным ощущение того, что родители предали их, изменили им. Подозрение в измене и предательстве рождает в ответ интенсивный гнев. После двух с половиной лет терапии Моника сказала: «Теперь я чувствую, насколько сильно мой отец предал меня. Он просто использовал меня. Я-то любила его, а он использовал меня сексуально. Когда я сильно сжимаю ягодицы, то прямо физически ощущаю, как же он предал меня. Не могу понять, почему мужчины так поступают». И добавила немного погодя: «Я себя чувствую так, словно превратилась в зверя. Во мне пробуждается такой жесточайший, животный гнев! Мне хочется кусаться, но я боюсь сфокусировать это чувство на пенисе».

Такого рода чувства выплеснулись из нее по причине недавнего разрыва отношений с мужчиной, которому она отдала свою любовь. Тот принимал любовь Моники, но часто бывал настроен к ней критически. А ведь принимать любовь молодой женщины и не платить ей при этом ответным чувством, а также не выказывать своего уважения — это означает использовать ее. Отец Моники в свое время тоже использовал ее, ведя себя поначалу как заправский соблазнитель, возбуждая в ней любовные чувства, а затем отвергая ее в качестве сексуального объекта и отсылая к приятелям-парням. Невзирая на то, правомерно ли будет интерпретировать такое поведение как сексуальное злоупотребление или нет, оно в любом случае представляло собой предательство по отношению к той любви и доверию, которые ребенок питает к родителю. Разумеется, всякий акт сексуального злоупотребления со стороны родителя или старшего по возрасту человека есть предательство по отношению к чувствам любви и доверия, свойственным детям. Однако я убежден и в обратном: всякий акт родительского предательства таит в себе элемент сексуального злоупотребления, независимо от того, проявляется ли оно в открытом действии или в скрытом намеке.

Еще один мой пациент, на сей раз представитель сильного пола, испытывал подобное чувство предательства со стороны своей матери. В детстве он был не в силах противостоять ей. Мать пыталась так или иначе контролировать практически любую грань его жизни и поведения, в результате чего, став взрослым, он оказался не в состоянии действовать в собственных, личных интересах, даже если речь шла о самых благородных и достойных целях. Ему обязательно требовалось добиться успеха в рамках таких поступков, которые выглядели бы правильными в глазах общества и позволили его мамочке гордиться своим замечательным сыном. Когда-то он был ее маленьким «домашним мальчиком» и, став взрослым мужчиной, продолжал функционировать в том же качестве по отношению к жене. В ходе одного из сеансов этот пациент развернуто жаловался на сухость в горле, по причине которой не мог издавать громкие звуки, а также полноценно и глубоко дышать. Из-за этого он испытывал временами настоящий шок, а в мозгу у него все время возникал образ собаки, которую волокут то ли за ошейник, то ли за сворку. Если продолжить данный образный ряд, то в его случае речь шла не о простом ошейнике, а о строгом, снабженном шипами и не позволявшем даже дернуться. Мамочка модно наряжала своего любимчика и прогуливала его примерно так же, как делала бы с выставочным пуделем. Поняв в конце концов этот факт, мой пациент сказал: «Моя задача была такой: доставлять ей возможность гордиться и позволять чувствовать, что она целиком соответствует образу первоклассной матери».

Точно так же как отец Моники использовал ее, чтобы получить определенную дозу сексуального возбуждения и удовлетворения благодаря наличию обожавшей его дочери, упомянутая мать использовала своего сына. Эта мамаша абсолютно не осознавала, что своим поведением буквально грабит своего сына, лишая его мужественности. Действия этой особы отчетливо выражали мучившую ее потребность обращаться с мужчинами так же, как поступали в детстве с ней. Мы уже видели в главе, посвященной гневу, что многие взрослые люди отыгрываются на тех, кто беспомощен и зависим, за все те оскорбления и травмы, которые они получили, когда сами в детстве были точно такими же — беспомощными и зависимыми.

Применение силы и власти против другого человека всегда окрашено сексуальными обертонами. Родители используют свою власть вроде бы с целью добиться от ребенка дисциплинированности с тем, чтобы он стал «хорошим» ребенком, а позднее — «хорошим» взрослым. С другой стороны, чтобы стать в их глазах плохим, вовсе не обязательно проявлять негативизм или враждебность; для этого будет достаточно всего лишь сексуальности. «Хороший» ребенок — это послушный ребенок, который делает то, что ему говорят. Ему обещают, что подобное поведение в будущем дарует ему любовь, но такое обещание насквозь лживо, поскольку единственное, что он получит, — это одобрение, а вовсе не любовь. Любовь нельзя оговорить какими-то условиями. Любовь, зависящая от соблюдения определенных условий, — это не настоящая любовь. В попытке частично оправдать и защитить родителей следует признать, что определенную дисциплину все-таки следует насаждать принудительно. Это действительно необходимо — для поддержания некоторого порядка в доме, а также для того, чтобы не позволить малышу причинить себе вред. Но одно дело — дисциплина, и совсем другое — стремление сломить ребенка. Пациенты, обращающиеся ко мне как к терапевту, — это индивиды, дух которых был искривлен или вообще сломлен. То же самое, можно сказать и по поводу многих из тех, кто ни разу в своей жизни не приходил на прием к психотерапевту. Совершенно не раздумывая и не действуя по зрелому размышлению, большинство родителей будут машинально обращаться со своими детьми точно так же, как обращались с ними самими их собственные отцы и матери. В отдельных случаях они поступают так даже невзирая на внутренний голос, явственно нашептывающий им, что они действуют неверно. Ребенок, которого обижали, часто становится родителем, который сам обижает своих детей, поскольку подобная динамика поведения оказалась структурно встроенной в его тело. Дети, которые когда-то были предметом насилия, как правило, потом проявляют насилие по отношению к собственным детям — ведь последние в их глазах представляют собой благодатные объекты для того, чтобы легко и без проблем разрядить на них подавленный в себе гнев. Характерно, что дети в подобных ситуациях зачастую целиком отождествляют себя с родителями и оправдывают подобное поведение с их стороны как необходимое и даже заботливое.

Приводимый ниже краткий отчет о единственном сеансе терапии с одной моей недолговременной пациенткой наглядно иллюстрирует те довольно-таки извращенные, едва ли не перверсивные взаимоотношения, которые могут существовать между родителем и ребенком, в данном случае — между матерью и дочерью. Рейчел было немного за сорок, и она захотела проконсультироваться у меня в связи с тем, что страдала депрессией. В этот момент она уже подвергалась терапии у аналитика в том штате, где постоянно проживала. Со мною она столкнулась на семинаре, который я проводил в ее родном городе, и была заинтригована идеей поработать с телом, чтобы попытаться решить мучившие ее проблемы.

Рейчел была внешне привлекательной женщиной высокого роста, с хорошей фигурой и гибким, тонким телом, которое, однако, не казалось достаточно сильно заряженным энергией. Лицо у нее выглядело моложаво, что указывало на присутствие в ее личности детских черт. Ноги Рейчел были тонкими и не казались крепкими. То, о чем я собираюсь рассказать, произошло во время нашего третьего или четвертого сеанса совместной работы.

Начала она со слов о том, что с момента нашей последней встречи ей довелось пережить три очень трудных месяца: «У меня была самая настоящая тяжелая депрессия, и я была всерьез напугана, что никогда не смогу выкарабкаться из нее. Полагаю, что мне удалось ближе подобраться к той части моей личности, которая сопротивляется и проявляет упрямство. Когда я подумала о том, чтобы отправиться сюда, на свидание с вами, то прямо затрепетала от ужасного страха. С одной стороны, я ждала этой встречи с большой надеждой, но трусила при мысли о предстоящей физической работе. Когда я посещала вас здесь в последний раз, то лежала, если помните, свернувшись калачиком, на этой кушетке во внутриутробной, эмбриональной позе, и это было как раз то, что мне в тот момент хотелось делать».

Далее она продолжала: «В процессе терапии у другого специалиста мне пришлось иметь дело со сновидениями, одно из которых касалось змей. В мои сны постоянно возвращался образ одной и той же змеи. Вообще-то мне снилась масса всяких и разных змей, но эта конкретная змея все время повторялась. Она висела в проеме входной двери, вся скрученная кольцами и угрожающая. Это была огромная змея вроде анаконды или питона, которая легко могла бы обхватить меня и задушить насмерть. А в последнем сне мне привиделись змеи, клубившиеся за стеклом террариума в каком-то зоологическом музее, и я заставляла себя не отводить от них пристального взгляда. У двух из них черепа имели такую форму, как у приматов, а не у нормальных пресмыкающихся. Они становились все более и более человекоподобными.

В этот период лечения я пыталась как-то превозмочь страдания из-за того, что мой брат в свое время мучил меня и постоянно издевался. Когда я подумала о том своем сновидении повнимательнее, у меня возникло смутное ощущение, что этот самый музей располагался в Филадельфии и был чем-то вроде Филадельфийского музея искусств. В дальнейших размышлениях по поводу Филадельфии меня вдруг осенило, что в переводе с латинского это название означает «город братской любви». А потом я подумала, что братская любовь крепко-накрепко перепуталась у меня с сексуальностью».

В ответ на мой вопрос о возрасте брата она сказала, что тот на четыре года старше нее, и добавила: «Я раньше любила его настолько сильно, что сделала бы буквально все, о чем бы он меня только ни попросил. Когда я более или менее подробно описывала другому своему терапевту, что он вытворял со мною, то чувствовала, что вот-вот сойду с ума. Все истекшие годы эта тема была для меня полным табу, и я не могла изложить словами, что же именно он делал. Мне было боязно, что слушатель пройдет мимо этого, считая чем-то банальным и широко распространенным, а на мою долю останется один лишь ужасный стыд.

Я настолько боялась за себя, что решила в порядке самодеятельности пройти психологическое тестирование. Когда я взяла в руки тест Роршаха, то везде, во всех его бесформенных пятнах видела сплошные женские половые органы. Зато в верхней части листа для меня наличествовал четкий фаллический символ, на который я показала со словами: «Понятия не имею, чем бы могла быть эта маленькая штуковинка». Экзаменатор, проводивший тестирование, только хихикнул».

Когда я поинтересовался у Рейчел о соображениях ее аналитика по поводу того, что в аморфных пятнах широко известного психологического теста ей везде виделись вагины, она ответила, что лишь совсем недавно проходила указанное тестирование и получила его результаты, а с того момента не встречалась со своим постоянным терапевтом. Сам же я подумал, что факт обнаружения моей пациенткой сплошных вагин и влагалищ во всем, что она видела, как-то связан с ее матерью, и потому попросил детальнее рассказать о взаимоотношениях, сложившихся между ними.

Она ответила так: «Ну, понимаете, я… я… у меня… такое ощущение, что моя мать сексуально использовала меня».

Моя интуиция подсказывала мне примерно то же самое.

Рейчел добавила к этому: «Мне уже доводилось рассказывать своему аналитику об инциденте, который имел место, когда я была совсем ребенком. Я всадила в ногу занозу или что-то в этом духе и ни за что не хотела позволить матери подойти вплотную и тем более прикоснуться ко мне. Она же силой усадила меня к себе на колени, в то время как я визжала: «Эй, кто-нибудь, подойдите и помогите мне!» Почему-то я была просто в ужасе. Это отвращение к ней сохраняется у меня до сих пор, и в нем присутствует несомненный сексуальный оттенок».

Рейчел описала свою мать как человека, располагавшего в семье всей полнотой власти. «Она, что называется, командовала парадом и, кроме того, восстанавливала нас друг против друга и натравливала так, что у нас не хватало сил ни на что другое, кроме домашней войны. Я… Знаете, у меня все прямо-таки трепещет внутри, когда я рассказываю вам про это».

Я наговорил Рейчел кучу комплиментов за то, что у нее достает мужества смотреть в лицо всем этим неприятным фактам, и услышал в ответ: «Все это верно, но сама я полагаю, что это мужество идет мне во вред. Один из друзей высказал мне свое мнение, что я, мол, шагаю прямиком в пасть льва. Я же полагаю, что действительно направляюсь именно в эту сторону, но только держу в руках клещи, чтобы повырывать оттуда все клыки».

В этой связи я подчеркнул, что влагалище вполне напоминает пасть. Оно тоже заглатывает человека. «А ощущали ли вы желание матери завладеть вами?» — спросил я у Рейчел.

«Да, причем не только завладеть мною, но и изничтожить меня».

«Воспринимали ли вы всерьез ее враждебность по отношению к вам? Думали ли вы когда-либо, что она в состоянии и вправду убить вас?» — спросил я.

После длительной паузы прозвучал такой ответ: «Знаете ли, за одну мелкую провинность она хлестала меня почти целый день».

Я был по-настоящему потрясен этим фактом и прокомментировал его таким образом: «Наверняка это делалось для того, чтобы заставить вас подчиниться, чтобы сломить ваш дух».

«У меня в момент экзекуции было что-то вроде галлюцинаций, — продолжала Рейчел, — а еще я ломала голову над тем, насколько же далеко она все-таки зайдет. Когда вот так стегают и стегают, то должен наступить переломный момент. Я приняла решение ни за что не плакать. Такого удовольствия я ей не доставлю. Но потом все-таки заплакала — просто для того, чтобы как-то ее утихомирить. Я немного по-детски боялась, что если на самом деле не зареву, то она меня забьет до смерти. Я прямо физически ощущала, как она все больше теряет контроль над собой, а также ее нарастающую ярость против меня за то, что не поддаюсь».

В этом месте ее рассказа у меня появилось сильное ощущение того, что мать Рейчел проявляла к ней какой-то вполне сексуальный интерес. Я высказал предположение, что в поведении матери присутствовал лесбиянский аспект.

В ответ Рейчел произнесла низким, мягким голосом: «Я рада тому, что вы воспользовались именно этим словом». После чего добавила: «Думаю, она испытывала ко мне ревность, поскольку у нее было очень трудное детство. Полагаю, моя мать была в свое время объектом сексуальных злоупотреблений. Сама она была крупной, ширококостной женщиной. А вот я была тоненьким, женственным созданием. Думаю, ее это немало огорчало и раздражало».

Я обратил внимание Рейчел на то, что мать отождествляла себя с ее женственностью и хотела бы сама обладать этой чертой. Рейчел еще раз заметила в ответ, что ее мать была весьма мужеподобной особой, большой и толстой. И еще. Как она сказала, мать изобретала любые и всякие поводы, чтобы только получше да подольше рассмотреть промежность и вагину своей дочери.

В этот момент Рейчел пожаловалась, что чувствует себя совсем худо, ее сильно подташнивает и она близка к обмороку. А чуть погодя вздохнула и почти простонала: «О, Боже».

Рейчел упоминала, что при виде матери у нее «мурашки бегали по коже». По ее словам, мать внушала и продолжает внушать ей настолько сильное отвращение, что она с трудом может заставить себя находиться неподалеку от нее. Потом она рассказала еще об одном инциденте, который особенно отчетливо продемонстрировал, какой же дьявольской властью обладала над ней мать. «Когда я отправилась в Германию и родила там ребенка, то была вполне в состоянии кормить его грудью. Потом туда пожаловала мать, чтобы навестить меня и новорожденного, и буквально в день ее приезда молоко у меня пропало и больше никогда не появилось. Ей хватило всего одной ночи — и на тебе! Бац — и молока как не бывало!»

Потом Рейчел сказала о своей убежденности в том, что все гнусные проделки ее братца направлялись и поощрялись чувствами матери, а вовсе не отца. «Мать полностью отпускала ему эти прегрешения. Она ловила от всех этих дел какой-то похотливый кайф. Полагаю, она просто проецировала присущую ей ненависть к самой себе на меня за то, что я была сексуальной, и давала мне тем самым понять, что я — грязная и развратная тварь. Но я вовсе не была развратной. Я не сошла с пути, выбранного мною для того, чтобы не стать развратной. Мне хотелось быть чистой и невинной, хотелось ничего не знать про секс. Я и подумать не могла о том, что действия моего дорогого братика как раз и представляли собой секс. Я знала только, что они — противные, отталкивающие и грязные и что они мне абсолютно не нравятся».

После краткой паузы Рейчел заметила: «У меня такое чувство облегчения. И я знаю, что оно — подлинное и правдивое». Говорят, что правда может сделать человека свободным. Но так случается лишь тогда, когда он принимает эту правду и соглашается с ней. Такое приятие правды включает в себя капитуляцию — капитуляцию перед реальной действительностью, перед собственным телом, перед своими чувствами. Рейчел никогда до этой минуты не капитулировала, она ни на миг не прекращала борьбу, чтобы как-то уйти от своей матери и от прошлого. Такого рода борьба позволила ей выжить, но одновременно она накрепко привязала ее к детству. Кроме того, поскольку уйти от собственного прошлого невозможно, то все усилия добиться этого заведомо обречены на провал и в результате человек остается наедине с теми же самыми чувствами беспомощности и отчаяния, которые были его уделом в детские годы в бытность несчастливым ребенком. Сама идея о возможности уйти, укрыться, сбежать от прошлого — это чистой воды иллюзия, которая будет раз за разом лопаться при столкновении с действительностью, погружая человека в состояние депрессии.

Подобно всем борцам за выживание, Рейчел продолжала повторять попытки изменить прошлое, а также отыскать любовь, которая бы спасла ее и восстановила в ней самоуважение. Все это разительно напоминает сказку про Спящую красавицу, на которую злая ведьма наслала проклятие: она обрекла ее спать целых сто лет — иными словами, полностью устранила из жизни — и обнесла ее замок непроходимыми зарослями терновника и прочих колючек. Единственным, что могло бы спасти и впрямь спасло Спящую красавицу, была любовь прекрасного юного принца, у которого хватило мужества пробраться через барьер из шипов и иголок, чтобы разбудить ее нежным поцелуем. Одновременно жизнь Рейчел — это и история про Золушку, которая — опять же благодаря любви юного принца — смогла избавиться от участи посудомойки и прислуги. В сказке о Золушке нашлась добрая фея и позаботилась о средствах, благодаря которым принц сумел разглядеть подлинную красоту замарашки Золушки. В обеих этих сказочках изложены извечные мечты юных девиц — спастись от бесовской власти злой ведьмы или не менее свирепой мачехи. А ведь каждая мать, которая из соображений ревности поворачивается против своей дочери, неизбежно становится для нее как раз ведьмой или злой мачехой.

Как и Диана, о которой я подробно рассказал в предшествующей главе, Рейчел связала свою судьбу с мужчиной, который обеспечивал ее в финансовом плане, но унижал ее и злоупотреблял ею сексуально. Предполагалось и ожидалось, что он окажется пресловутым белым рыцарем и добрым отцом, который будет любить ее и защитит от жестокой и безжалостной матери. Однако зависимость от мужа привела ее к роли принцессы — перепуганной маленькой девочки, которая считала свою мать всемогущей. Рейчел хорошо осознавала сложившуюся ситуацию, поскольку сама говорила: «Я не готова бросить все это, начать раздавать налево-направо тумаки и самостоятельно зарабатывать на жизнь. И я ненавижу себя за это».

Если исходить из конкретных реалий, то и Диана, и Рейчел являются вполне конкурентоспособными индивидами, которые в состоянии обеспечивать себя и на самом деле делали это раньше. Мне лично видится нечто извращенное в том, что подобная личность продолжает пребывать в унизительном и обидном для себя состоянии. На определенном уровне такое поведение представляет собой действенное проявление саморазрушительных чувств, которые берут свое начало в глубоком ощущении вины и стыда. И Рейчел, и Диана были убеждены, что они не стоят подлинной любви достойного мужчины, потому что сами лишены чистоты. Обе они были «замазаны» тем, что испытали на себе взрослую сексуальность в возрасте, когда сами были еще совсем невинны. Указанная глубоко угнездившаяся в них вина блокировала возможность их капитуляции перед собственной сексуальностью, которая служит вполне естественной столбовой дорогой для выражения взрослой, зрелой любви. Вместо того чтобы капитулировать перед своим естеством, они обе капитулировали перед мужчинами, что позволяло им испытывать определенную радость и верить в то, что они переживают любовь. Но подобного рода взаимоотношения никогда не срабатывают. Они лишь повторяют печальный детский опыт, приобретенный в отношениях с одним из родителей, — капитуляцию перед ним и его последующее предательство. Такое повторение — перенос, как назвал его Фрейд, — обладает силой заранее предначертанной судьбы. Это можно сформулировать в виде достаточно емкой и хорошо известной по своей сути максимы: «Если мы что-то не усвоили и не запомнили, то будем вынуждены снова пройти через это», — или чуть короче: «Кто не помнит своих ошибок, обречен повторять их».

Женщина чувствует себя преданной мужчиной, если тот, кого она любит, оказывается на поверку отнюдь не рыцарем в блистающих доспехах, а раздраженным самцом, который и сам ощущает себя преданным разнообразными женщинами. Если погрузиться в историю его жизни, то окажется, что в свое время он был предан матерью, которая — во имя громогласно декларируемой любви — использовала его, унижая и злоупотребляя. Сейчас его использует другая женщина, ожидающая увидеть в нем своего спасителя, защитника и кормильца. В то же самое время он обнаруживает, что в сексуальном смысле имеет дело не с настоящей женщиной, а с маленькой девочкой. На каком-то одном уровне он чувствует себя обманутым, и это воспламеняет его гнев, в то время как на другом уровне он ощущает в себе власть и силу, достаточные для того, чтобы причинить своей партнерше вред и унизить ее. В результате он станет — сознательно или бессознательно — разряжать скопившуюся в нем враждебность по отношению к матери на своей сожительнице или супруге, которая в ответ будет еще сильнее подчиняться в надежде доказать своему мужчине, что она ничуть не похожа на его мать и — в отличие от той — по-настоящему любит его.

Мотивы, скрывающиеся за кулисами подобного самодеструктивного поведения, сложны. Быть может, Диана и Рейчел, позволяя унижать себя и злоупотреблять собой, попросту проявляли свои скрытые мазохистские наклонности? Увы, мазохистское поведение само по себе представляет весьма сложное явление, поскольку подлинный мазохист утверждает, что извлекает удовольствие из собственного унижения, и я верю этому. В свое время Вильгельм Райх провел тщательный анализ этой мнимой аномалии. Рассматривая клинический случай одного пациента мужского пола, который мог получать наслаждение от секса только после того, как его основательно отстегали по ягодицам, Райх убедительно показал, что указанная экзекуция снимала у данного пациента страх перед кастрацией, что позволяло ему беспрекословно капитулировать перед своими сексуальными чувствами. В мозгу этого пациента могла циркулировать примерно такая мысль: «Ты бьешь меня за то, что я — плохой мальчик, но зато теперь ты не станешь кастрировать меня». Поскольку эдипова проблема имеет эндемическую [Эндемический — буквально: местный, свойственный данной местности; в данном контексте — присущий нашей культуре, нашей цивилизации. — Прим. перев.] природу, страх перед кастрацией существует в нашей культуре почти у всех мужчин. Боязнь оказаться кастрированным ассоциируется с виной, испытываемой данным лицом применительно к сексуальности, но лишь в немногочисленных случаях указанное чувство вины оказывается настолько сильным, что приводит человека в положение мазохиста.

Однако, хотя приведенный анализ вполне обоснован и прекрасно аргументирован, он не принимает в расчет чувства любви, выражаемого и Дианой, и Рейчел по отношению к тем унижающим и оскорбляющим их мужчинам, с которыми они связали свою жизнь. У меня сложилось убеждение, что эти любовные чувства были неподдельными и что без их наличия обе упомянутые женщины не могли бы подчиниться унижающему и оскорбляющему их отношению. Мысль о том, что человек может любить своего палача, покажется вовсе не столь уж странной, если мы вспомним и поймем, что в детстве палач являлся одновременно мальчиком, любящим своих родителей. Отец Рейчел любил ее, невзирая на тот факт, что вел себя с ней развратным или, по крайней мере, соблазняющим образом и был к тому же не в состоянии защитить ее от нападок своей жены. Да и для маленькой Дианы отец был источником подлинной радости, и она любила его всей своей чистой детской душой. Как любящий родитель, он неявно обещал дочери всегда быть наготове и немедленно оказать помощь, как. только она почувствует нужду в нем. Его промах состоял в том, что он не выстроил свою жизнь в соответствии с этим подразумеваемым обещанием, и в этом же состояло его предательство. В следующей главе мы увидим, что подобное верно и применительно к такому отцу, который сексуально злоупотреблял своей дочерью.

Для ребенка подобное предательство оказывается западней, поскольку он воспринимает измену со стороны родителя в большей мере как результат слабости, нежели как выражение враждебности. Ребенок с присущей ему утонченной сверхчувствительностью может ощущать родительскую любовь даже в тот момент, когда его наказывают или как-то иначе причиняют боль. Ребенок воспринимает чувства, лежащие намного глубже их внешних, поверхностных проявлений, и верит им. Все выглядит так, словно ребенок верит, что унижение, исходящее со стороны родителей, представляет собой выражение их любви. Рейчел до сих пор убеждена, что мать любила ее, хотя и извращенным образом, и что регулярные побои служили проявлением этой ее садистской любви. У детей существует сильное убеждение в том, что люди, которым они безразличны, не станут их обижать. Ребенок вполне мог бы сказать: «Если то, что ты меня любишь, на самом деле правда, то почему бы нам вместе не подтвердить это на деле? Я готов сделать все возможное, чтобы помочь в этом». В действительности такое заявление свидетельствует, что данный ребенок готов капитулировать и принести себя в жертву, чтобы обрести столь нужную ему любовь.

Если мы вспомним, что ребенок — невинное создание, то сумеем понять, что он не в состоянии ни охватить и постигнуть зло как понятие, ни иметь с ним дело. Однако с нашей стороны было бы весьма наивным не признавать факта существования зла в мире людей. Зло действительно отсутствует в естественном мире живой природы, поскольку его обитатели не вкушали плод с древа познания и не отличают добра от зла. Они совершают только то, что естественно для их биологического вида. Человек отведал запретный плод и был за это проклят тем, что познал наличие зла, против которого он стал бороться. В некоторых людях зло настолько сильно, что его можно прочесть в их глазах. Много лет назад нам с женой довелось ехать в поезде метрополитена, и мы случайно взглянули в зрачки женщины, сидевшей напротив. Оба мы были прямо-таки заворожены злом, которое таилось в этих глазах. Поскольку каждый из нас видел одно и то же, невозможно сомневаться в подлинности наших впечатлений. Такой пропитанный злом взгляд мне приходилось видеть у других людей крайне редко, но еще один случай запал мне в память и в свое время сильно потряс меня. Мать и дочь консультировались у меня по поводу состояния дочери. Моя оценка симптоматики дочери подтверждала диагноз, пограничный с шизофренией. В процессе беседы-интервью, на котором присутствовали они обе, дочь сделала какое-то негативное замечание по поводу матери. Та в ответ бросила на девочку взгляд, напитанный такой черной ненавистью, что я был просто шокирован. Этот взгляд был полон не гнева и даже не ярости, а чистейшей ненависти. Если бы взгляд мог убивать, этот вполне мог бы привести к подобному исходу — настолько он был разрушительным, деструктивным. Но ведь эта мамаша только что провозглашала любовь к своему ребенку, хотя на самом деле это было полной противоположностью ее истинным чувствам. Никакой ребенок не в силах совладать с двумя столь противоречащими посланиями, исходящими от родителя, и сохранить при этом душевное здоровье. В личности этой матери имелась весомая часть, состоящая из стопроцентного зла, которое она маскировала словами о любви и заботе. Истоки зла в ее натуре состояли в отрицании той ненависти, которую она питала.

Ненависть не является злом точно в такой же мере, как любовь не есть добро. И то, и другое представляет собой естественную эмоцию, которая в определенных ситуациях вполне адекватна. Мы любим правду и ненавидим лицемерие. Мы любим то, что доставляет нам удовольствие, мы ненавидим то, что заставляет нас испытывать боль. Между двумя указанными эмоциями существует такое же полярное взаимоотношение, как между гневом и страхом. Мы не можем быть в одно и то же время и разгневаны, и испуганы, хотя, если ситуация требует этого, мы можем быстро чередовать эти чувства. Так, в какой-то момент мы испытываем гнев и готовность напасть на противника, но затем этот импульс улетучивается, и мы чувствуем в себе страх и желание отступить. Точно так же мы можем любить и ненавидеть, но не одновременно. Предвкушение удовольствия возбуждает нас и словно делает выше ростом. Мы как бы расширяемся и удлиняемся под воздействием нарождающегося внутреннего тепла. Если возбуждение нарастает, мы ощущаем себя любящими и восприимчивыми к любви. Но если в этом состоянии что-то ранит нас, то все тело сразу сожмется и как бы укоротится. Если рана серьезна, то указанное сжатие породит в теле ощущение холода и стылости. Чтобы возбудить подобные сильные последствия, рану должен нанести тот, кого мы любим. Таким образом, ненависть можно понимать как застывшую от холода, закоченевшую любовь. Помнится, в одном из совместных сеансов с участием и родителей, и ребенка я слышал, как ребенок несколько раз истошно визжал на кого-то из родителей: «Я ненавижу тебя, ненавижу!» Выразив таким образом свою ненависть, ребенок тут же разражался исступленными рыданиями и бросался в родительские объятия. Если ненависть представляет собой заледеневшую любовь, то это объясняет присущую каждому из этих чувств способность обратиться в другое — достаточно вспомнить известную пословицу: «От любви до ненависти — один шаг».

Когда тот, кого мы любим, причиняет нам боль, то первой реакцией становится плач. Как мы успели ранее убедиться, это сугубо инфантильный отклик на боль или дистресс. Для ребенка постарше более естественной реакцией явился бы гнев, устремленный на ликвидацию причины возникшего дистресса или дискомфорта и на восстановление в теле позитивных ощущений. Цель обеих этих детских реакций состоит в том, чтобы возродить основанную на любви связь с теми, кто играет в жизни ребенка важную роль, — с родителями, с другими людьми, проявляющими о нем заботу, с товарищами по играм. Если такая связь не может быть воссоздана, то ребенок застывает в состоянии зажатости, будучи неспособным раскрыться и проявить себя во всей полноте. Его любовь оказывается замороженной; она превращается в ненависть. Как только такую ненависть удается выразить, как это было с упоминавшейся ранее маленькой девочкой по отношению к ее матери, лед немедля тает, и снова в теле начинают течь теплые, положительные чувства. Однако точно так же, как лишь немногие родители терпимо воспринимают проявления гнева со стороны ребенка, еще меньшее их число снесло бы от него выражение ненависти. Оказавшись не в состоянии выразить нахлынувшую ненависть, ребенок начинает чувствовать себя плохо и, хуже того, воспринимает себя самого как плохого — не как гадкого и злого, а просто как нехорошего. Родитель, ставший причиной всех этих трудностей ребенка, видится ему, напротив, хорошим и вполне правым человеком, которого он должен слушаться и которому он обязан подчиняться. Такое подчинение становится заменителем любви. Ребенок будет вслух заявлять «я люблю свою маму», но на телесном уровне будет наблюдаться полное отсутствие каких-либо проявлений этого горячего чувства — никакой теплоты, никакого радостного возбуждения, никакой открытости поведения. Подобная любовь берет свое начало в чувстве вины, а вовсе не в радости. А виновным такой ребенок чувствует себя в том, что на самом деле он ненавидит свою мать.

В последующих терапевтических сеансах Рейчел выразила нежелание видеться с матерью, с которой ей по-прежнему приходилось иметь дело. Она чувствовала, что мать все еще располагает над ней какой-то властью и что сама она в отношениях с ней продолжает оставаться несвободной, больше напоминая марионетку, чем независимую личность. Однако, невзирая на все это, Рейчел была не в состоянии мобилизовать в себе хоть какой-то гнев против матери — она была слишком переполнена чувством вины и слишком заледенела, чтобы противостоять матери. На определенном уровне она воспринимала свою мать как ведьму и мегеру. Несомненно, что поведение той по отношению к Рейчел было бесчеловечным. По моему убеждению, в этой женщине имелась какая-то доза любви к собственной дочери, но при нападках на девочку в нее, казалось, вселялся какой-то злой дух. В эти моменты она страстно ненавидела свою дочь и была в состоянии причинить ей даже физический урон. Нет сомнений, что давным-давно к ней самой относились сходным образом, и ненависть, которую она питала к своей дочери, являлась проекцией скопившейся в ней ненависти против тех, кто когда-то унижал и оскорблял ее саму. Ее ненависть против собственных родителей, не найдя выхода, стала чем-то автономным и превратилась в дурную, зловредную силу, которая внутри нее и превратилась в злой дух.

Ненавидела ли Рейчел свою мать? Мой ответ — недвусмысленное «да». Однако и она тоже как бы отделилась от ненависти к матери, которая впоследствии, как и ненависть Рейчел к самой себе, оказалась загнанной внутрь. Если помните, она ведь говорила: «Я ненавижу себя за это» (за неумение стоять на собственных ногах). Но как бы она смогла стоять на ногах, если они были в самом буквальном смысле отрезаны от нее? А как индивид может выразить сколько-нибудь сильный гнев против матери при отсутствии ног, на которые можно было бы опереться? Рейчел оказалась обездвиженной и замороженной своим страхом, а также чувствами вины и ненависти, которые безраздельно владели ею.

Я попросту не верю, что человек может полностью капитулировать перед любовью, если он не умеет признать и выразить свою ненависть. Последняя становится злой силой только в том случае, если она отрицается или проецируется на невинное лицо. Выступать с проповедями против ненависти, на мой взгляд, тщетно. Это все равно что уговаривать айсберг истаять от горячей любви. Если мы намереваемся помочь людям освободиться от сил, которые создают отрицательные эмоции, то, как минимум, нуждаемся в понимании этих сил. Чтобы добиться этого, нужно первым делом согласиться с реальностью существования указанных чувств, а не огульно осуждать их.

Во всех моих пациентах имеется заряд ненависти, и она должна быть выражена. Но сначала ее следует прочувствовать и распознать как естественную реакцию на измену какой-то любви. Человек должен ощутить, насколько глубоко и тяжко он был ранен — психологически и физически, — чтобы почувствовать себя вправе выражать охватившую его ненависть. Когда пациент начинает глубоко ощущать причиненную ему рану и осознает меру предательства, я вручаю ему полотенце, которое он должен скручивать, лежа в кабинете на терапевтической кровати. При этом я рекомендую, чтобы, крутя и плотно свивая полотенце, они не сводили с него глаз и произносили: «Ты ведь меня на самом деле ненавидишь, верно я говорю?» После того как пациенты окажутся в состоянии выразить это чувство, им станет вовсе не трудно продолжить указанную фразу, сказав: «И я тебя тоже ненавижу». Во многих случаях это будет получаться совершенно спонтанно. Испытывая должную ненависть, человек сможет при выполнении упражнения по нанесению ударов мобилизовать более сильный гнев. Однако никакое единичное выражение чувств, даже самое интенсивное, само по себе не может привести к трансформации личности. Принимать как должное весь спектр собственных чувств, выражать их и наращивать самообладание — вот верстовые столбы, расставленные вдоль дороги, по которой человек продвигается в своем длинном странствии в страну, где ему предстоит открыть собственное Я. #page#

В этом процессе открытия самого себя надежным компасом, дающим верное направление нашему продвижению вперед, служит анализ поведения и характера. Прежде чем мы сумеем заняться изменением поведения, необходимо понимать все его «как» и «почему». Мы всегда должны начинать с констатации и признания факта детской невинности. Ребенок не располагает знаниями о сложных психологических проблемах, гнездящихся в недрах человеческой личности. Любовь ребенка к родителю, которая является двойником и взаимным дополнением любви родителя к ребенку, настолько укоренена в натуре малютки, что с его стороны требуется немалая умудренность и продвинутость, чтобы поставить это естественное чувство под сомнение. До этого момента ребенок будет думать, что причиной обид, унижений и недостатка любви, которые он испытывает, являются какие-то его собственные плохие поступки. Прийти к такому заключению совсем нетрудно. К примеру, конфликты между родителями повсеместно проецируются на ребенка. Один из родителей будет порицать другого за чрезмерную снисходительность и мягкость, а ребенок в результате начинает понимать, что он не в состоянии одновременно ублажить их обоих. Ребенок зачастую становится символом и козлом отпущения супружеских проблем, и во многих случаях бедному ребенку, хоть он и находится посередине, приходится принимать чью-то сторону. Мне известно лишь весьма немного людей, которые вышли из детства без сильного ощущения того, что с ними многое не в порядке и что они не являются теми, кем должны были бы стать. Этим лицам остается только додуматься, что если бы они были более любящими, более усердными и старательными, а также более послушными, то с ними все было бы хорошо. В зрелом возрасте все они во взаимоотношениях с другими людьми несут в себе такую установку: всячески пытаться ублаготворить их — и бывают шокированы, когда обнаруживают, что подобная установка не срабатывает.

Здоровые взаимоотношения взрослых людей базируются на свободе и равенстве. Свобода означает в этом контексте право беспрепятственно выразить свои нужды или пожелания; равенство означает, что каждая из сторон пребывает в данном взаимоотношении ради себя самой, а не для того, чтобы служить другой стороне. Если человек не может выговориться, не может высказаться до конца, он несвободен; если он должен служить другому, то между ними нет равенства. Однако слишком много людей вовсе не чувствуют, что они обладают указанными правами. В детстве их упрекали за то, что они требовали удовлетворения своих надобностей и желаний; за такие проявления на них навешивали ярлыки себялюбивых и неделикатных, даже бестактных. Помимо этого, их заставляли испытывать чувство вины в силу того, что они ставили собственные желания выше родительских. В этой связи припоминается та моя пациентка, которая, будучи ребенком, пожаловалась матери, что чувствует себя несчастной, и услышала в ответ: «Мы живем на этом свете не для того, чтобы испытывать счастье, а дабы делать то, что от нас требуется». Впоследствии она кончила тем, что, повзрослев, стала матерью для собственной матери. Сходная участь выпадает на долю многих девочек, обкрадывая их и лишая права на удовлетворение и радость. Такая измена чувству любви со стороны родителя обязательно порождает в ребенке сильный гнев против матери или отца — гнев, который ребенок не в состоянии выразить — в силу присущего ему статуса. Подавленный гнев неизбежно приводит к тому, что детская любовь замораживается и переходит в ненависть. А это, в свою очередь, порождает в ребенке чувство вины и готовность к покорному подчинению родительской власти. Пока указанные чувства гнева и ненависти не найдут выхода и разрядки, человек не в состоянии чувствовать себя свободным и равным другим людям. Оставшись неразряженными, эти чувства переносятся во взрослые взаимоотношения.

Почти все отношения между людьми начинаются с того, что их влекут друг к другу позитивные чувства и взаимно доставляемое удовольствие. К сожалению, все эти хорошие вещи редко продолжают нарастать и углубляться с годами. Удовольствие блекнет и выцветает, позитивные чувства становятся негативными, зато накапливаются обида и неудовлетворенность, поскольку без ощущения свободы и равенства индивиды чувствуют себя неудовлетворенными и угодившими в западню. Подавленный в себе гнев тем или иным способом, в той или иной форме — то ли психологически, то ли физически — прорывается наружу, и, казалось бы, прочно сложившиеся взаимоотношения вдруг подвергаются серьезному испытанию. В этот момент пара может распасться или обратиться к разнообразным консультантам в попытке восстановить те добрые чувства, которые они когда-то питали друг к другу. К сожалению, мне известны лишь немногие случаи, когда подобные консультации оказались эффективными. Большинство консультантов по внутрисемейным проблемам нацелены на то, чтобы помочь сторонам лучше понять друг друга и предпринять больше усилий к взаимному продвижению навстречу. Однако в результате оказывается, что эти специалисты по межчеловеческим отношениям лишь поддерживают и усугубляют невротическую установку — во что бы то ни стало пытаться и стараться. Но никакое количество усилий и попыток не делает человека ни более любящим, ни более любимым. И никакое количество попыток и усилий не порождает удовольствия или радости. Любовь представляет собой свойство бытия — бытия открытым, — а не действования. Человек за свои попытки и усилия может заработать вознаграждение, но любовь никогда не является наградой за что-то. Она представляет собой тот восторг и наслаждение, которые два человека находят в общении друг с другом, когда они капитулируют перед взаимным влечением, существующим между ними. Поскольку все любовные отношения начинаются с капитуляции, невозможность их дальнейшего продолжения берет свое начало в том, что указанная капитуляция сопровождалась дополнительными условиями, а не являлась безоговорочной и тотальной; кроме того, это была капитуляция перед другим человеком, а не перед самим собою. Свершившаяся капитуляция была предварительно обусловлена тем, что один из партнеров станет удовлетворять потребности второго, и в ней каждая из сторон не была нацелена на то, чтобы полностью поделиться с другой своим собственным Я. Какая-то сокровенная часть этого Я оставалась в тени, скрывалась и отрицалась из-за чувств вины, стыда или страха. Эта упрятанная за кулисами часть личности, которую в значительной мере образуют таящиеся в человеке чувства гнева и ненависти, действует на любовные взаимоотношения подобно язве и исподволь разъедает их. Задача терапевта состоит в том, чтобы напрочь ликвидировать указанную язву.

Именно наличие в бессознательном чувств вины, стыда и страха заставляет человека все время стараться и пытаться, многократно возобновляя свои попытки. Например, Диана испытывала глубокий стыд в связи со своей сексуальностью, а также ощущала чувство вины за гнев против отца, которого она горячо любила, и страх перед тем, что любое выражение указанного гнева оттолкнет отца от нее. Она не могла свободно и до конца вручить себя какому-либо мужчине, поскольку сама не владела собой в полном объеме. Она была незавершенной как личность, и на определенном уровне сама ощущала собственную неполноту, которую затем пыталась компенсировать своими стараниями служить и любить. А кончалось все это лишь тем, что ее в очередной раз унижали и оскорбляли. Разумеется, Диана ничем не заслужила подобных унижений; впрочем, их никогда и не заслуживают. Они сами по себе становятся уделом тех, кто находится в состоянии зависимости и подчиненности. Такие люди бывают легким объектом, на котором другой человек может запросто выместить свою собственную враждебность, гнев и разочарование, родившиеся из давнего, детского опыта общения с его собственными родителями. Хорошо известна такая закономерность, что униженные и оскорбленные легко могут превратиться в унижающих и оскорбляющих, если только имеется подходящий объект, на котором они могут сорвать свои подавленные и дремлющие чувства ненависти и гнева.

Если мы, будучи взрослыми людьми, смотрим на другого человека как на средство удовлетворения нашего естества — с целью достижения счастья, — то мы предаем самих себя, а тот человек в свое время предаст нас. С другой стороны, если мы ищем для себя добрых чувств, которые возможны лишь в том случае, если мы находимся в контакте с самими собой и капитулировали перед собственным телом, то нас невозможно обвести вокруг пальца и мы не окажемся униженными и оскорбленными. Нас невозможно обмануть, обдурить и провести, поскольку в своих добрых чувствах мы не зависим от других людей, а наше самоуважение не позволит нам глубоко воспринять чье-то оскорбление или попытку унизить нас. При наличии такой жизненной установки все наши взаимоотношения являются позитивными, поскольку в противном случае мы немедля прекращаем их. Индивиды, которым присуща любовь к себе и высокая самооценка, не бывают одинокими или сиротливыми. Людей влечет к ним, поскольку они полны энергии, и от них исходят «волны добра». Обладая должным самоуважением, они внушают уважение другим людям, и к ним, как правило, относятся с почтением. Разумеется, никто не утверждает, что такие люди не получают от жизни ударов. Невозможно избежать боли и ран. Однако этим людям не свойственно продолжать покорно оставаться в тех ситуациях, в которых их постоянно ранят.

Признавая радость весьма желательным состоянием, а установку на самоуважение — позитивной, мы должны также не упускать из виду, что и того, и другого нелегко достигнуть. Капитуляция перед собственным Я и перед своим телом представляет собой на первых порах весьма болезненный процесс, поскольку мы вступаем при этом в непосредственный контакт с болью, скопившейся в наших телах. Каждое существующее в теле хроническое напряжение представляет собой зону потенциальной боли, которую нам предстоит ощутить, если мы попытаемся снять указанное напряжение. Из-за указанной боли с телом нужно работать постепенно, не торопясь. Это напоминает процесс неспешного «оттаивания» отмороженного пальца на руке или ноге. Если подать на него слишком много тепла и сделать это слишком быстро, то результатом явится резкий приток крови к пострадавшему участку тела, который вызовет разрыв сократившихся ранее от холода тканевых клеток и приведет в итоге к гангрене. Расширение сократившейся, зажатой сферы личности, которое эквивалентно психологической капитуляции, представляет собой далеко не одноразовую акцию. Это делается маленькими шажками и занимает длительное время, так что и ткани, и личность могут исподволь подготовиться к более высокому уровню возбуждения и к большей свободе движения и выражения. Но, как бы медленно ни работать, боль неизбежна, потому что каждый шаг на пути расширения или роста сопровождается первоначальным ощущением боли, которая исчезает лишь по мере того, как достигаемая релаксация или расширение становится интегральной частью личности.

Как правило, с эмоциональной болью труднее согласиться и к ней труднее притерпеться, чем к физической боли. Последняя всегда локализована, а первая носит тотальный, всепроникающий характер. Эмоциональную боль мы ощущаем во всем теле сразу, во всем нашем естестве. Эмоциональная боль всегда представляет собой потерю любви. Эмоциональную рану можно причинить человеку самыми разными способами — отвергнуть его, унизить, отрицать его значимость, подвергнуть вербальному или физическому нападению. Но каждая из этих травм, наносимых личности человека, в конечном итоге оказывается потерей любви. Если индивида физически ранил кто-то, с кем он не состоял ни в какой эмоциональной связи, то результатом является всего лишь физическая боль. У человека может быть физически изранено все тело, но боль при этом не затронет сердце, как это немедля случится в случае эмоциональной боли. Когда прерывается любовная связь, то мы оказываемся отсеченными от источника приятного возбуждения и жизни. Весь организм, включая и сердце, как бы сжимается. У такого человека возникает ощущение, что его жизнь находится под угрозой, а это порождает чувство страха.

Нам удается пережить подобную угрозу нашему существованию лишь потому, что не все существующие у нас любовные связи оказались моментально перерезанными. Ведь если исключить грудных младенцев, то у всех людей, как правило, имеются в распоряжении связи с другими божьими тварями разных видов, а также с природой, с вселенной, с Богом. Я не верю, что без наличия хоть одной подобной связи человек вообще в состоянии выжить.

Те индивиды, кому удалось выжить после утраты любви в детстве, испытывают сильный страх перед разрывом имеющихся у них связей. Некоторые из таких лиц даже заявляют, что лучше плохие связи, чем никакие. Сама мысль о возможном одиночестве прямо-таки повергает многих в трепет. Она пробуждает в памяти чувства, существовавшие у такого человека в детстве, когда выживание было напрямую привязано к членству в семье. Помимо этого, она соотносится с тем фактом, что бытие в одиночку заставляет человека жить, что называется, в самой непосредственной, интимной близости к собственному Я. Если это Я является чем-то слабым, ненадежным и неопределенным, то бытие наедине с самим собой не доставляет никакого удовольствия. Однако чувство отсутствия безопасности, которое затрудняет человеку жизнь в одиночку, одновременно ставит его в невыгодное положение и при совместной жизни с другим индивидом. Такой человек нуждается в наличии связи для ослабления неизменно мучающей его эмоциональной боли, но эта боль никогда не снимается через посредство другого лица. В результате человек становится все более и более зависимым и подчиненным. В конечном итоге все это завершается физическим унижением, которое, впрочем, кажется отдельным людям предпочтительным по сравнению с эмоциональной болью от постоянного пребывания в одиночестве.

Разрядка эмоциональной боли достигается с помощью плача, который облегчает и частично снимает состояние хронической зажатости в теле. Чтобы плач оказался эффективным, он должен быть столь же глубоким и сильным, как владеющая человеком боль, и он должен сочетаться с убежденностью данного человека в том, что поиски, кого-то, кто смог бы воскресить блаженство детства с его невинностью и свободным привольем, абсолютно безнадежны. Одновременно с плачем человек должен заниматься возведением более сильного и прочного Я, достигая этого за счет роста энергетики тела и более отчетливого восприятия собственного гнева. Жертва предательства будет в норме испытывать немилосердный гнев против предателя. Но как поступать с подобным гневом, если предателем оказывается один из родителей? Когда объектом предательства является маленький ребенок, выживание которого зависит от родителя-изменника, то гнев приходится подавить. Однако для того, чтобы подавить в себе столь мощное чувство, нужно «встроить» в свое тело колоссальное напряжение. Столь сильное напряжение подрывает в человеке ощущение собственного Я и увечит его способность проявить агрессивность при удовлетворении любых своих нужд и потребностей. А ведь без способности сражаться человек навсегда становится жертвой, которая видит в качестве цели выживание, а вовсе не обретение радости.

Я как-то консультировал мужчину в возрасте под пятьдесят, который жаловался на ощущение напряженности вокруг талии, а также на беспокойство и чувство тяжести в животе, длившееся у него уже долгие годы. Этот господин, которого я стану называть Гарри, в течение долгих лет подвергался самым многообразным разновидностям терапии, включая традиционный психоанализ, однако аналитикам никак не удавалось совладать с указанной проблемой. Гарри был крепким, хорошо выглядящим мужчиной, профессиональная деятельность которого протекала вполне успешно, да и брак, по его словам, тоже был удачным. Сам он был практикующим врачом, как и его отец до выхода на пенсию. Будучи доктором, Гарри был знаком с рядом литературных источников, посвященных проблематике «тело-разум». Его беспокоило, что, невзирая на самые разные использованные виды терапии, его состояние никак не улучшалось. Он был в курсе основных идей биоэнергетического анализа, но сам никогда не подвергался ему. Меня рекомендовали ему как авторитетного и знающего специалиста.

Внимательно взглянув на тело Гарри, я удивился тому, насколько мало чувства показывала вся его нижняя половина. Хотя на вид его ноги казались нормальными, при чуть более пристальном рассмотрении они выглядели безжизненными и слабыми. Ягодицы у него были плотно стиснуты, в результате чего бедра и стопы были развернуты наружу. В пояснично-крестцовом отделе спины мне была отчетливо видна полоса напряжения, но сам Гарри не чувствовал в этой зоне никакой боли. Указанное омертвление, явственное в нижней половине тела Гарри, пребывало в резком контрасте с кажущейся витальностью его верхней половины, где наблюдалась хорошо развитая мускулатура. Когда я обратил внимание Гарри на все это, он согласился с обоснованностью моих наблюдений. Хотя до этого ему уже приходилось работать с другими терапевтами на телесном уровне, ни один из них не разглядел указанного отклонения, смысл которого был для меня более чем очевиден. Личность Гарри была подорвана сильной угрозой из-за опасения перед кастрацией, результатом чего явилось отсечение чувств в нижней части его тела.

В целях подтверждения указанного вывода я попросил Гарри рассказать о его прошлом. Он был самым младшим из трех мальчиков, и его, любимчика всей семьи, особенно обожала мать, которая, в частности, обеспечивала ему прекрасное питание и подкармливала всем самым вкусненьким. Результатом явилась большущая проблема, поскольку отец испытывал одновременно и ревность, и гнев по поводу чувств, которыми мать одаривала этого мальчугана. В первую очередь отцовский гнев был обращен на Гарри, и он принял форму сильных шлепков и затрещин, которые обрушивались на мальчика всякий раз, когда он поступал не так, как надо, скажем, не делал того, что ему было ведено сделать, либо делал то, что ему было явным образом запрещено. Иногда маленькому Гарри доставалось и просто за то, что он как-то высказывался против родителя. Но дети определенного возраста нуждаются в свободе, чтобы исследовать окружающий мир, и они неизбежно будут сопротивляться всяким ограничениям и восставать против них. Тело Гарри носило на себе свидетельства размаха его борьбы — и выпадавших на его долю наказаний. Родитель легко оправдывает для себя такого рода наказания как идущие на пользу ребенку. Мальчик должен выучиться тому, что такое хорошо и что такое плохо, и ему следует нести ответственность за свои поступки. Гарри усвоил это; он был послушным ребенком и хорошо успевал в школе, так что жизнь его текла вперед по проверенным и признанным каналам. Словом, на поверхности жизнь Гарри была благополучной, но глубоко внутри что-то мучило его и порождало дурное самочувствие и ощущение тяжести. Однако он воспринимал все это как чисто физический симптом, а не как признак того, что в его жизни чего-то не хватает.

В ходе длительной беседы по поводу его детства и взаимоотношений с родителями я поднял вопрос об эдиповом конфликте, который казался мне в данном случае весьма очевидным. Гарри сказал, что ему, разумеется, известно об указанном конфликте и он осознает его уместность применительно к ситуации, сложившейся в его собственном детстве, но не видит никакой связи между классическим эдиповым конфликтом и своей личной проблемой. Поскольку сейчас, да и раньше он не испытывал никаких трудностей при сексуальном функционировании, то у него не имелось ни малейшего понятия о том, что он был в свое время психологически кастрирован, причем в серьезной степени. Этот мужчина испытывал наслаждение от половых отношений со своей женой; единственным, что в них отсутствовало, была страсть. Гарри действовал, идя от головы, а не от нутра, где он чувствовал себя скованным из-за страха перед отцом. А ведь без страсти не может быть радости.

Гарри чувствовал, что у него далеко не все в порядке, нo не осознавал подлинную природу своей проблемы, которую всегда можно установить на основании «выражения тела» пациента и в результате изучения его формы и подвижности. Всякая проблема человека всегда манифестируется в его теле, поскольку именно оно и есть то, чем на самом деле является данный индивид. В биоэнергетическом анализе терапия всегда начинается с анализа телесных нарушений, которые затем соотносят с психологическими проблемами, присущими данному лицу. Лишь немногие люди осознают, в какой значительной степени их чувства и поведение обусловлены энергетической динамикой тела. В любой интегрированной терапии — то есть такой терапии, которая охватывает и тело, и разум, — первый этап заключается в том, чтобы помочь пациенту ощутить напряжения, существующие в его теле, и понять их связь с той психологической проблемой, которая его беспокоит. Гарри обратился ко мне с жалобами чисто физического свойства и совершенно не осознавал их психологической подоплеки. Большинство пациентов устремляются к терапевту, напротив, с психологическими проблемами и мало или вообще не осознают их связь с собственным телом. Гарри согласился с психологической первопричиной своих соматических проблем — впрочем, только после того, как я четко указал ему на это, — лишь потому, что сам был врачом, а также имел терапевтический опыт в качестве пациента. Однако одного понимания проблемы или даже обретения более углубленных знаний обычно бывает недостаточно для сколько-нибудь существенного изменения личности. Та страсть, испытывать которую было столь необходимо для Гарри, не рождается по команде, поступающей от головы; ее возможное проявление было заблокировано подавлением чувств, и она могла пробудиться заново лишь после ликвидации указанного подавления.

Гарри никогда не довелось выразить в полном объеме тот гнев, который он испытывал против отца за наносившиеся ему в детстве побои. Эти побои в свое время сломили дух Гарри, и он стал «хорошим мальчиком», который уважал своего отца и делал то, что от него ожидалось. Он не чувствовал несправедливости отношения к нему, хотя потом, во взрослой жизни оказался весьма восприимчивым к политической несправедливости. Никакого гнева не ощущал он и по отношению к матери — за то, что та позволяла избивать его и никогда не защищала против разгневанного и ревнивого отца. Гнев Гарри оказался закупоренным в напряжениях, существовавших у него в верхней части спины, причем он не мог их снять, поскольку у него не было почвы, на которую он мог бы опереться и твердо встать. Он отрезал приток энергии к нижней части своего тела, потому что чувствовал себя виноватым в сексуальной заинтересованности собственной матерью. Эту вину он сам не осознавал, поскольку у него не было контакта с накопившимся в нем гневом.

Прежде чем Гарри смог бы мобилизовать гнев, необходимый для высвобождения тела, он нуждался в том, чтобы ощутить свои утраты. Я начал терапию с того, что заставил его проделывать ряд биоэнергетических упражнений для ног, дабы он мог почувствовать потерю ощущения в них. Неоднократно описанное выше упражнение на заземление, при котором пациент касается земли кончиками пальцев, оказалось для него вполне полезным. После того как Гарри расположил свои ноги таким образом, что стопы были слегка повернуты вовнутрь, а колени находились точно над центром ступни, он был в состоянии почувствовать в ногах определенную пульсацию. Затем, когда я велел ему стоять в том же положении и перенести вес вперед, на плюсневую область свода стопы, он почувствовал более глубокий контакт со своими ногами и ощутил в них больше жизни, что помогло ему понять направленность проводимой с ним терапии — а именно обретение способности «уйти» в нижнюю часть своего тела. На биоэнергетическом стуле его дыхание было поверхностным и ограничивалось грудью, которая являлась при этом жесткой. Он оказался не в состоянии издать продолжительный звук, что позволило бы дыхательной волне пройти вниз, в живот и брюшную полость; не мог он также и плакать. Гарри полностью осознавал, что держит свои чувства взаперти в себе и не может расслабиться и сдаться. И при этом он, разумеется, не испытывал ни малейшего гнева. Мне, однако, удавалось заставлять Гарри наносить пинки, лежа на кровати, и приговаривать: «Оставьте меня в покое!» Выполнять это упражнение и вкладывать в него определенные чувства не представлялось ему бессмысленным занятием. А вот особое сексуальное упражнение оказалось для него весьма трудным, и при его выполнении он неизменно ощущал боль и напряжение в ногах. Как только он прекращал указанное упражнение, боль исчезала, что было не весьма благоприятно в одном отношении: чтобы в Гарри пробудился подавленный гнев, он должен был чувствовать боль намного более интенсивно. В терапии это является общим правилом. Пациент будет сильно реагировать лишь в том случае, если беспокоящая его проблема порождает такую физическую и эмоциональную боль, которая достаточна, чтобы сделать его текущее выживание бессмысленным. Для Гарри выжить означало быть хорошим мальчиком и делать то, что от него ожидалось. Он надеялся, что наградой за подобную жизненную установку явится любовь, которая несла бы в себе обещание последующей радости, но после массы затраченных усилий Гарри в конце концов усвоил, что такое чувство, как радость, возникает лишь тогда, когда человек верен собственному Я.

В любых обстоятельствах нанесение ребенку побоев представляет собой физическое унижение, и оно не должно допускаться. Это действие дает видимые результаты, поскольку ребенок становится запуганным — что не может не стать уделом любого ребенка, чувствующего собственное бессилие перед лицом разрушительной мощи какой-то высшей силы. Если данной силой является родитель, от которого ребенок целиком и полностью зависит, то вышеописанный страх становится неотъемлемой, органичной частью личности ребенка. Когда такой малыш вырастает и делается взрослым, то перед ним открыты два способа действий. Во-первых, данный индивид может занять пассивную позицию в надежде завоевать признание и обрести любовь за то, что он хороший, творит другим людям добро, требует для себя совсем немногого и никому не доставляет хлопот. Гарри принадлежал именно к этой категории. Второй путь состоит в том, чтобы стать рьяным бунтовщиком и выбрасывать вовне ярость, скопившуюся внутри. На семейном поприще такие индивиды становятся злостными угнетателями своих безвинных детей и супругов.

Имеются и такие личности, которые в зависимости от обстоятельств и складывающейся ситуации будут выбирать то одну, то другую из приведенных выше моделей поведения. Невротические модели поддерживаются иллюзией возможности отыскать того, кто, наконец, даст данному лицу долгожданную любовь, которую оно столь безысходно и безрезультатно ищет. Но никто не в состоянии по-настоящему любить подобных индивидов, поскольку они переполнены чувством вины и не любят даже самих себя; попытка полюбить их напоминает старания налить воду в решето. Трудно любить кого-то, кто не получает радости от собственного бытия и тем самым не может отреагировать на любовь радостью. Провал попыток установить с кем-то прочные взаимоотношения порождает тенденцию делать пассивных людей еще более пассивными, а разгневанных — еще более агрессивными. Отрицая предательство, жертвой которого он стал в свое время, человек, даже если подобное отрицание носит бессознательный характер, на самом деле предает самого себя и готовит почву под повторение во взрослом варианте грустного опыта детства.

В некоторых отношениях случай Гарри напоминает ситуацию с Рейчел. Как и Гарри, она тоже терпела физические унижения и оскорбления от родителя одного с ней пола, но если, повзрослев, Рейчел ненавидела себя за неспособность стать финансово независимой, то Гарри весьма преуспевал в своей профессиональной деятельности и испытывал достаточно сильную гордость за то положение, которого он сумел добиться. Его жизненная установка была весьма позитивной — в смысле существовавшего у него убеждения, что при наличии доброй воли и целеустремленности человек может достигнуть всего, чего он только пожелает. Вследствие этого Гарри не питал никаких враждебных или недружественных чувств к своим родителям за тот урон, который они ему причинили. Он был также целиком убежден, что благодаря все той же доброй воле и усилиям он сможет преодолеть последствия этого урона. Но при наличии такой установки он не имел никакой возможности достичь той интенсивности гнева, которая только и могла бы избавить его тело от изнуряющих и ослабляющих его напряжений. Все терапевтические усилия были бы в его случае обречены на неизбежную неудачу до тех пор, пока он не смог бы почувствовать, до какой же степени он был ограблен в детстве.

Что может послужить для одного из родителей мотивацией, когда он или она многократно бьет своего ребенка до тех пор, пока дух малыша не окажется сломленным? А ведь именно таков был смысл той глубокой полосы напряжения вокруг всего тела на уровне нижней части спины, которая рассекала тело Гарри надвое, отделяя нижнюю половину с присущей ей сексуальностью от верхней половины с ее функциями эго. Однако Гарри не был ни шизофренической, ни двойственной, расщепленной личностью. Он поддерживал свое душевной здоровье и определенную степень цельности тем, что напрочь отверг и забросил сексуальную часть своей натуры. Он был в состоянии функционировать сексуально, но лишь на чисто механическом уровне и безо всякой истинной страсти. Собственно говоря, страсть не присутствовала ни в каком аспекте его жизни, включая работу. Ненавидел ли Гарри его отец? Ненавидел ли сам Гарри своего отца? Я бы ответил на оба эти ключевых вопроса одним и тем же словом «да». А что можно сказать по поводу его чувств к матери, ввергшей его в положение, при котором он должен был соперничать за ее любовь с собственным отцом? Или в связи с тем, что она никак не защищала его от отцовского гнева? Отношение Гарри к матери было сложным. Соблазняя и обольщая сына, она позволила ему чувствовать себя особым, высшим существом, но расплатой за это стала его ущербная сексуальность; кроме того, это был ее способ привязать сына к себе. Имевшееся у Гарри ощущение вины в связи с сексуальными чувствами, которые он питал к матери, было столь же велико, как и его подавленные гнев и ненависть. Из-за этого чувства вины он не мог видеть в своем отце ту холодную, садистскую личность, каковою тот являлся на самом деле. И по причине той же вины он, став взрослым, был не в состоянии капитулировать перед любовью.

Как-то я консультировал Луизу — женщину-психотерапевта, которую уже несколько лет мучило чувство вины из-за самоубийства одного из мужчин, бывших в числе ее клиентов. Она отлично осознавала, что не несет никакой ответственности за эту гибель, но при этом ее не покидало одно ощущение: она могла бы уделять в свое время больше внимания своему ушедшему из жизни пациенту и его выражениям дискомфорта и дистресса, которые ей следовало бы интерпретировать как свидетельство суицидальных мыслей. Словом, ей все время казалось, что она могла бы сделать больше для того, чтобы облегчить его чувство дискомфорта и тем самым предотвратить последовавшее самоубийство. Даже несмотря на то, что она признавала себя вполне компетентным терапевтом и считала свои действия ответственными и квалифицированными, ей все-таки не удавалось избавиться от мучительного чувства вины.

Ее погибший пациент в свое время характеризовал себя как человека кроткого и не склонного к агрессивности. В ходе предшествующих попыток его лечения Луиза смогла добиться определенного улучшения способности этого человека к самоутверждению. Я уже неоднократно подчеркивал и в этой, и в других своих работах, что чувство вины напрямую связано с подавлением гнева. Подобное подавление подрывает в теле добрые чувства и приятные ощущения. Вместо них человек испытывает смутное беспокойство, порождающее плохое самочувствие и ощущение того, что все идет не так, как надо. Наличие у человека чувства, что дела идут плохо или неверно, — это основа для возникновения у него ощущения вины. Невозможно чувствовать себя в чем-то виноватым, если человек «внутри», в глубинах своего Я чувствует себя хорошо. Ведь на чувство того, что дела идут скверно, налагается суждение по поводу самого себя: надо делать больше, стараться сильнее и чаще откликаться на нужды других. Луиза росла и воспитывалась как раз на подобных заповедях.

По мере того как мы вместе углублялись в историю ее жизни, она рассказала мне нечто шокирующее и прямо-таки невероятное по поводу собственных физических унижений. Когда она была ребенком, отец регулярно бил ее то ли ремнем, то ли, что называется, «вручную», причем нередко — по голой попке. Он был человеком жестоким, и она боялась его до чертиков. Подвергаясь терапии ранее, она выражала по отношению к отцу определенные гневные чувства, но никогда не достигала при этом той интенсивности, которая была бы естественной применительно к подобному унижению и оскорблению. Я спросил у нее, желала ли она когда-нибудь своему отцу смерти. Она ответила отрицательно. Однако я все равно был убежден, что в ней таится огромная ярость по отношению к отцу за его возмутительное отношение — ярость, которую она подавила в себе из страха. Ее чувство вины брало свое начало в этой подавленной ярости, и оно переносилось Луизой на погибшего пациента, которого она бессознательно пыталась спасти от собственного гнева по отношению ко всем мужчинам.

Чтобы помочь Луизе ощутить скопившуюся в ней ярость, я проделывал с ней специальное упражнение. Оно уже было описано в главе 5, но я повторю его здесь, поскольку оно чрезвычайно помогает пациенту почувствовать имеющийся в нем гнев. Я усаживал Луизу на стул лицом ко мне, а сам располагался на другом стуле в метре от нее. После этого я просил ее сжать обе кисти рук в кулаки, решительно выпятить подбородок, широко раскрыть глаза, погрозить мне кулаком и сказать: «Я вполне могу убить вас». Понадобилось несколько попыток, прежде чем она свыклась с этим упражнением и стала выполнять его как следует. Зато когда это произошло, ее взгляд стал чуть ли не маниакальным и она смогла прочувствовать всесокрушающую силу своей ярости. Я много раз проделывал указанное упражнение как с одиночными пациентами, так и с группами, и должен констатировать, что никто из них ни разу не переходил к настоящему физическому нападению на меня или на что-то иное. В данном упражнении находит выход гнев, а не ярость, поскольку человек никогда не теряет контроль над собой. Но почти во всех случаях оно дает пациенту ощущение силы и властности, а также укрепляет в нем чувство собственного Я.

После указанного упражнения у Луизы куда-то пропал ее неизменно кроткий взгляд. Лицо у нее стало выглядеть более живым и крепким. Она начала понимать связь между своим гневом на отца и тем чувством вины, которое она испытывала в связи с самоубийством своего пациента. А главное — она почувствовала большое облегчение.

Когда женщина подавляет в себе гнев против отца за то, что тот предал ее любовь, этот гнев переносится на всех мужчин, даже если сознательно ничего подобного не декларируется и не делается. Чтобы разрушить указанную взаимосвязь, нужно действовать довольно тонко. Аналогично, те мужчины, которые подавили гнев против матерей, в детстве доминировавших над ними или же не сумевших защитить их от отцовской враждебности, позднее обязательно проецируют скопившийся в них гнев на всех женщин. Каждая женщина становится для них соблазняющей и в то же время кастрирующей их матерью. До тех пор пока указанный гнев не найдет своего выражения, этот мужчина не будет чувствовать себя свободным в такой степени, чтобы быть самим собой. В результате в любых своих взаимоотношениях с женщинами он всегда будет оказываться в невыгодном положении. Партнер описанных мною людей будет обвиняться ими в том, что их взаимные отношения не несут с собой чувства удовлетворения, хотя истинной причиной такого положения вещей будет ощущение неудовлетворенности, таящееся в самой личности этих индивидов. Обвинение партнера представляет собой предательство по отношению к дарованной тебе любви. Чтобы любовные отношения действительно срабатывали и давали человеку то, что он ждет от них, ему нужно привнести в эти отношения чувство радости. А это, в свою очередь, требует от него следующего — освободиться от ощущения вины и обрести свободу выражать свои чувства непосредственно и должным образом. Для этого человек должен глубоко познать собственное Я, что является едва ли не главной целью терапии. #page#

ГЛАВА 8. СЕКСУАЛЬНОЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ.

Сексуальное злоупотребление представляет собой наиболее отвратительную форму предательства любви, поскольку сексуальность является нормальным выражением любви. Носитель этого злоупотребления приближается к своей жертве так, как если бы он или она предлагал ей любовь, но затем, воспользовавшись невинностью и/или беспомощностью избранной жертвы, он использует ее для достижения своих целей или для удовлетворения собственных, зачастую низменных потребностей. Наиболее разрушительным аспектом данного преступления является именно предательство доверия, однако физическое насилие вносит в эту деструктивную акцию дополнительную координату страха и боли. Те индивиды, которые подверглись сексуальному злоупотреблению, как правило, сохраняют рубцы от того, что им довелось испытать, на протяжении всей своей жизни. Наиболее серьезным из этих шрамов является то, что жертва подавляет в себе то, что ей довелось пережить, — поскольку она испытывает чувства стыда и отвращения по поводу случившегося. Однако результатом подавления указанных чувств является глубокое ощущение внутренней пустоты, путаницы и смущения, остающееся у такого человека. Жертвы сексуальных злоупотреблений не в состоянии капитулировать перед собственным телом или перед любовью, а это означает, что у них нет шансов добиться в своей жизни сколько-нибудь глубокого удовлетворения. Для них нет предприятия более опасного, нежели путешествие, цель которого — открытие самого себя. Лечение таких людей требует осознания указанной проблемы и особого внимания к ней.

Насколько распространены и обыденны случаи сексуального злоупотребления? Это зависит от того, что именно мы подводим под это понятие. Статистические исследования, основывающиеся на анонимных анкетах, которые распространялись среди взрослых, указывают, что от 30 до 50 процентов респондентов сообщают о сексуальных злоупотреблениях, которым они подвергались в детстве. Если рассматривать в качестве сексуального злоупотребления любое нарушение частной жизни ребенка применительно к его телу и сексуальности, то, по моему убеждению, частота подобных случаев может даже превысить 90 процентов. Одна моя пациентка вспоминала о своих ощущениях стыда и унижения, когда в трехлетнем возрасте семья заставила ее позировать обнаженной («голенькой», как они выражались) для фотографии. Публичные комментарии по поводу развивающейся детской сексуальности также вполне могут трактоваться в качестве одной из разновидностей сексуального злоупотребления. Когда отец шлепает свою маленькую дочку по голой попке, то подобное действие, по моему убеждению, в такой же мере является актом сексуального злоупотребления, как и физического унижения. Если отец испытывает от таких своих поступков сексуальное возбуждение, ребенок прекрасно чувствует это. Одна из моих давних пациенток рассказывала, что однажды попросила мужа отшлепать ее по обнаженным ягодицам — и это возбудило ее в сексуальном смысле до такой степени, что последовавший за сим половой акт показался этой женщине наилучшим из всего того, что ей довелось испытать в этом плане. Данный случай являет собой типичный пример мазохистского поведения. Вне всякого сомнения, оно берет свое начало в том факте, что отец этой женщины, когда она была ребенком, шлепал ее именно так, и это вызывало у нее сильное сексуальное возбуждение. Истоки мазохистской или садистской практики, ассоциирующейся с сексом, лежат в детских впечатлениях, которые «впечатываются» (выражаясь по-научному, подвергаются импринтингу) в личность ребенка. Многие женщины непосредственно в ходе полового акта для облегчения достижения кульминационного пункта используют различные мазохистские фантазии, скажем, воображают, что их связывают каким-нибудь жгутом или привязывают к кровати. Я готов зайти в своих предположениях по поводу роли сексуальных злоупотреблений в детстве настолько далеко, что выскажу следующее утверждение: всякий эпизод, в котором взрослый бьет ребенка, имеет определенные сексуальные последствия.

Однако на сегодняшний день мы осознаем, что многие случаи сексуального злоупотребления включают в себя непосредственный сексуальный контакт между взрослым человеком или подростком, с одной стороны, и ребенком, с другой. Мы говорим также о подобных случаях как о какой-то форме кровосмесительства, или, иначе говоря, инцеста. Там, где такой прямой половой контакт действительно имеет место, он производит весьма деструктивный эффект на личность ребенка, причем степень серьезности указанного разрушительного воздействия обратно пропорциональна возрасту ребенка — другими словами, чем младше ребенок, тем более тяжек причиненный ему урон. Я был буквально шокирован, узнав о таких случаях, где пострадавший ребенок был самым натуральным младенцем. Если сексуальное злоупотребление имело место в весьма юном возрасте, ребенок загоняет все воспоминания о случившихся с ним событиях куда-то очень глубоко, подавляя в себе все чувства, которые с ними связаны. Обязательным последствием подобного подавления становится долговременное омертвление некоторой части тела. Когда соответствующие чувства снова оживают, память пробуждается. Это хорошо иллюстрируется следующим случаем из моей практики.

Мадлен должно было вот-вот исполниться пятьдесят лет, когда она впервые осознала, что, будучи совсем маленьким ребенком, подверглась сексуальному злоупотреблению. Она чувствовала, что лишена в своей жизни чего-то существенного, поскольку в обоих ее браках мужья физически унижали ее и злоупотребляли ею как женщиной. Однако, приступая к терапии, она никак не связывала унижения, которым она подвергалась со стороны своих супругов, с возможностью сексуального злоупотребления, объектом которого она стала в самом начале жизни. Оба ее родителя были алкоголиками, и семья как таковая не функционировала, но поскольку вся родня вела себя очень скрытно и держала Мадлен в стороне от других детей, она считала, что то искаженное и беспорядочное существование, которое было присуще ее самым ближайшим родственникам, и есть нормальный образ семейной жизни.

Мадлен смолоду привыкла выживать, и она в конечном итоге вполне преуспела в этом деле. У нее был собственный процветающий бизнес, и она воспитала четверых детей, успешно выпустив их во взрослую жизнь. У нее также хватило мужества оставить двух мужчин, которые плохо к ней относились, но она не ощущала по отношению к ним подлинного гнева. Она знала только одно: ей нужно отказаться от этих взаимоотношений. В один прекрасный день ближайшая подруга Мадлен подтолкнула ее к тому, чтобы посетить встречу группы лиц, пострадавших от инцеста, к которой эта приятельница сама принадлежала. Когда Мадлен услыхала, как другие женщины рассказывают о том, что родители в детстве сексуально злоупотребляли ими, ее вдруг осенило, что и ей самой наверняка довелось испытать нечто подобное. Эта мысль повергала ее в неизменный ужас, но никак не желала уходить. Она начала ощущать в своем теле страх, который позднее смогла сопоставить с актом сексуального злоупотребления в весьма раннем детстве.

Мадлен пришла ко мне после того, что ей довелось пережить с одним мужчиной-терапевтом, который незадолго до конца сеанса внезапно заключил ее в объятия, крепко прижимая свой таз к ее лону. Она была одновременно и разгневана, и напугана случившимся. Сообщив мне об указанном происшествии, она перешла к рассказу о том, что на встрече лиц, пострадавших от инцеста, она обрела понимание того, как ее отец использовал ее сексуально в то время, когда ей был всего один годик.

Эта информация поразила меня своим полным неправдоподобием, но поскольку у меня не было оснований ставить ее чувства под сомнение, то я согласился с ее сообщением как с чем-то вполне возможным. В течение следующих двух лет терапии я пришел к убеждению, что указанный случай не просто мог, но действительно имел место. По мере того как работа с ее телом продвигалась и Мадлен стала понемногу ощущать основание своего таза, тазовое дно и прямую кишку, она стала впадать в панику. Владевший ею страх оказался настолько велик, что она отсекала в себе все чувства и как бы отделялась от своего тела. Указанный страх подкреплял ее убежденность в том, что в весьма юном возрасте в нее проникли через задний проход.

Явление отделения от собственного тела представляет собой диссоциативный (то есть относящийся к нарушению связей) психический процесс, типичный для различных шизоидных состояний, при котором сознательный разум перестает отождествлять себя с телесными событиями. При этом Я сознательного разума действует как наблюдатель того, что происходит в теле. Субъективное ощущение бытия обретающейся в теле личности, которая переживает некоторое событие или действие, у такого человека отсутствует. Связь между созерцающим Я и действующим Я разорвана. Причина такого разрыва заключается в том, что переживаемое, испытываемое носит слишком пугающий характер, чтобы оно могло быть интегрировано в состав эго, которое тем самым защищает себя, «отщепляясь» от данного переживания. В самых крайних, экстремальных случаях, когда страх доходит до настоящего ужаса, происходит еще более тотальный разрыв с телом, результатом которого становится состояние деперсонализации, характеризуемое как нервный срыв, могущий привести к шизофрении. Мадлен никогда не становилась шизофреничкой. Однако связь между телом и разумом всегда была в ней хрупкой и уязвимой, и она всегда угрожала разорваться, если страх женщины приближался по своей интенсивности к ужасу. Это образовывало собой шизоидное состояние. В продвинутом случае она оказывалась отделенной от своего тела до такой степени, что вообще переставала чувствовать факт его наличия. К счастью, столь серьезное состояние диссоциирования от тела длилось у нее недолго. Ей удалось постепенно восстановить связь между сознательным разумом и телом до такой степени, что этого оказывалось достаточно для воссоздания ощущения реальности своего физического Я. Но указанная связь все-таки продолжала оставаться поверхностной, а не глубинной, и это не позволяло Мадлен почувствовать, в какой мере она ранена и насколько она не в порядке. Под поверхностью эта взрослая женщина была до ужаса напуганным ребенком.

В повседневной жизни в Мадлен невозможно было разглядеть настолько запуганное создание. Она была разумной, интеллигентной особой и была вполне в состоянии достаточно хорошо совладать с обычными будничными событиями, происходившими в ее жизни. Ужас возникал в ней лишь тогда, когда какое-то сильное чувство проявляло тенденцию выплеснуться на поверхность и вырваться у нее из-под контроля. Поскольку для того, чтобы защитить себя от подспудно грозящих унижений и злоупотреблений, она нуждалась в том, чтобы стать более агрессивной, я заставил ее выполнять уже знакомое читателю упражнение, связанное с нанесением ударов по кровати и громкими выкриками типа: «Оставьте меня в покое!» Если ее голос возвышался при этом до такой степени, что в нем прорывался пронзительный визг, она сворачивалась колечком в уголке кровати, принимая эмбриональную позу, и горько рыдала, словно маленький ребенок, испытывающий форменный ужас. Требовалось немало времени, прежде чем ее страх рассеивался в степени, достаточной для возвращения Мадлен к своему «нормальному» Я, так что она могла покинуть мой кабинет хоть с каким-то ощущением психического здоровья. Плач тоже был для нее весьма затруднительным делом, поскольку любая потеря контроля над собой повергала ее в ужас. Я убежден, что только моя симпатия, поддержка и призывы раскрыть свой гнев и в буквальном смысле слова вышвырнуть его наружу позволили ей испытать сильный гнев, не впав при этом в ужас и не подвергнувшись диссоциации, то есть разрыву с собственным телом.

Наблюдая за повседневной деятельностью Мадлен, никто не заподозрил бы, насколько сильны нарушения в ее личности. Она функционировала исключительно «от головы», с минимумом телесных чувств и ощущений. Однако сексуальные чувства в ней имелись, и многих мужчин влекло к ней. По ее утверждениям, от контактов с ними она получала наслаждение, и я верю в правдивость этих слов, но эти ее переживания носили диссоциированный характер в том смысле, что Мадлен не была по-настоящему связана со своей сексуальностью, которая была у нее ограничена генитальным аппаратом и реализовывалась без всякой страсти. При рассмотрении поверхностного уровня ее личности Мадлен выглядела абсолютно зрелой женщиной, но на глубинном уровне это был беспредельно запуганный ребенок, совершенно потерянный и беспомощный. Женщина, кажущаяся зрелой и взрослой, присутствовала только на поверхности. При любой реальной глубине чувств вы сталкивались с перепуганным ребенком. По мере того как сама Мадлен постепенно вступала во все более устойчивый контакт с этим до ужаса запуганным ребенком в себе, она начала ощущать собственное тело самыми разными способами — не как вещь, которую она могла использовать, а как личность, которой она являлась. А испытываемые ею страх и ужас при этом уменьшались.

Принимая во внимание кошмар младенчества Мадлен и те нарушения личности, которые явились его закономерным результатом, было бы трудно дать приемлемое объяснение сексуальному наслаждению, которое она испытывала в физическом общении с противоположным полом. Нужно, однако, понимать, что она представляла собой расщепленную, раздвоенную личность, и ее сексуальность, равно как и прочие чувства, была весьма поверхностной. Она могла связаться со своей сексуальностью как выражением ее собственного Я ничуть не в большей степени, чем мог в свое время связаться я с тем воем, который вырвался из моего горла во время первого сеанса у Райха. Хотя вой представляет собой интенсивный звук, во мне самом не было ощущения интенсивности чувств. Аналогично, секс по идее должен быть интенсивным переживанием, но для Мадлен и для всех тех, кому довелось подвергнуться сексуальному злоупотреблению, он не воспринимается в этом качестве. Любое злоупотребление маленьким ребенком, любое его унижение, будь то физическое или сексуальное, которое доводит ребенка до ужаса, ведет к его диссоциированию, отделению от собственного тела. Мадлен было трудно испытать всякое интенсивное чувство без того, чтобы не оказаться предельно напуганной и одновременно отсеченной от своего тела. Ее тело было не в состоянии вынести любой сколько-нибудь мощный энергетический заряд, а разум не мог интегрировать в себя проживаемую эмоцию.

В процессе терапии Мадлен занималась физическими упражнениями, чтобы углубить дыхание и добиться лучшего ощущения собственного тела. Однако каждый этап погружения в более сильные чувства вызывал в ее памяти какой-то ужасный эпизод, в результате которого она опять замыкалась и как бы покидала свое тело. Если после сеанса, во время которого у нее появлялись более сильные чувства, ей удавалось сохранить самоконтроль, то она рассказывала мне, как в течение какого-то времени существовала вне тела. Пребывание вне тела означало отсечение всех чувств и функционирование исключительно «от головы», от сознательного разума. Постепенно страх убавлялся, и она научилась выдерживать в своем теле больше эмоций и больше ощущений, не впадая при этом в ужас и не отсекая возникающие чувства. Если сеанс оказывался для нее чрезмерно насыщенным и ей все же приходилось покинуть свое тело, то она научилась довольно быстро приходить в себя, что представлялось ей самой заметным достижением. Припоминаю один сеанс, в ходе которого Мадлен с восторгом заметила: «Я теперь чувствую свои ступни».

Однако вопрос о весьма раннем сексуальном злоупотреблении продолжал оставаться очень трудным для решения. Мадлен чувствовала себя необычайно уязвимой в области заднего прохода и около него, и можно было только удивляться, как она могла поддерживать внешне вполне нормальные половые отношения при том громадном страхе, который она ощущала в зоне у основания таза. Но ведь Мадлен рассказывала мне, что испытывала наслаждение от секса даже с теми мужчинами, которые злоупотребляли ею и унижали ее. Более того, она на самом деле была вполне игрива, кокетлива и соблазнительна, хотя сама не полностью осознавала эту сторону своего поведения. Являясь на глубинном уровне запуганной маленькой девчушкой, она — на поверхности — была одновременно вполне утонченной женщиной, наслаждавшейся половыми отношениями с мужчинами и приветствовавшей эти отношения. Утонченность является здесь целиком и полностью подходящим словом, поскольку, четко отражая отсутствие невинности, оно указывает и на отсутствие чувства вины, что в данном случае также весьма важно. Чтобы выжить, Мадлен пришлось принять извращенность окружавшего ее мира в качестве нормы. Раз весь мир толкует о сексе, она должна, просто обязана тоже обрести навыки пользования этой штуковиной. Таким образом, невзирая на сексуальные злоупотребления в ее детстве и на физические унижения и злоупотребления в замужестве, Мадлен не испытывала ненависти к мужчинам и не питала по отношению к ним никакого особого гнева.

Впрочем, и ненависть, и гнев присутствовали в ней, но из-за необходимости выжить оба эти чувства оказались отсеченными, так что она оказалась сексуально доступной для мужчин. В конечном итоге, коль они настолько отчаянно нуждаются в половых контактах и сексуальной разрядке, то почему бы не дать им этого? Подчинение ликвидирует угрозу принуждения и насилия, а также «снимает», отрицает страх. Увы, многим женщинам, которые подвергались злоупотреблениям, свойственна ложная аргументация, что никакой мужчина не причинит вреда той, которая отдалась ему добровольно.

Однако в личности такой женщины, которая, будучи ребенком, стала объектом сексуального злоупотребления, присутствует и еще один элемент, формирующий ее поведение настолько сильно, насколько это делают страх и беспомощность, ассоциирующиеся с указанным злоупотреблением. Этим элементом является сильное возбуждение, ограниченное генитальным аппаратом и диссоциированное от сознательной части личности. Раннее сексуальное использование одновременно и пугает, и возбуждает ребенка. Разумеется, это не то возбуждение, которое может быть успешно интегрировано в еще не успевшие созреть тело и эго ребенка, однако оно в любом случае налагает несмываемый отпечаток и на его тело, и на разум. Ребенок скачкообразно вступает во взрослый мир, который напрочь срывает покровы с его детской невинности, но с этого момента сексуальность становится в его личности той силой, которой невозможно сопротивляться и которую немыслимо преодолеть, хотя она «отщеплена» от личности и существует как бы сама по себе. Примером подобного состояния служит небезызвестная Мэрилин Монро. Для всего мира она воплощала собой сексуальность, но сама не была сексуальной личностью. Все выглядело так, как если бы эта записная красотка играла сексуальные роли, не отождествляя себя с ними на взрослом уровне. Ее взрослая личность была расщеплена между утонченным разумом, с одной стороны, и почти детской зависимостью и страхом, с другой. Она была сексуально искушенной и изощренной персоной, но все это было поверхностным и лишь прикрывало глубинное, основополагающее ощущение потерянности, беспомощности и запуганности. В одной из своих недавних книг я охарактеризовал Монро как пример множественной личности.

Как-то ко мне обратилась одна молодая особа с просьбой помочь ей понять собственную запутанную жизнь. Бетти, как я буду дальше звать эту женщину, воспитывалась в нескольких домах, где она была приемным ребенком, и рассказала мне историю сексуальных злоупотреблений, которым она подвергалась начиная с десятилетнего возраста. Возникшая у нее на сегодняшний день путаница в жизни была связана с проблемами, которые существовали в ней применительно к мужчинам. Их влекло к Бетти (она была женщиной привлекательной и даже соблазнительной), но отношения с ними почему-то все время вели в никуда. Была в ней одна удивительная особенность: в помещении она источала какой-то густой сексуальный аромат, который был почти осязаем. Поскольку это был ее естественный запах, она совершенно не осознавала его наличия. Подобно Мадлен, Бетти существовала на двух уровнях. Один из них был поверхностным, и здесь она функционировала как сексуальная женщина — умудренная, изощренная и весьма компетентная во всех нюансах. Второй уровень был глубинным, и тут Бетти была до крайности запуганным маленьким ребенком, неспособным горько расплакаться или впасть в сильный гнев. Она вела себя так, словно находилась во власти какого-то сексуального заряда, который, однако, был в ее личности чуждой силой, причем она не располагала над ним никаким контролем. Бетти не осознавала, какое воздействие оказывает на мужчин присущее ей насыщенное сексуальное благоухание, поскольку сама она его не воспринимала. Кроме того, она испускала его не все время, а, скорее всего, лишь тогда, когда неосознанно пыталась соблазнить мужчину и вовлечь его в интимные отношения. Однако ее усилия прельстить кого-то были выражением не страсти, а потребности, нужды.

Бетти нуждалась в моей помощи, и единственный, с ее точки зрения, способ реально получить искомое содействие с моей стороны состоял в том, чтобы посредством своей сексуальной эманации, или, иначе говоря, излучения, возбудить во мне эротический интерес к ней. Она изливала свой генитальный запах вовсе не сознательным образом — он порождался тем фактом, что ее влагалище становилось заряженным и возбужденным, что для нее самой оставалось, однако, незамеченным. Указанное возбуждение наверняка брало свое начало в давнишнем сексуальном злоупотреблении и не было ее собственным чувством, так что она не отождествляла себя с ним. Опыт жизни приемыша научил Бетти пользоваться этим навыком начиная с достаточно раннего возраста. При этом она еще тогда обнаружила, что если ее приемные матери были к ней враждебны, поскольку — как женщины — не доверяли ее сексуальности, то мужчины сексуально реагировали на нее. Как всякий ребенок, она, действуя сознательно или бессознательно, пыталась получить от своих приемных отцов какую-то поддержку, но они лишь использовали ее для собственных целей. Я убежден, что на каком-то полускрытом уровне эти мужчины жалели Бетти и даже хотели ей помочь, но на более наглядном и непосредственно воспринимаемом уровне они попросту извлекали сиюминутную выгоду из ее нужды и беспомощности, злоупотребляя своими возможностями и используя ее сексуально. В неизбежном отчаянии она проявляла податливую покорность и в тоже время где-то в глубине верила, что этот взрослый человек любит ее. Это, увы, не срабатывало. Приемная мать чуяла, куда все клонится, и Бетти отсылали к другим приемным родителям, где снова повторялась точно такая же история.

Бетти проходила у меня терапию сравнительно недолго, и у меня не было времени с должной полнотой проанализировать ее прошлое. Она подавила в себе большинство ранних воспоминаний, а в тот момент, когда я столкнулся с нею — это было много-много лет назад, — у меня отсутствовала та глубина понимания всей указанной проблематики, которую я приобрел сейчас. Человек учится на собственных ошибках. Однако интуиция подсказывала мне, что в своей основе события ее жизни развивались именно так, как я только что рассказал, поскольку мужчина, который рекомендовал мне Бетти как пациентку — а она в тот момент делила с ним ложе и работала на него, — был мне известен как лицо, склонное к сексуальным и иным злоупотреблениям и унижениям. Его подход к женщинам был таков: предложить помощь, которая ему самому казалась неподдельной и чистосердечной, а потом, когда женщина, что называется, «клюнула», — использовать ее сексуально. Это именно тот тип мужчин, которые и должны были всю жизнь манить Бетти, хотя действия по принуждению к сожительству могли многократно повторяться в ее биографии. Впрочем, Мадлен тоже должна была пройти через сходное принуждение, чтобы в конечном итоге вступить в связь с мужчиной, который физически унижал ее. Позволю себе напомнить, что точно так же обстояло дело и с Мартой, о которой я рассказывал в главе 3. До тех пор пока все эти женщины останутся зафиксированными на поиске мужчины, который будет их любить и защищать, их будут использовать и унижать. Взаимоотношения таких женщин с мужчинами не могли переродиться в продуктивные. Мужчины реагировали на них как на сексуальные объекты, а не как на сексуальных личностей, поскольку сами эти дамы не воспринимали себя как личностей. Их чувство собственного Я было слишком серьезно повреждено тем, что в детстве их близкие так или иначе злоупотребляли ими сексуально.

Сексуальное злоупотребление производит на половую сферу жертвы эффект преждевременного перевозбуждения. Невзирая на испытываемый страх, происходит импринтинг («впечатывание») в личность пострадавшей сексуального возбуждения случившимся половым контактом, поскольку в детском сексуальном аппарате этот контакт остался неразряженным. Влечение этих женщин к тем мужчинам, личность которых видится бедным жертвам весьма подобной личности того человека, кто сексуально злоупотребил ими, а также присущее всем им сексуальное подчинение являются бессознательными попытками освободиться от собственной зафиксированности на ужасном детском опыте за счет того, чтобы заново пережить случившееся и разрядить то, что тогда по определению не могло разрядиться. Но из-за их диссоциации от тела ничего подобного не происходит.

Люсиль рассказывала мне, что постоянно ощущает возбуждение во влагалище, которое она воспринимает как посторонний или чужеродный элемент. Основная доля ее сексуальной деятельности была нацелена на разрядку этого возбуждения, чтобы получить возможность хоть на время избавиться от своих чуть ли не вечных терзаний. Но это не срабатывало, поскольку чувство освобождения, которое она испытывала после занятий сексом, длилось недолго. Люсиль оказалась в безраздельной власти какой-то чуждой силы — сексуального заряда от злоупотребившего ею мужчины, который она оказалась не в состоянии разрядить. Ведь полноценная разрядка наступает у человека лишь тогда, когда волна возбуждения движется по всему телу вниз, к половым органам, а затем покидает их. Насилие, объектом которого она стала в юном возрасте, то есть перед тем, как в ней развилась способность полноценно разрядить сексуальное возбуждение с помощью оргазма, привело к тому, что ее половые органы оказались заряженными той силой, над которой индивид не располагает сознательным контролем. Молоденькая девушка сызмала оказалась в буквальном смысле лишенной возможности распоряжаться собственными половыми органами.

Жертва сексуального злоупотребления может снова войти во владение своими половыми органами, если она позволит охватившему ее возбуждению течь вниз, по направлению к этим органам, а затем — влиться прямо в них. Именно такова и есть картина нормального сексуального поведения, но в случае рассматриваемых нами жертв злоупотребления такая модель физически блокируется полосой напряжения, обвивающей талию, а психологически — сильнейшим чувством стыда применительно к собственным половым органам, которые рассматриваются как нечто нечистое, грязное. Очень большое количество женщин испытывает стыд из-за своей сексуальности, поскольку в свое время этому чувству они не дали возможности развиться в полноценное выражение любви. И тем не менее сексуальность действительно является выражением любви, проявлением желания быть как можно ближе с другим человеком, слиться с ним. К сожалению, такая любовь часто смешивается со своей противоположностью — враждебностью. Большинство людей сохраняет неоднозначные чувства в связи со своими детскими переживаниями, в которых родительская любовь сочеталась с исходящими от них негативными и враждебными импульсами. Это весьма наглядно проявляется в большинстве случаев, о которых я уже успел рассказать, но у меня имеется убежденность, что подобные явления отнюдь не единичны и имеют место в большинстве семейных отношений. Человек, которого когда-то предали те, кто пользовался его любовью и доверием, не в состоянии полностью и безоговорочно капитулировать перед любовью. Я видел целый ряд женщин — жертв сексуального злоупотребления, у которых наблюдались картины поведения, сходные с только что описанными. Это были образованные и интеллигентные особы, жизнь которых оказалась серьезно искалеченной тем, что давным-давно они явились жертвами отвратительного злоупотребления. Все они характеризовались наличием множественной (как бы расщепленной) личности, что брало свое начало в конфликте между их сексуальным возбуждением и страхом, между ощущением своей желанности и сильным чувством стыда. И во всех подобных случаях сексуальность не становилась интегральным аспектом их личностей.

Некоторое время назад я консультировал исключительно красивую женщину сорока с небольшим лет по имени Энн, проблема которой состояла в чрезвычайной ригидности ее тела, затруднявшей ей буквально все и всяческие движения. Она рассказывала в качестве примера, что когда на ежегодном бале, проводившемся в колледже, ее выбрали королевой, то, спускаясь по лестнице в холл, где ей должны были возложить на голову присужденную корону, она испытывала заметные трудности. Врачи оказались не в состоянии вылечить указанное расстройство, поскольку не находили у нее никаких неврологических отклонений. Она сама была убеждена, что ее состояние имеет эмоциональные причины. С двенадцати до восемнадцати лет ее отец регулярно поддерживал с ней половые отношения. Он был горячо влюблен в нее, и она отвечала взаимностью. Энн описывала отца как самого выдающегося человека в графстве, которого обожали и добивались все, включая его собственную дочь. Энн объясняла свое физическое состояние тем, что в сексуальных контактах с отцом не могла позволить себе достичь кульминации, поскольку в этом случае испытала бы огромный стыд и чувство вины. Отказываясь капитулировать перед своими сексуальными чувствами, она могла в тот момент питать убеждение, что поступает так ради отца — который так сильно нуждался в ней. Энн утверждала, что сама она любила его — и это, по моему убеждению, было чистой правдой. Не сомневаюсь я и в том, что отец тоже любил ее — но одновременно предавал.

Его предательство сделало для Энн чрезвычайно трудным делом последующую сексуальную капитуляцию перед каким угодно мужчиной. Она длительное время была замужем за человеком, которого любила, но, по ее словам, потребовалось много лет, пока она смогла испытать с ним оргазм. Принимая во внимание ту степень телесной ригидности или жесткости, от которой Энн по-прежнему страдала, я не думаю, что она могла легко или в полной мере отдаться любовной страсти. Причиненный ей урон был гораздо сильнее, чем она знала или признавала.

Предательство, равно как и измена, всегда считалось тягчайшим преступлением и относилось к разряду тех, за которые в давние времена полагалось карать смертью. По моему глубокому убеждению, Энн удерживала в себе громадный заряд гнева против отца за его поведение. Закрепощенность, ригидность ее тела была не только средством контролировать владевшую ею сильную страсть; она служила также для подавления скрытой ярости и для контроля над ней. Ведь точно так же, как мы таем и плавимся от любви, мы холодеем и стынем от ненависти. Однако ненависть присутствовала во внешнем слое ее мускульной системы, а не в сердце. Подобно всем индивидам, подвергавшимся сексуальным злоупотреблениям, Энн была раздвоена: в недрах сердца она любила своего отца, но в мышечном слое — сопротивлялась ему и ненавидела его. Ее прямо-таки неземная красота являлась выражением сексуальной привлекательности, но она не распоряжалась своей сексуальностью в полном объеме.

Мне довелось увидеть Энн всего лишь дважды, поскольку она проживала в отдаленном районе страны. В процессе нашей беседы по поводу ее жизни и проблем я чувствовал, что она вовсе не готова, да и не испытывает желания раскрыть свой гнев против отца. Однако без снятия, без высвобождения этого гнева не могло быть и речи о смягчении той мускульной ригидности, из-за которой она была настолько ограничена в своих движенияx, словно ее обрядили в смирительную рубашку. В людях, ставших объектами сексуальных злоупотреблений, существует сильное сопротивление тому, чтобы давать выход гневу против своего обидчика. Частично указанное сопротивление проистекает из чувства вины за участие в половых актах, независимо от того, носило ли это участие добровольный или принудительный характер. Однако оно проистекает также из страха перед самим гневом, который воспринимается как желание убить. Убийство родителя представляет собой самое отвратительное, гнусное преступление, хотя в данном случае именно родитель оказался предателем. К подлинному разрешению конфликтов, порожденных сексуальным злоупотреблением, можно прийти только через долговременную терапевтическую программу, в рамках которой обеспечивается контролируемая ситуация для выражения подспудного гнева.

Исследования свидетельствуют, что дети мужского пола подвергаются сексуальным злоупотреблениям почти столь же часто, как и женского. Часть из них становится объектом насилия со стороны отцов, другие — со стороны иных взрослых мужчин, а также старших братьев. Когда такое событие имеет место, оно оказывает на личность мальчика точно такое же воздействие, как это бывает в случае девочек. Если произошло проникновение в задний проход, то ребенок, возможно, испытал интенсивную боль и страх, результатом чего может явиться диссоциация от собственного тела, как это произошло с Мадлен. Сексуальное злоупотребление мальчиком, исходящее от взрослого мужчины, подрывает зарождающуюся мужественность ребенка и заставляет его почувствовать себя опозоренным и униженным. Я, правда, не верю, что подобные происшествия рождают в личности мальчика гомосексуальную тенденцию, но слабость мужской самоидентификации, возникающая у мальчика как следствие таких событий, вполне может сделать его предрасположенным к указанной модели сексуального поведения. Ущерб, наносимый личности ребенка, вызывается в первую очередь эмоциональным воздействием испытанного потрясения. Страх, стыд и унижение представляют собой опустошающие чувства, особенно для ребенка, у которого нет путей избавиться от последствий удара, причиненного подобной травмой, и прийти в себя. Физическое унижение ребенка отцом, как это имеет место в случае повторяющихся телесных наказаний, оказывает на личность мальчика сходное воздействие и, как я уже отмечал в предшествующей главе, также должно рассматриваться как одна из форм сексуального злоупотребления.

Сексуальное злоупотребление в такой же мере является выражением власти, которой располагает данный индивид, как и испытываемого им сексуального влечения. Ощущение наличия власти над другим человеком действует как противоядие тому чувству униженности, которое испытывает тот, кто злоупотребляет ребенком. Вопрос о власти является составной частью сексуальной активности даже в том случае, когда речь идет об отношениях между вполне взрослыми людьми, добровольно согласными на нестандартный половой акт, как это имеет место при садомазохистской практике. Тот, кто совершает сексуальное злоупотребление, обычно принадлежит к разряду лиц, чувствующих себя неспособными быть мужчиной или женщиной на зрелом уровне. Указанное ощущение импотенции или неспособности исчезает, когда жертвой оказывается ребенок, беспомощный взрослый или подчиняющийся партнер. В такой ситуации злоупотребляющее лицо чувствует себя всемогущим, а это означает, что оно ощущает и свою половую потенцию. Когда в сексуальные взаимоотношения вторгаются властные чувства, они всегда превращаются в нечто, так или иначе связанное со злоупотреблением. Мужчина, который, чтобы ощутить себя обладающим надлежащей сексуальной потенцией, нуждается в чувстве власти над партнершей, в обязательном порядке будет злоупотреблять женщиной и унижать ее. Часто бывает так, что женщина, видя мужчину могучим и властным, возбуждается сильнее и в большей степени оказывается способной капитулировать перед ним. Разумеется, такого рода утверждение справедливо только применительно к таким женщинам, которым довелось побывать жертвами и которые по этой причине чувствуют себя бессильными и импотентными. Диана, историю которой я подробно излагал в одной из предшествующих глав, как-то заметила, что самый лучший секс, которые ей довелось испытать, был у нее с мужем, который перед этим унижал ее. Унижающее и злоупотребляющее поведение между взрослыми указывает на садомазохистские взаимоотношения, которые позволяют человеку капитулировать перед своим половым возбуждением. Для садистского партнера в этом качестве выступает ощущение власти над другим человеком, которое манифестируется в действиях, направленных на то, чтобы ранить или унизить партнера. В случае мазохиста подчинение боли и унижению снимает — но только временно — чувство вины, которое в норме блокирует у него сексуальную капитуляцию. При подобном подчинении вина переносится на того, кто осуществляет сексуальное унижение, позволяя мнимой жертве претендовать на невинность и невиновность. #page#

На каком-то уровне поведение, связанное с сексуальным злоупотреблением, служит выражением ненависти — иными словами, желания ранить другого человека. Однако мы должны признавать и то, что в таком отношении к другому человеку существует также элемент любви. Райх признавал связь между садизмом и любовью, поскольку им владело убеждение, что садистский поступок берет свое начало в желании контакта и близости с другим. Все это начинается как импульс любви, рождающийся в сердце, но по мере продвижения указанного импульса к поверхности его так и сяк перекореживают существующие в мышечной системе напряжения, связанные с подавленным гневом, в конечном итоге превращая в болезненный для другого акт. Жертва садиста может почувствовать описанную динамику, особенно когда злоупотребление исходит от родителя, совершающего манипуляции над собственным ребенком. Я полагаю, что маленький ребенок, который исключительно чувствителен к различным эмоциональным нюансам поведения, может воспринять, что наказание или унизительное злоупотребление со стороны родителя вначале предуготовлялось быть актом проявления любви. Любовь становится садистской, когда она не может быть выражена. Такое восприятие происходящего может воспрепятствовать ребенку ощутить всю полноту испытываемого им гнева против того, кто злоупотребляет им. Ребенок ведь, помимо своей боли, воспринимает еще и боль того, кто им злоупотребляет, — боль, которая не позволяет этому человеку легко и свободно выразить свою любовь нормальным путем. В результате объект злоупотребления испытывает жалость к человеку, который злоупотребляет им, и отождествляет себя с ним.

Маленькие дети мужского пола подвергаются физическому злоупотреблению и унижению со стороны не только отцов, но и матерей. В главе 4 мы уже успели познакомиться с ситуацией, когда физическое унижение матерью собственного сына носило преднамеренный характер и — сознательно или бессознательно — было направлено на то, чтобы сломить его дух и сделать покорным. Никакой ребенок не в состоянии противостоять насилию, исходящему от матери или отца. Любое дитя будет неизбежно сломлено таким испытанием. Однако подобный слом весьма редко носит всеобщий, тотальный характер, поскольку последнее означало бы попросту смерть (впрочем, нам известно, что и такие экстремальные случаи также имеют место). В глубоких недрах тела ребенка остается существовать ядро сопротивления, которое служит для поддержания жизни и для обеспечения хотя бы элементарного чувства самоидентификации. Прочность указанного ядра зависит от того, как относится к ребенку родитель после того, как он злоупотребил им или унизил его. Разрядив скопившуюся в ней ярость, мать, к примеру, может испытать приступ горячей любви к ребенку, которого она только что унижала или которого использовала. Благодаря этому вредоносные последствия причиненного унижения или злоупотребления частично уменьшаются — в степени, пропорциональной мере ощущения ребенком такого рода «компенсаторной» любви. Если же малыш ощущает перманентно исходящую от матери неподдельную враждебность, которая доходит до холодного отторжения бедного ребенка, то он может превратиться в настоящего шизофреника. Дети на каком-то уровне осознают, что даже самые жестокие побои или физическое унижение предпочтительнее холодного отторжения, которое представляет собой эмоциональную смерть.

Общее положение, гласящее, что у людей наблюдается тенденция поступать с другими так же, как обходились с ними самими, помогает понять такое поведение матери по отношению к собственным детям, которое поначалу представляется чем-то иррациональным. Если в детстве ,ее унижали за любые сексуальные проявления и формы выражения, то у нее будет наблюдаться тенденция поступать точно так же со своими детишками. Тенденцию отыгрываться на тех беспомощных созданиях, кто стоит ниже тебя, можно пресечь лишь в том случае, если индивид будет отчетливо осознавать, что именно сотворили с ним, и сможет полностью понять деструктивное воздействие случившегося на его личность и жизнь. Такого рода осознание предполагает, что человек будет в состоянии ощутить свой гнев против родителя за унижение, злоупотребление и насилие. Мать, которую в свое время стыдили за сексуальные чувства, будет стыдить и собственную дочь за любое выражение подобных эмоций. Матери часто отождествляют себя с дочерями и проецируют на них отрицательные стороны собственной личности. Тем самым мать может воспринимать сексуальное поведение своей дочери как проститутское, поскольку именно так родители обрисовывали в детстве ее собственное поведение. Критикуя свою дочь за излишнюю сексуальность, мать по существу говорит примерно следующее: «Ты плохая и грязная особа. А я — чиста». С другой стороны, она может проецировать на собственную дочь свои несбывшиеся и неудовлетворенные сексуальные желания и подсознательно хотеть, чтобы дочь реализовала их на деле и тем самым дала матери возможность испытать чувственный трепет если не самой, то хотя бы от поступков своей дочери. Фактически в матери могут одновременно сосуществовать обе эти установки, одна из которых проявляется в том, что она на сознательном уровне хулит дочь за проявляемую сексуальность, а другая в это же время бессознательно подталкивает дочь к тому, чтобы та до конца выказала себя сексуально. Указанное бессознательное отождествление на сексуальном уровне матери с собственной дочерью несет в себе несомненный гомосексуальный аспект. Неспособность разглядеть указанный аспект в отношениях одного их родителей к пациенту может явиться серьезным препятствием, мешающим продвижению пациента в направлении к достижению независимости и удовлетворения.

Тот, кто был объектом сексуального злоупотребления, сам начинает злоупотреблять другими, поскольку с давних пор бессознательно отождествляет себя с тем, кто когда-то злоупотреблял им самим. Это является оборотной стороной медали, которую пациент должен распознавать и принимать как данность, если он хочет прийти к полному приятию самого себя. Рейчел рассказала мне о своем сновидении, в котором рядом с ней стояла молодая девушка, причем одна половина ее лица была такой красной, словно была обо что-то натерта. Тут же во сне Рейчел сообразила, что это она сама терла лицо приснившейся ей девушки о свой собственный лобок. Она была в ужасе от одной мысли, что могла поступить с кем-то подобным образом. Но в том же самом сновидении Рейчел успела побывать и невинной девицей, подвергавшейся насилию. Если в этом сне находил отражение какой-то случай, который мог произойти с ней во времена детства, то почему она хотела отыграться в поступке, направленном против кого-то другого? Возможное объяснение таково: отыгравшись на другой особе за то злоупотребление над ней самой, от которого она страдала, Рейчел получала возможность почувствовать, что она не одинока в своем стыде. Но для такого поведения имеется и другая мотивация. Ведь когда ребенок подвергается сексуальному злоупотреблению, то это и пугает, и возбуждает его. Каждый маленький ребенок заворожен гениталиями собственных родителей. Одна из причин состоит в том, что именно они послужили источником его жизни. Они же являются ключами к подземному миру страхов и тайных наслаждений. Но по причине страха факты сексуального злоупотребления и сопутствующего ему возбуждения подавляются, и от них остается только импринтинг. Такого человека сильно влечет к повторению подобного опыта — часто в качестве того, кто злоупотребляет другими, но порой и того, кем злоупотребляют. Я убежден, что именно таким путем у взрослого человека появляется маниакальная тяга к сексу с детьми. Развитие его либидо задержалось, поскольку часть энергии и возбуждения, присущего либидо, оказалась закупоренной в подавленных воспоминаниях и связанных с ними чувствах. Перенесение этих происшествий в сознание представляет собой первый шаг в высвобождении скрытой энергии. Вынесение глубоко захороненных переживаний на свет божий снижает степень стыда, давая человеку возможность прочувствовать свою рану и свой страх. Приятие обоих этих чувств — стыда и страха — даст ему возможность горько плакать и тем самым облегчить владеющую им боль, а также позволит впасть в гнев и тем самым восстановить свою цельность. Но для того чтобы этот гнев в самом деле очистил и освободил дух, он должен быть неподдельным и интенсивным.

Позиция матерей в плане возможностей сексуальных проявлений на детях уникальна, потому что они в гораздо большей мере манипулируют с телом ребенка, нежели отцы. Способы их прикосновения к маленькому тельцу могут иметь сексуальный подтекст и быть как-то причастны к сексуальности — точно так же, как причастен к ней страх прикоснуться «не так», то есть страх возникновения сексуальных чувств в связи с прикосновениями к ребенку. Одна мать высказалась по поводу своего двухлетнего сыночка так: «У него такая аппетитная пипочка, что она прямо просится взять ее в рот». Чувство, таящееся за подобными заявлениями, обязательно должно как-то передаваться ребенку, когда его гениталии выставляются на обозрение. Тем самым ребенок, помимо всего, теряет ощущение приватной интимности применительно к указанным органам. Материнские чувства вторгаются в его таз и стремятся завладеть его гениталиями. Отметим, что ребенка ввергает в беспокойство вовсе не всякий посторонний взгляд на его гениталии, но лишь такой взгляд, в котором есть определенный сексуальный интерес или хотя бы любопытство. Матерям часто дают совет почаще чистить пенис маленьких мальчиков во избежание возможной инфекции. Не убежден, что это хорошая идея, и не убежден в необходимости подобных действий вообще. С незапамятных времен мальчишки чудесно вырастали без необходимости подобных вмешательств со стороны матерей. Опасность, таящаяся во всяких взаимоотношениях «родитель-ребенок», заключается в сильном сексуальном элементе, который будет присутствовать в любой такой связи. Указанный элемент будет отрицаться и подавляться как родителем, так и ребенком, но, как это видно из ряда последующих примеров, его воздействие на последнего носит характер подлинного стихийного бедствия.

Макс был единственным ребенком в семье, причем его отец скончался, когда мальчик был совсем маленьким. Вырастила и воспитала его мать, которую он сам описывал как женщину могучую, властную и никого не боящуюся. Я познакомился с Максом, когда ему было за тридцать и он был довольно преуспевающим психологом, знакомым с биоэнергетическим анализом. Макс признавал тот факт, что в теле у него имелось множество напряжений, не позволявших ему испытывать в своей жизни хоть какое-нибудь удовольствие или радость. Он интенсивно трудился, но не получал от этого никакого реального удовлетворения. Этот мужчина всегда понукал себя, пытаясь добиться такого положения, которое дало бы ему возможность почувствовать себя в жизни легко и непринужденно, но, увы, ничто у него не получалось ни легко, ни хорошо. У этого пациента было ощущение необходимости сражаться за все, чего бы ему ни захотелось, и эта жизненная установка, в частности, втянула его в несколько судебных исков. Сходные проблемы и трудности возникали и в его взаимоотношениях с женой. Между ними постоянно происходили маленькие битвы, исход которых ни на что не влиял и ничего не решал, поскольку его проблема была сугубо внутренней, личной. Тот, кто знал Макса получше, описал бы его как человека страдающего, но, хотя сам он и признавал собственные страдания, у него не было ни малейшего понятия о причине, которая их породила.

С физической точки зрения он выглядел хорошо, казался крепким и энергичным мужчиной, но его тело характеризовалось какой-то хаотичностью, разбросанностью. Когда он дышал, то дыхательные волны шли толчками, выглядели несколько конвульсивными и распространялись по телу с определенным трудом. Проблема становилась наиболее заметной в нижней половине его тела. Таз у него был скован и ни за что не хотел двигаться в такт с дыханием. Ноги, хотя и были снабжены развитой мускулатурой, не давали Максу никакого ощущения поддержки. При выполнении упражнения на заземление они скорее тряслись, нежели пульсировали, а временами прямо-таки подгибались под своим владельцем. Будучи лишенным чувства поддержки со стороны земли, весь он держался одной головой, вечно что-то обдумывая, вычисляя, комбинируя и маневрируя. Сам Макс воспринимал такой образ жизни как весьма огорчительный и испытывал из-за этого сплошные разочарования.

В первые два года терапии у Макса не наблюдалось сколько-нибудь заметного продвижения вперед. Он боролся, он тянул и подгонял себя, он всячески старался — но не мог прорваться к какому-нибудь сильному чувству. Для него было почти невозможным, прямо-таки немыслимым делом капитулировать перед собственным телом. Однако его сопротивление носило подсознательный характер, сам он не ощущал его, и мне пришлось хотя бы косвенно указать ему на то, что оно имеет место. Макс был обескуражен и перестал приходить в назначенное ему время, пропуская сеансы. Я не стал особо энергично призывать его к продолжению терапии, поскольку понукание с моей стороны было, несомненно, последней вещью, в которой он нуждался. По правде говоря, у меня в тот момент не было ощущения, что дальнейшие усилия — будь то с моей или с его стороны — вообще способны помочь Максу. Во время прежних сеансов он сосредоточивался на своих отношениях с матерью, которая по-прежнему принимала в его жизни весьма большое участие и все еще пыталась осуществлять над ним полномасштабный контроль. Макс бунтовал против этого, но не мог целиком освободиться, хотя благодаря моей помощи и поддержке начал все-таки медленно отдаляться от матери.

Он возобновил терапию примерно год спустя. Макс чувствовал, что я понимаю его проблему, хотя пока и не в состоянии помочь ему достичь тех изменений, к которым он стремился. Однако в некоторых отношениях его жизненная установка, да и сама жизнь все же изменились. Он стал не столь пробивным и воинственным. Его отношения с женой, бесспорно, улучшились. Он продолжал выполнять на дому биоэнергетические упражнения, в первую очередь — наносить пинки по кровати и развивать дыхание с помощью биоэнергетического табурета, и при этом явственно ощущал, что они помогают ему чувствовать себя получше. Я и сам определенно воспринимал в нем перемену — он стал гораздо более открыт идее о том, чтобы сдаться. Лежа в запрокинутом положении поверх табурета, Макс был теперь в состоянии в большей мере отдаться своей печали и даже заплакать, хотя все это пока не заходило настолько глубоко, как требовалось. Пинки, которые он наносил по кровати, тоже становились сильнее; он концентрировался при этом на желании освободиться от своей матери и от всестороннего давления, которое она на него оказывала, понуждая, что называется, покорить мир — не больше, но и не меньше! Примерно в это же время в жизни моего пациента произошли два заметных события, которые способствовали его продвижению к свободе. Первым явилась кончина матери. В каком-то глубинном смысле это освободило Макса от ее влияния. Другим событием стало рождение его первенца — ребенка, которого и сам Макс, и его жена до чрезвычайности хотели. Младенец принес в их жизнь свет и радость. Однако, хотя все указанные события и чувства несли Максу помощь, на самом деле он по-прежнему нуждался в том, чтобы реально ощутить происходящее в своем собственном теле.

Капитуляция в моем понимании означает, что человек «сдался на милость» собственных чувств. Первый крупный прорыв произошел в Максе в тот момент, когда он, пиная кровать и произнося слова вроде: «Оставьте меня в покое» — почувствовал, что они адресованы не кому-то вообще, а очень конкретному лицу — его матери. Когда пациент говорит о своем желании освободиться от давления, я не просто выслушиваю указанное сообщение, а четко подсказываю, что ему это не просто надо, но настоятельно необходимо. Человек должен подготовиться к борьбе за то, чего ему хочется, если он на самом деле намеревается получить это. Воинственность и боевитость Макса не были качествами борца; они носили скорее манипуляционный, нежели конфронтационный характер. Скрытая в нем ярость была настолько велика, что он предпочитал не давать ей свободного и полного выхода. Независимо от того, насколько далеко заходило у него осознание собственных проблем, достигавшееся в ходе наших терапевтических бесед, это не высвобождало его от страха, да и не могло высвободить, пока он не был в состоянии полностью выразить владевшие им чувства протеста и гнева. Упражнение, состоящее в нанесении пинков по кровати, идеально годится для достижения указанной цели, поскольку оно не сопровождается опасностью потерять контроль над собой. Для достижения подлинно переломной точки пинки должны стать совершенно спонтанными, а сопутствующий словесный аккомпанемент нужно в акустическом плане довести до уровня пронзительного визга. С Максом так и случилось. Он «сдался» указанному упражнению, и владевшее им чувство бурно выплеснулось наружу. Едва он закончил пинки, как тут же почувствовал разницу: на душе у него стало намного легче и свободнее. Разумеется, данное достижение нуждалось в закреплении и развитии с помощью многократных повторений указанного упражнения во время последующих сеансов, но в итоге у Макса непрерывно росло ощущение себя как свободной личности.

Однако достигнутый перелом пока еще не простирался до нижней части его тела. Таз у Макса все-таки не освободился. Совершение указанного шага — очередного этапа в его терапии — потребовало разнообразной работы с тазом и ногами Макса. Для этой цели я полагался в первую очередь на упражнение с провисанием, которое обеспечивало достижение должной энергетической заряженности ног и стоп, в то же время позволяя накопленному заряду прорваться в таз и расслабить, освободить его. Для выполнения указанного упражнения пациент становится непосредственно перед биоэнергетическим табуретом, касаясь его спиной. Затем, расположив кисти рук на стоящем позади него табурете, чтобы сохранять равновесие, он подгибает колени до тех пор, пока пятки не станут отрываться от пола. Теперь вся тяжесть тела целиком покоится на плюсневых областях свода стоп, причем пациент удерживается от падения вперед тем, что он давит и тянется пятками вниз, продолжая делать это даже тогда, когда они перестанут касаться пола. Пациенту дается указание удерживать энергетический заряд в стопах и не позволить себе упасть. Если данное упражнение выполняется правильно, таз начнет спонтанно перемещаться вместе с дыхательными движениями. У Макса этого пока что не получалось, хотя он пытался проделать указанное упражнение много раз в целом ряде сеансов. И все-таки каждый раз, когда он упражнялся подобным образом, он явственнее ощущал свои ноги.

Макс не мог продержаться в описанном выше положении дольше минуты. После этого колени у него изнемогали и он буквально валился на пол. Как-то мы довольно оживленно дискутировали по поводу его проблем, и он сказал: «Не могу я выстоять перед нею. Она все время выше меня и подавляет меня». Произнося эти слова, он внезапно впал в сильнейший гнев и рывком дернул свой таз вперед, говоря: «Трахал я тебя сто раз!» После этой фразы таз у него стал вдруг свободно двигаться в едином ритме с дыханием. Это как раз и был тот самый прорыв, в котором Макс так сильно нуждался.

Ложилась ли в самом деле мать на его тело в детском возрасте, прижимаясь к нему, — этого он не знал. Вполне правдоподобно, что, когда она укладывалась с Максом в постель в его бытность маленьким ребенком, ее тело прижималось к нему, возбуждая малыша сексуально. То, что она проявляла к нему сексуальную заинтересованность, не подлежит сомнению, а после упомянутого упражнения он и сам перестал испытывать колебания по этому поводу. Его тело отчетливо отражало тот факт, что мать возбуждала его сексуально, причем в сильной степени, а он не мог ни уклониться от этого, ни снять накапливающийся заряд. Эти муки доводили его едва ли не до безумия. Он не диссоциировался от своего тела, как это делала Мадлен, поскольку не был до ужаса запуган своей матерью. Та не питала к нему ненависти и не подвергала воздействию физического насилия. Скорее она просто любила его, но этой любви было слишком много, и она была слишком сексуальной, плотской. Фокусируя свою сексуальную любовь на Максе, его мать использовала сына для реализации своей романтической мечты, но для самого Макса все происходящее с ним являлось, увы, одной из форм сексуального злоупотребления.

Роберт — пример еще одного мужчины, слишком тесно связанного с собственной матерью. Это был яркий, привлекательный человек, который оказался не в состоянии найти хоть какое-то удовлетворение в своей жизни или даже в целом мире. Ему хотелось выполнять какую-то важную работу, но у него не было такой возможности. Ему хотелось поддерживать глубокие взаимоотношения с какой-нибудь женщиной, но этого тоже не случилось. На каком-то поверхностном уровне Роберт чувствовал, что он — человек необычный, особенный, не такой, как все, но на более глубоком уровне ощущал постоянную опасность и страх. Возбуждение не могло свободно течь по его телу, и у него наблюдались выраженные напряжения в области таза, которые уменьшали сексуальный заряд этого внешне обаятельного мужчины. Его чувство собственной особости наглядно проявлялось в том, как он относился к людям. Я предпочел бы охарактеризовать его как обворожителя, как человека, который всех и вся стремится очаровать и пленить. В каждой ситуации он знал, что именно надлежит сказать и как это произнести — подобное умение свидетельствовало о присущей ему высокой степени контроля со стороны эго. Однако в результате Роберт боялся и не мог капитулировать перед собственным телом, перед самим собой и перед жизнью.

Свое прошлое он описывал в следующих выражениях: «Энергия моей матери была в высшей степени исступленной и неистовой. С одной стороны, это весьма восхищало и возбуждало, с другой стороны — подавляло. Когда я попался в эти сети, то полностью потерял ощущение собственного Я.

Мой брат крайне ревниво относился к материнской заинтересованности мною. Он был на три года старше меня и вдвое крупнее по габаритам. Братец избивал меня до полусмерти и всячески издевался — и физически, и психологически. У кого как — а вот у него наверняка не было ни малейших проблем с выражением своего гнева. Если он был рядом, я все время был настороже и очень боялся его.

Чувствую, что в свое время пошел с матерью на какую-то «политическую» сделку, но при этом моему Я пришлось капитулировать. Мать убедила себя, что я — существо идеальное, которое не способно сделать ничего дурного и никогда не лжет. В то же самое время я постоянно лгал — впрочем, поступая в этом смысле точно так же, как и она. Но в нашем альянсе эти факты лжи как бы не замечались, выносились за скобки. По правде говоря, на самом деле все это было взаимным приятием взаимного разложения. Я тоже воспринимал ее как идеал. И отождествлял себя с нею».

При подобных обстоятельствах Роберт вполне мог стать гомосексуалистом. Единственное, что спасло его, — это определенная степень самоотождествления с отцом, который в стремлении спасти сына пытался вмешаться в происходящее и как-то воздействовать на свою супругу. Однако в ответ на ее встречные угрозы отец уступал, отступал и в конечном итоге вообще обратился против Роберта, что позволило матери полностью овладеть сыном как своей собственностью.

Последствия всего этого для мальчика оказались весьма деструктивными. Роберт рассказывал: «Я чувствовал, что нахожусь на грани сумасшествия, прямиком шагая в мир необратимого безумия. У меня вошло в привычку тщательно обследовать ее уборную и несвежее белье, носить ее бюстгальтеры и прочие женские шелковые штучки. Я был не в состоянии победить эту назойливую наклонность и не мог сдержать свое возбуждение; лишь позднее, когда я достиг подросткового возраста и начал проявлять интерес к своим приятелям, эта волна стала спадать».

Став взрослым, Роберт смог вступить в обычный мир и попытаться построить для себя более или менее сносную жизнь, но это оказалось отнюдь не так просто, принимая во внимание степень повреждения его личности. Но он сумел выжить, а это означало, что он стал одним из бесчисленных молодых людей, которые борются за достижение успеха, но в их жизни нет ничего, что несло бы с собой реальное ощущение радости или удовлетворения. Те из них, кто смог обратиться к терапевту и приступить к лечению, — везунчики, поскольку у них все-таки имеется шанс преодолеть мучающие их проблемы и отыскать подлинный смысл жизни. Разумеется, как мы сможем убедиться в следующей главе, соответствующее путешествие вовсе не является ни простым, ни скорым. Я бы назвал его странствием в подземное царство или даже в преисподнюю, где похоронены наши самые сильные страхи — а именно страх перед безумием и страх смерти. Если у человека хватает мужества взглянуть в лицо этим страхам, то он возвратится из этого странствования в обновленный мир яркого света, где тучи темного прошлого для него отсутствуют.

ГЛАВА 9. СТРАХ: ПАРАЛИЗУЮЩАЯ ЭМОЦИЯ.

Все пациенты, проходящие терапию, — это люди, переполненные страхом. Некоторые из них не осознают свой страх, другие отрицают его. Очень немногие по-настоящему воспринимают всю глубину владеющего ими страха. В предшествующих главах я подчеркивал, что пациентов пугают такие испытываемые ими эмоции, как любовь, гнев и печаль. В такой же, если не в большей, мере они боятся и своего страха. Хотя страх как таковой и не является угрожающей эмоцией, он представляет собой эмоцию парализующую. Особенно справедливо указанное утверждение, если речь идет об очень сильном страхе, иными словами — об ужасе. Когда живой организм испытывает ужас, он застывает и теряет способность двигаться. Если чувство ужаса не столь велико, его следствием явятся паника и стремление убежать, но паника представляет собой истерическую реакцию и, следовательно, является неэффективным способом справиться с опасностью. А вот когда ребенок испытывает страх перед родителями, которые могут вести себя иррационально или проявлять по отношению к нему насилие, то ему попросту некуда сбежать. Поэтому дети в подобной обстановке впадают в ужас. Они застывают, буквально коченеют от страха. Когда в дикой природе животное испытывает ужас перед хищником до такой степени, что теряет способность ускользнуть от него, то, как правило, оно окажется убитым. Если же ему все-таки удастся улизнуть и выйти из переделки невредимым, то владеющий им страх вскоре рассеется, и это животное вернется в норму. Для ребенка, который ощущает страх перед родителями, нет возможности удрать или как-то иначе скрыться. Поэтому он оказывается вынужденным делать что-либо с целью преодолеть состояние паралича. Это означает, что он должен отрицать и подавлять свой страх. Против чувства страха ребенок мобилизует свою волю. Чтобы выразить свою решимость, он напряжением соответствующих мышц стиснет челюсти, как бы говоря тем самым: «Я не стану бояться». В то же время он в какой-то степени диссоциируется, или, иначе говоря, изолируется, от своего тела и от реальной действительности и будет отвергать враждебность и угрозу, исходящие от родителей. Все эти меры направлены на обеспечение выживания, и хотя они и позволяют ребенку выкрутиться, а в конечном итоге — вырасти и избавиться от возможности нападения со стороны родителей, одновременно они становятся для такого подростка образом жизни, потому что оказываются структурно встроенными в его тело. Подобный ребенок живет в перманентном, никогда не уходящем состоянии страха — независимо от того, чувствует он сам это или нет.

Хотя большинство пациентов не воспринимает истинную степень своего страха, вовсе не трудно не только ощутить, но даже увидеть его. Каждая хронически напряженная мышца пребывает в состоянии страха, но наиболее очевидным образом скрытый страх проявляется в стиснутых челюстях, в сильно приподнятых плечах, в широко распахнутых глазах, а также в общей зажатости, ригидности всего тела. О таких индивидах можно без всякой натяжки сказать, что они «напуганы до оцепенения». Если тело пациента характеризуется общим отсутствием витальности или жизненной силы, что находит свое выражение в бледной коже, вялых мускулах и тусклом взгляде, то такой человек «напуган до смерти». Когда мы говорим, что страх структурно встроен в тело, это вовсе не означает, что от этого чувства нельзя избавиться. Расслабление и избавление тела от ставшего для него привычным состояния страха требуют, чтобы данный пациент обрел осознанное понимание имеющихся у него страхов и телесных напряжении, а также требуют отыскания определенных средств разрядки существующего напряжения. В одной из предыдущих глав я указывал, что противоядием от страха служит гнев. Пациент должен при этом «завестись» — другими словами, разгневаться, — но не просто разгневаться, а зайти при этом настолько далеко, чтобы почувствовать себя чуточку безрассудным или немного потерявшим самоконтроль. В таком состоянии у человека возникает навязчивое предчувствие катастрофы и опасение перед полным безрассудством, страх типа «если я потеряю контроль над собой, то стану настоящим сумасшедшим». У каждого пациента имеется та или иная степень боязни сойти с ума, если он откажется от контроля над собой. В данной главе я подвергну рассмотрению указанную разновидность страха и разъясню, каким образом она преодолевается в биоэнергетическом анализе.

Частенько можно услышать, как один из родителей вопит на ребенка: «Ты сводишь меня с ума». Подобное заявление говорит о том, что родитель чувствует себя дошедшим, как говорится, до точки, что он не в состоянии больше вытерпеть то, чем занимается ребенок, и что стресс стал для него уже невыносимым. Однако на основании своей многолетней работы с пациентами могу ответственно заявить, что если в доме, в семье кого-то и сводят с ума, то только ребенка. Вместе с тем у меня нет сомнений, что в нашей сверхактивной культуре стресс, связанный с воспитанием ребенка, может оказаться всесокрушающим, особенно для тех родителей, кто и без того испытывает чрезмерный стресс из-за своих собственных эмоциональных и супружеских конфликтов. Но у кого их нет? И тем не менее, хотя стресс, особенно если он достаточно силен и воздействует непрерывно, и может довести человека до нервного срыва, напрямую подобное развитие событий почти никогда не угрожает родителям. Причина заключается в том, что у родителя всегда имеется та или иная возможность дать выход своему стрессу. Он может, в частности, вдоволь наорать на своего ребенка или даже избить его. У ребенка такая возможность отсутствует. Ему приходится противостоять унижению или злоупотреблению, хотя многие дети пытаются сбежать от них. Чтобы все-таки вытерпеть невыносимый, нестерпимый стресс, ребенок должен стать бесчувственным и диссоциироваться, то есть отъединиться от собственного тела. Физически дети укрываются в своих комнатах или других укромных местечках, а психически — в своем воображении. Такой уход ведет к расщеплению личности как единого целого и безусловно представляет собой шизофреническую реакцию.

Указанное расщепление может явиться сравнительно небольшой трещиной личности или же ее полным разломом — в зависимости от присущей данному ребенку внутренней прочности и от того, насколько серьезен и длителен воздействующий стресс. Оба эти фактора носят количественный характер и варьируются в каждом конкретном случае. Вопрос в том, сможет ли ребенок вынести давление и сохраниться как личность или же он сломается, развалившись на нестыкующиеся части. Ребенок постарше, скажем, в возрасте от трех до пяти лет, может обладать уже достаточно развитым и прочным эго, чтобы противиться стрессу и не сломаться. Сопротивление принимает у него форму ригидности или зажатости, что позволяет сохранить ощущение цельности и идентичности. Позднее указанная ригидность становится психологической составляющей того механизма выживания, который присущ данному человеку. Перспектива отказа от подобной ригидности рождает в нем сильный страх.

Для того чтобы сломить дух индивида, его разум или же его тело, издавна используется пытка — в той или иной ее форме. Она вовсе не обязательно должна быть связана с причинением чисто физического ущерба. Скажем, одним из наиболее эффективных способов пытки является лишение сна. Тем самым разум лишается возможности восстановиться после воздействия различных неприятных внешних раздражителей, требующего непрерывного расходования энергии. Раньше или позже такой человек «слетает с катушек», и его разум просто отключается от невыносимой реальности. У шизоидных индивидов, подвергаемых воздействию чрезмерного стресса и лишаемых при этом возможности заснуть, неизбежно произойдет нервный срыв. Решающим фактором оказывается в этом случае постоянное раздражение, которое человек не в состоянии уменьшить и от которого он не в силах уйти. Другим, притом классическим примером может послужить древний китайский метод пытки, когда человека сперва закапывают в землю так, что оттуда торчит одна лишь голова, а потом на эту голову — иногда еще и специально выбритую — начинают беспрестанно капать водой. В конечном итоге подобное раздражение становится слишком сильным, а поскольку уклониться от него невозможно, то оно делается невыносимым и нестерпимым. В этот момент злосчастная жертва начинает визжать в попытке хоть как-то разрядить чрезмерное возбуждение, а если и это не приносит облегчения, человек попросту теряет рассудок. Механизм самоконтроля выходит у него из строя, а разум теряет представление о реальной действительности.

Ребенок гораздо более взрослого человека уязвим перед лицом разного рода пыток, которые могут сломить если не его тело, то разум. У него нет возможности уйти, улизнуть, укрыться. Физическое унижение и злоупотребление представляет собой один из способов, позволяющих сломить ребенка, и все мы отлично знаем, что подобное явление широко распространено. Однако словесное либо эмоциональное воздействие такой же нацеленности даже еще более популярно. Многие дети подвергаются непрестанной критике, что в конце концов приводит к тому, что их дух оказывается сломленным. Все, что они делают, делается плохо, и ничто из сделанного ими не находит родительского одобрения и поддержки. Ребенок чувствует враждебность родителя — глубокую враждебность, которую он не в состоянии ни избежать, ни понять. Эстер может послужить хорошим примером такого рода пытки. Мне не довелось встретить когда-либо человека, который в общении вел бы себя лучше, чем она, был бы более вежлив и внимателен по отношению к другим. Но ее жизнь была самой настоящей катастрофой. Ничего из того, что она делала, не доставляло ей никакого удовлетворения. Она потерпела неудачу в своей профессиональной карьере, равно как и в двух браках. И эти жизненные фиаско никак не были связаны с отсутствием стараний с ее стороны. Она упорно стремилась делать хорошие или, по крайней мере, правильные вещи, но результата не было. Никакие действия Эстер не приносили ей любви, в которой она столь отчаянно нуждалась. Ребенком она всячески пыталась понравиться своей матери, завоевать ее любовь — но безрезультатно. Мать по отношению к ней была полна критицизма и с порога отвергала все, что бы она ни делала. #page#

Эстер рассказала об инциденте, который был типичен для их взаимоотношений. Когда ей было восемь лет, мать поставила ее в угол и прочла целую лекцию по поводу ее плохого поведения. Это был далеко не первый случай, когда Эстер получала выволочку за какой-то совершенно невинный поступок, и девочка, не выдержав, нахмурила брови и бросила на мать недовольный взгляд. Это привело родительницу в бешенство, и она гневно воскликнула: «Нечего строить рожи, когда я с тобой разговариваю!» От подобного холодного недружелюбия со стороны матери девочка, и без того испытывавшая перед ней страх, буквально одеревенела. Такая способность закоченевать была присуща Эстер и в то время, когда я впервые увидел ее — зрелую женщину, которая находилась в депрессии из-за неспособности реализовать свои надежды и чаяния. Немилосердный гнев против матери был заперт внутри ее жесткой, несгибаемой телесной оболочки, скрываясь за сухой внешностью и будучи неведом ей самой. Однако, подавив в себе гнев, она вместе с ним отсекла и свою естественную агрессивность, оставив для себя единственную надежду — если она будет хорошей, это принесет ей любовь, в которой она столь отчаянно и безысходно нуждалась. Однако этого, увы, не произошло, потому что любовь, как мы знаем, нельзя заработать хорошим поведением. Зато из-за отсечения естественной агрессивности она потеряла и страсть.

Когда ее второе супружество близилось к краху, Эстер ощутила внутреннюю ярость. В одной из участившихся домашних стычек она набросилась на мужа в бешеной злости, после чего ее мучило чувство сильной вины. Непосредственным толчком к этой вспышке гнева против супруга была его неизменная пассивность, однако по своей сути этот всплеск ярости был всего лишь переносом на другого человека того гнева, который она ощущала против своего отца, явным образом обещавшего любить ее, но не защитившего против матери. В давнишнем, восходящем к детству конфликте между матерью и дочерью он принял материнскую сторону. Предательство со стороны отца едва не довело Эстер до бешенства, до форменного безумия, но при отсутствии поддержки извне ее ярость была обречена оказаться подавленной. Тело ее стало жестким, словно кусок дерева. По мере продвижения терапевтического процесса Эстер начинала мало-помалу распознавать свою проблему. Она описывала себя как «шизофреника под контролем». В конечном итоге то, что она говорила, означало примерно следующее: если бы она не держала свои чувства под контролем, то лишилась бы рассудка и обезумела от гнева до такой степени, что потеряла контроль над собой и убила кого-нибудь.

Некоторые люди действительно теряют самоконтроль и на самом деле убивают других людей или самих себя. Это может произойти в том случае, если эго данного индивида диссоциируется от его тела со всеми его чувствами, причем само по себе эго оказывается слишком слабым, чтобы сдержать подавленный и сжатый в пружину гнев. Дело обстоит так, словно этот человек шагал неизвестно куда и нес в руке или за пазухой гранату с выдернутой чекой, о наличии которой сам он не имел ни малейшего представления. Дав таким людям возможность осознать подавленную в себе смертоносную ярость, мы тем самым снижаем опасность ее внезапного самопроизвольного взрыва, который будет иметь в буквальном смысле убийственные последствия. Признание факта существования собственных чувств укрепляет эго и способствует сознательному контролю над разными импульсами и побуждениями. Человек должен ощутить свое чувство и сжиться, даже подружиться с ним. Когда я был маленьким мальчиком, ко мне подбежала большущая псина и я очень сильно испугался. Чтобы помочь мне преодолеть этот страх, мама купила набитую чем-то здоровенную игрушечную собаку, которую я всячески ласкал и голубил. Это немного помогло, но все равно я никогда не смог полностью избавиться от страха перед псами, пока не завел себе собственного четвероногого любимца. Помочь нашим пациентам обучиться тому, как можно безболезненно и безбоязненно жить в относительном мире с обуревающим их гневом, является одной из главных целей проводимой с ними терапии.

В той или иной степени все пациенты являются «шизофрениками под контролем». Все они опасаются потерять самоконтроль и сойти с ума, поскольку в детстве уже бывали доведены почти до безумия. Гэри выглядел тихим, спокойным мужчиной с мягким голосом и слабо выраженными, сдержанными эмоциями. Как и Эстер, о которой рассказывалось выше, он обладал весьма рациональным умом, управлявшим всеми его поступками, и в этом смысле напоминал компьютер. Да он и на самом деле был по специальности компьютерщиком. Но трудно предполагать наличие радости у компьютера или у того, кто функционирует по его подобию. В течение целого ряда лет Гэри подвергался психоанализу у различных докторов, но никакого улучшения в его эмоциональной жизни не наступило. Работая с его телом для углубления дыхания и добиваясь от него плача, я смог сделать так, что он почувствовал в себе больше живости. Однако ему было необходимо мобилизовать скопившуюся за долгие годы агрессию, а также разрядить свой до чрезвычайности подавленный гнев. Чтобы это произошло, ему надо было отказаться от жесткого бессознательного самоконтроля. Когда я смог заставить Гэри изо всех сил пинать кровать и вопить при этом: «Я не в силах этого вынести!» — указанное упражнение позволило ему совершить прорыв к такому интегральному ощущению собственного Я, которого он не испытывал со времен раннего детства.

История его жизни выглядела внешне совсем несложной. Вот как он сам рассказывал ее: «Моя мать привыкла сильно стукать меня всякий раз, когда я огорчал ее. Она была малость не в себе и заводилась с пол-оборота. Помню, всякий раз, когда я жаловался на что-то, она вместо ответа или выражения сочувствия налетала и ударяла меня. Но я не мог перестать жаловаться, и это доводило ее до белого каления. Протестовать же я вообще не имел права. Если мне случалось расплакаться или сказать что-то против нее самой или ее действий, мать только избивала меня еще свирепее. Хорошо помню, как кровь бросалась мне в лицо и я с ужасом думал, что не выдержу и взорвусь. Она действительно сводила меня с ума. Знаю, она по-своему любила меня, но я был не в состоянии относиться к ней по-доброму. Это была несчастная женщина, а я не мог сделать ее счастливой. Из-за нее я доходил до безумия».

Гэри не сошел с ума. Он сделал другое: отсек свои чувства, диссоциировавшись от собственного тела и весь уйдя в голову. Его способ обороны отличался от того, который выбрала Эстер, ставшая в целях самоконтроля несгибаемо жесткой. Гэри же сделался в большей мере безжизненным, так что в нем попросту не было чувств, которые надо было контролировать. Гэри никогда и никого не смог бы убить. Единственное, что он действительно совершил в указанном смысле — это частично умертвил самого себя. Его ярость могла бы выйти на поверхность, лишь если бы он ожил настолько, чтобы ощутить и прочувствовать собственную боль.

И такой выход на поверхность в самом деле произошел, когда — с моей поддержкой — Гэри почувствовал себя настолько уверенно, что смог позволить себе немного сойти с ума. Дыхательные упражнения, плач, пинки и пронзительные вопли были неотъемлемой частью нашей терапевтической работы почти во время каждого сеанса. Чтобы обрести собственный голос, он должен был, что называется, заткнуть голос своей матери, который и сейчас продолжал в нем жить и указывать, что он должен делать, чего именно ей в данный момент хочется, как ему себя вести и т. п. Сдавливая скрученное махровое полотенце так, словно это была настоящая человеческая шея, он визгливо орал на нее: «Заткнись! И перестань жаловаться, иначе я убью тебя!» Кроме того, он лупил кровать кулаками, чтобы расколошматить образ своей злобной матери. Медленно и постепенно Гэри избавлялся от боязни того, что если он на самом деле вскипит, то уже не остановится и дойдет до настоящего сумасшествия. Да, теперь у него действительно случались приступы безумия, но это было не более чем безумие гнева, а не безумие душевной болезни. В обоих случаях контроль со стороны эго пропадает, но в первом из них это происходит из-за капитуляции перед собственным телом или перед своим Я, в то время как во втором случае пропадает само Я.

Любая форма чрезмерного стимулирования или перевозбуждения ребенка может привести к психическому заболеванию, если подобное воздействие тянется достаточно долго. Одной из таких форм является сексуальная стимуляция, осуществляемая то ли через физический контакт, то ли путем обольщающего, совращающего поведения. У ребенка нет возможности разрядить соответствующее возбуждение, которое в результате начинает воздействовать как стабильный раздражитель, прочно угнездившийся в теле. В главе 8 я подверг рассмотрению клинический случай Люсиль, рассказывавшей, что она ощущает во влагалище постоянное возбуждение, которое никак не может разрядить. По мере продвижения нашей терапии Люсиль стала осознавать, что в ее личности присутствует какая-то доля «безуминки». Она чувствовала смущение и одновременно ощущала собственное отличие от других людей, причину чего мы можем проследить в воздействии со стороны отца, который, с одной стороны, сам был чрезмерно озабочен сексуальными проблемами, а с другой, порицал в других людях всякое выражение сексуальных чувств или интересов. Мать Люсиль вела себя на публике как щепетильная жеманница, что не мешало ей искать тайные сексуальные удовольствия и находить их. Все это являло собой пример достаточно типичной ситуации — двойственной и противоречивой, когда ребенок получает две совершенно противоположные установки: одна из них характеризует сексуальность как нечто возбуждающее и восхитительное, другая — как столь же скверное и грязное. Вдобавок оба родителя проявляли открытый интерес к ее сексуальности; в частности, отец частенько и совсем не безучастно притрагивался к ее ягодицам. Одного этого было достаточно, чтобы доводить бедную девочку едва ли не до безумия, но ей, благодаря исключительно сильному телесному зажиму, удавалось сохранить определенную цельность личности и психическое здоровье. Макс, случай которого рассматривался в предыдущей главе, был доведен почти до сумасшествия своей матерью, старавшейся, по его словам, «во всем взнуздать и оседлать меня». В нем, правда, не развилась телесная ригидность, характерная для Эстер или Люсиль. Вместо того чтобы добиваться контроля над владевшим им возбуждением через посредство ригидности тела, он давал этому возбуждению выход в почти принудительной сексуальности и во вспышках дикой ярости. Однако указанное поведение не оказывало влияния на уменьшение глубинного возбуждения и связанного с ним разочарования, от которого он сильно страдал. Это разочарование брало свое начало в сильных напряжениях, существовавших в его теле и размыкавших энергетические связи между головой и телом, с одной стороны, и между тазом и туловищем, с другой.

Когда я смотрю на тела своих пациентов, то в тех напряжениях, которые их сковывают и ограничивают, вижу владеющую ими боль. Их сжатые губы, выпяченные подбородки, вздыбленные плечи, одеревеневшие шеи, раздутые грудные клетки, втянутые животы, неподвижные тазы, грузные ноги и узкие стопы являются верными признаками страха перед капитуляцией и болезненного, безрадостного бытия. Как правило, мои пациенты не жалуются на боль, хотя некоторые из них и могут испытывать эпизодические болевые ощущения в разных частях тела, скажем, в пояснично-крестцовом отделе спины. На что они жалуются — так это на эмоциональный дискомфорт, который как раз зачастую и приводит их к терапевту, но поначалу почти все они предполагают, что это чисто психологическое явление. Большинство людей боятся физической боли. Они реагируют на нее так же, как делали это в раннем детстве. Они стремятся как-то уйти от нее. Эго ребенка не может совладать с болью в такой же мере, как это может сделать эго взрослого человека. Если боль не уходит, дети уходят от нее сами, иными словами, они отделяются от собственного тела, диссоциируются от него и отступают в голову, где боль просто не существует. Подобное отступление происходит в тот момент, когда оказывается, что они не в состоянии противостоять боли, поселившейся в теле. Отступая из тела в голову, дети находят силы терпеть болезненную ситуацию, поскольку она больше не ранит их. Они становятся оцепеневшими и онемевшими. В норме здоровые взрослые люди в обстоятельствах, связанных с болью, не отступают из тела и не отъединяются от него. Эго у них достаточно сильно, для того чтобы не сломаться, если только ситуация не становится экстремальной, как это бывает в случае настоящих пыток на средневековый лад. Если взрослый, возмужалый человек от болезненных переживаний ломается или расщепляется — иными словами, диссоциируется от собственного тела, как это сделала Мадлен, — то это происходит потому, что из-за болезненных переживаний в детстве или даже в младенчестве связь между эго и телом оказалась у него ослабленной.

Возвращение в собственное тело представляет собой болезненный процесс, но, повторно переживая старую боль, человек восстанавливает связь со своей былой живостью и теми чувствами, которые он подавил в себе, дабы выжить. Перестав быть ребенком, зависимым и беспомощным, он получает возможность признать факт наличия в себе всяких чувств и выразить их в рамках той гарантированной безопасности, которую дает терапевтическая ситуация. Однако даже в этой ситуации пациенты бывают на первых порах слишком напуганы, чтобы отказаться от того контроля со стороны эго, который обеспечил им выживание.

Хотя капитуляция перед собственным телом включает в себя отказ от контроля над чувствами со стороны эго, она не сопровождается потерей контроля над поступками или поведением. Однако самоконтроль может быть утрачен, если испытываемые чувства очень сильны, а эго, напротив, слишком слабо. Когда мыслящий разум человека оказывается сокрушенным из-за сильного возбуждения, с которым он не в силах справиться, то такой индивид может потерять способность контролировать собственное поведение. Теперь он отдан на милость своих чувств и страстей, что способно привести к опасным и разрушительным поступкам. В числе подобных чувств может быть беспощадная ярость или кровосмесительная похоть. Всякий человек, который станет на деле реализовать подобные побуждения, считается обезумевшим или душевнобольным и вполне может очутиться в психиатрической больнице. Однако страх перед психическим заболеванием — это нечто гораздо большее, чем просто боязнь совершить какой-то отвратительный или предосудительный поступок. Сюда примешивается еще и страх потерять свое Я. Вспомним реку, которая разлилась и вышла из берегов настолько, что в огромной массе воды было невозможно выделить собственно реку. В такой обстановке река утрачивает свою идентичность; то же самое случается с человеком, которого захлестнули и затопили чрезмерные чувства. Утрата идентичности является одним из симптомов душевной болезни. Все мы знаем, что душевнобольной может полагать себя Христом, Наполеоном или еще какой-нибудь знаменитостью. Однако потеря идентичности вовсе не обязательно должна заходить настолько далеко. Когда у человека случается настоящий нервный срыв, он путается насчет того, кто он такой, где находится или чем занимается. Вместе с тем трудно считать кого-то психически больным, если он осознает свою идентичность и ориентируется в реалиях времени и пространства. Утрата границ собственной личности сопряжена с потерей чувства реальности и в конечном итоге с утратой осознания своего подлинного Я. Подобное переживание само по себе чрезвычайно пугает. Человек оказывается дезориентированным и деперсонализированным. В этом последнем состоянии он не осознает собственного тела, но зато после того, как наступила деперсонализация, страх исчезает. Диссоциация или отделение разума от тела, представляющее собой то самое расщепление личности, которое свойственно шизофрении, отсекает всякое восприятие чувств. Страх перед душевной болезнью привязан как раз к указанному процессу диссоциации, а не к уже свершившемуся диссоциированному состоянию — точно так же, как страх смерти на самом деле представляет собой страх перед умиранием. В состоянии смерти страх, понятное дело, отсутствует. Если же возвратиться к сфере наших интересов, то здесь страх внушает процесс потери контроля со стороны эго, а не его результат.

Тем не менее именно этого-то процесса мы как раз и жаждем в глубочайших недрах своего естества, поскольку в утрате контроля со стороны эго скрывается основная предпосылка возможности испытать радость. Многие религиозные ритуалы включают в свой состав такие обычаи и действия, которые порождают у индивида состояние непреодолимого возбуждения, заставляющего его переступать границы своего Я. В церемонии ву-ду, свидетелем которой мне довелось быть много лет назад на Гаити, это состояние достигалось ритмичными танцами под безостановочный рокот пары барабанов. Молодой человек, плясавший под такую музыку примерно на протяжении двух часов, дошел в конце до состояния транса, в котором он уже больше не осуществлял полного контроля над собственным телом. Мне и самому пришлось испытать подобное тотальное возбуждение, которое завело меня туда, где мое чувство реальности претерпело изменения. Помню, маленьким мальчиком я был настолько возбужден огнями, музыкой и всей разносторонней и многокрасочной деятельностью увеселительного парка, что все окружающее показалось мне воплощением какого-то сказочного мира. Позже мне припоминается смех, напавший на меня во время какой-то детской игры, настолько сильный, что я был не в состоянии осмыслить, происходит все это во сне или наяву. А однажды я испытал оргазм такой неописуемой интенсивности, что почувствовал себя словно не на этом свете. Замечу, что ни в одном из этих эпизодов я не был напуган. То, что со мною случалось, не могло бы произойти, если бы я одновременно испытывал страх, и все эти происшествия на самом деле представляли собой необычайно приятные переживания, которые доставляли мне радость, доходящую до экстаза.

Существует колоссальная разница между безумием как всеобъемлющей страстью (тем, что именуется безумной или божественной страстью) и безумием как психическим расстройством. В первом случае возбуждение носит приятный характер и доставляет удовольствие, позволяющее эго расширять сферу своего охвата вплоть до того, что оно в конечном итоге трансцендирует, иначе говоря, переступает свои пределы. Однако даже в этот момент трансценденция такого рода не чужда эго, поскольку она естественна и позитивна с точки зрения жизни. Она представляет собой капитуляцию перед более глубинной жизнью Я, перед той жизнью, которая функционирует на бессознательном и подсознательном уровнях. Дети не боятся потерять контроль со стороны эго. На самом деле они даже любят такое состояние. Они способны вертеться волчком, пока у них совсем не закружится голова и они не свалятся на землю, хохоча от восторга. Однако если ребятня в такого рода действиях позволяет себе отказаться от контроля эго, то это совершенно свободный акт, совершаемый безо всякого нажима. Для совсем маленьких детей отсутствие контроля со стороны эго абсолютно естественно. Младенец никогда не располагает таким контролем и не знает о его существовании; подобно любому зверенышу, он функционирует в терминах чувств, а вовсе не сознательного мышления. По мере того как ребенок подрастает и его эго развивается, он превращается в осознающего себя индивида, который обдумывает свои поступки. Налагая на свои действия сознательный контроль, человек получает возможность адаптировать, приспосабливать свое поведение к реализации таких целей, которые более существенны или отдаленны по сравнению с удовлетворением каких-то сиюминутных потребностей. Но в том случае, когда мы действуем в соответствии с нашими мыслями и идеями, мы перестаем быть спонтанными, что влечет за собой устранение всякой радости и снижение удовольствия, которое могло бы доставить совершаемое действие. Однако, поскольку все это делается сознательно ради достижения какого-то более сильного удовольствия в будущем, такой режим реагирования следует признать здоровым и естественным. Невротической моделью поведения он становится лишь тогда, когда контроль носит бессознательный и непроизвольный характер, причем от него нельзя отказаться.

От сознательного контроля можно отказаться, когда это разумно и целесообразно. А вот отступиться от бессознательного или подсознательного контроля человек не в состоянии, поскольку он либо не осознает наличия этого контроля, либо не осознает его механизма и динамики. Такому бессознательному контролю подвержены многие люди, которым оказывается очень трудно выразить свои чувства или отстаивать свои желания. У них наблюдается тенденция к пассивности, и они склонны делать то, что им велено. Даже когда они совершают намеренное усилие сказать «нет», их голос слаб, а в возражениях отсутствует убежденность. Возможности их самоутверждения сильно затрудняются наблюдающимися в теле хроническими мускульными напряжениями, которые сжимают им гортань и сдавливают голос, а также мышечной напряженностью в грудной клетке, которая снижает объем воздуха, проходящего через голосовые связки. Можно сказать, что таких людей все время сдерживает какая-то непонятная им сила и что они воспринимают себя выполняющими разного рода задачи по своему собственному поручению. Как правило, такой человек осознает свое состояние, но бессилен расслабиться, поскольку не понимает, почему он закрепощен, и не ощущает в себе напряжений, образующих собой эту закрепощенность. Тщательная терапия позволяет справиться с данной проблемой, как это показывает следующий клинический случай.

Виктор, мужчина лет тридцати пяти, обратился ко мне с желанием пройти курс терапии, потому что он страдал от ощущения глубокого разочарования своей жизнью. Невзирая на развитый, острый ум, изрядную компетентность в избранной им сфере деятельности и упорный труд, Виктор вовсе не преуспевал в том деле, которым занимался. Точно такое же отсутствие успеха характеризовало и его отношения с женщинами. Разглядывая его тело, я смог обнаружить сильные напряжения в челюстях, плечах, а также в районе таза. Последняя разновидность напряжений свидетельствовала о том, что он страдает от изрядного беспокойства в связи с потенциальной угрозой кастрации. Виктор хорошо осознавал, насколько он напряжен, но не понимал причину этого явления и чувствовал себя беспомощным что-то сделать со своей зажатостью. Помимо вышеупомянутых напряжений, наиболее заметной особенностью индивидуальности этого пациента являлся голос. Его звучание было тихим, пришибленным и лишенным всякого резонанса. Оно было лишь чуть громче нормального шепота. Если Виктор пытался закричать, это требовало от него больших усилий, и он сразу же начинал хрипеть. В других отношениях никакой особой пришибленности в нем не замечалось. Внешне он выглядел человеком энергичным и сильным — в такой же мере, как и владевшие им напряжения. Скажем, напряжение в челюстях было у Виктора настолько интенсивным, что он даже страдал от небольшого звона в ушах. Это напряжение служило выражением его решительности; вообще, все, чем он занимался, делалось им с большой решительностью. Столь упорно стараясь и работая, Виктор получал от жизни мало удовольствия и совсем никакой радости. Он был обречен стараться — не будучи в силах отказаться, не будучи в силах капитулировать.

Чтобы понять проблему Виктора, нужно было знать то, что ему довелось пережить ребенком, поскольку именно эти переживания сформировали его личность. Виктор был самым младшим из троих детей, и именно на нем как на меньшеньком мать сконцентрировала свои чувства. Он был и ее малыш, и ее мужчина, и тот человек, который все время должен был служить ей. Виктор вспоминал, что никогда не мог ни о чем попросить. В результате он не обладал правом голоса по поводу собственной жизни. К сожалению, сложилось так, что отец Виктора тоже был мужчиной пассивным, роль которого сводилась к тому, чтобы доставлять жене все необходимое для счастья, выполняя любые ее пожелания и капризы. Мать Виктора вовсе не была сильной женщиной. Она считала себя маленькой принцессой, для которой надлежало делать все, что она возжаждет, и Виктор был выбран и удостоен того, чтобы служить ей. Указанная ситуация продолжала иметь место до тех пор, пока — уже в процессе терапии — Виктор обрел наконец мужество покончить со всем этим и начать отстаивать собственную независимость. Он пытался делать такое и раньше, но мать не обращала ни малейшего внимания на его отказ от несения службы, и ему всегда приходилось сдаваться. Она просто не слушала, что говорит ей по этому поводу сын. В один прекрасный день, когда она потребовала, чтобы тот отвез ее на машине в аэропорт, и отказалась принять слово «нет» в качестве ответа, Виктор совершенно вышел из себя и потянулся рукой к ее горлу. Это был с его стороны всецело спонтанный жест без всякого сознательного намерения причинить матери даже самый минимальный вред, но та напугалась до такой степени, что отступила и отказалась от своего желания. Когда он изложил у меня в кабинете указанный инцидент, я сразу увидел всю важность данного жеста. Бессознательно он действовал в этот миг против нее именно так, как она всегда поступала с ним. Когда он был маленьким ребенком, его все время душили, и, хотя это носило не физический, а психологический характер, результат был точно такой же. Дело обстояло так, как будто на горле Виктора все время покоилась сильная рука, которая заставляла его молчать. Как мы видели в главе 5, чтобы освободиться от последствий какого-то действия против себя, человек должен выполнить его в противоположном направлении.

Упомянутое единичное действие против матери, хотя и было шагом в правильном направлении на пути к свободе и независимости, не разрешило всех конфликтов Виктора и не избавило его от уз, накрепко приковывавших его к родительнице. Те силы, которые держали его на привязи, оказались глубокими и могущественными. Они носили сексуальный характер, и он попался в паутину, сплетенную из желания, вины и ярости. Виктор вполне отчетливо осознавал те сексуальные нюансы, которые лежали в основе его отношений с матерью. Она вела себя с ним как ловкая совратительница и совершенно не ощущала последствий такого поведения для своего сына. Я всегда на самой ранней стадии терапии устраиваю пациенту форменный допрос по поводу сексуального поведения всех членов семьи, проживавших в доме, где прошли его детские годы. Виктор рассказал мне, насколько сексуально возбужденным он чувствовал себя в контактах с матерью. Вот его слова: «Я не мог противостоять желанию и был не в силах сдержать возбуждение. Это прямо-таки сводило меня с ума». Однако, чтобы сохранить душевное здоровье, он просто обязан был противостоять искушению. Виктор зажал себя в тиски, и их винт ни капельки не ослаб вплоть до того момента, когда он обратился ко мне, чтобы полечиться. Давным-давно он выставил вперед подбородок, жестко напряг плечи и до предела втянул живот. Но все эти действия не привели к ликвидации воздействовавшего заряда. Тот просто оказался запертым в его натянутом как струна, интенсивно напряженном теле. Если бы Виктор не оказался способным «перетерпеть это», оно бы сокрушило и захлестнуло его, затопило бы его без остатка и уничтожило в нем ощущение реальной действительности. Он наверняка оказался бы не моим пациентом, а психически больным. К счастью, когда он вырос и стал взрослым, опасность перестала быть столь угрожающей. Эго взрослого человека может, разумеется, характеризоваться той или иной слабостью, но в любом случае это не эго ребенка — теперь оно в состоянии справиться с такой степенью возбуждения, которая ребенку была совершенно не по плечу. Разумеется, и здесь существуют определенные пределы. Почти всякого, в том числе и взрослого, человека можно в конце концов довести до душевной болезни, если оказывать на него достаточно сильное давление, чтобы сломить его эго. С другой стороны, постепенно растущий энергетический заряд может и укрепить эго, если человек располагает поддержкой в лице терапевта, способного к тому же обеспечить те контроль и управление, которые пациент утратил.

Когда овладевшее человеком возбуждение и связанное с ним мышечное напряжение становятся чрезмерными, тело будет спонтанно реагировать на возникшую ситуацию, пытаясь разрядиться с помощью пронзительных воплей или визга. Визг представляет собой высокий по тесситуре звук, тональность и интенсивность которого нарастает, пока не достигнет пикового значения, кульминационной точки. При испускании этого звука волна возбуждения движется вверх по направлению к голове — в противоположность плачу, при котором указанная волна течет вниз, в брюшную полость. Звук, издаваемый при плаче, в отличие от визга, характеризуется низким тоном. Своим плачем мы разряжаем боль одиночества и печали, давая выход этим чувствам. Это такой плач, который имеет целью контакт с другим человеком и обретение понимания с его стороны. При пронзительном визге осуществляется разрядка возникшего интенсивного возбуждения, которое может быть как положительным, так и отрицательным. Дети, к примеру, визжат от восторга, когда приятное возбуждение оказывается очень большим, но также и от страха, когда они испытывают физическую или психологическую боль. Визг срабатывает на манер предохранительного клапана, позволяя стравить избыточное возбуждение, которое в противном случае могло бы «разорвать мозги», если не дать ему выхода и разрядки. Пациенты после визга всегда чувствуют себя успокоившимися и более открытыми. И точно так же как у каждого из нас найдется о чем поплакать — например, по поводу отсутствия радости в нашей жизни, — есть у нас и непременная причина для визга. Ведь для большинства из нас борьба за выживание является слишком интенсивной, слишком болезненной и слишком утомительной, но мы терпим и продолжаем вести эту борьбу, поскольку боимся ощутить в себе неудержимый позыв завопить: «Я больше не выдержу!» Мы боимся, что подобный порыв «разорвет нам мозги», в то время как на самом деле он может спасти нас.

В одном проводившемся на радио ток-шоу я подробно изложил ценность визга как терапевтического приема. Потом ведущий передал микрофон одному из слушателей, рассказавшему, что он регулярно пользуется указанным методом разрядки, когда после окончания рабочего дня едет за рулем своей машины домой. Далее он пояснил, что работает коммивояжером и к пяти часам вечера чувствует себя уже на пределе. Все в нем напряжено. С помощью визга, издаваемого в машине во время езды, он разряжает скопившееся напряжение и к моменту возвращения домой чувствует себя отдохнувшим и пребывает в хорошем настроении. С того времени мне довелось услышать подобные истории от многих лиц. Если оконные стекла в автомобиле подняты, то никто не в состоянии услышать визг, испускаемый водителем. Шум от работы двигателя собственной машины, а также от других участников дорожного движения заглушает все прочие звуки. Я рекомендую этот способ тем своим пациентам, которые нуждаются в громком визге, но им препятствует страх, что кто-либо посторонний их услышит. Разумеется, можно визжать, скажем, в подушку, но для полной релаксации нужно чувствовать себя свободно. Мой офис и кабинет снабжены полной звукоизоляцией.

Много лет назад я работал с женщиной, чувствовавшей себя отрезанной от жизни. Она объясняла, что недолго была замужем за весьма симпатичным и милым человеком, который погиб в авиационной катастрофе, случившейся прямо на ее глазах. Она наблюдала, как он заходил на посадку в их частный самолет, когда управление вдруг отказало, после чего самолет рухнул на землю и взорвался. Она, видимо, впала в шоковое состояние, поскольку повернулась и ушла как ни в чем не бывало, не заплакав и вообще не издав ни звука. Я понимал, что она заблокировала в себе бабий визг и вой, которые просто обязаны были родиться в результате подобного переживания. Когда она лежала на терапевтической кровати в моем кабинете, я попросил ее попытаться заплакать. Из ее горла раздался только какой-то неопределенный низкий звук. Чтобы облегчить ей визг, я поместил два пальца на ее передние лестничные мышцы, расположенные по бокам шеи и настолько сильно напряженные, что они ограничивали возможности гортани. Когда я немного надавил на эти напряженные, тугие мышцы, раздался визг, который она была не в состоянии контролировать. Звук продолжался, не ослабевая, и после того, как я убрал пальцы. Затем, по мере того как он стал спадать, пациентка разразилась горькими рыданиями, длившимися довольно долго. После такого приступа плача она сказала, что чувствует, как к ней возвращается жизнь. Не прошло и года, как эта молодая вдова снова вступила в брак.

Я применял такую же процедуру ко многим своим пациентам, которые были не в силах завизжать. Почти во всех случаях они реагировали громким и отчетливым визгом. Неожиданный нажим на вышеупомянутые мышцы, если они очень сильно напряжены, является болезненным, но в момент, когда пациент начинает визжать, возникшая было боль тут же пропадает, поскольку эти мышцы расслабляются. Визг несет с собой такое облегчение, что ни один пациент никогда не жаловался на причиненную ему боль и на всю указанную процедуру, хотя я всегда объясняю заранее, что и почему собираюсь сделать. Мое понимание важности визга берет свое начало в личном терапевтическом опыте в качестве пациента доктора Райха, о котором я уже рассказывал. Тот визг на кушетке у Райха распахнул дверь, ведущую в мою душу, и позволил выбраться на поверхность воспоминаниям, которые были погребены во мне десятилетиями.

В визге существует и другая сторона, которая важна для того, чтобы испытывать радость. Поток возбуждения в теле носит биполярный характер, а это, как я уже отмечал, означает, что та волна, которая движется вверх, и та, что течет вниз, обладают равной интенсивностью. Один из аспектов движения по направлению вниз — сексуальный. Если человек в состоянии позволить волне возбуждения, текущей вверх, достигнуть акме или апогея в виде полноценного пронзительного визга, то он также в силах позволить и волне, бегущей по направлению вниз, достичь апогея в оргазме. Человек доводит до предела свой верх в визге, а свой низ — в оргазме. И то, и другое является мощным инструментом достижения разрядки. Однако тот факт, что человек способен на однократный пронзительный визг, еще не является признаком его оргазмической потенции, которая на самом деле зависит от способности свободно и полноценно визжать не только в кабинете терапевта, а в любое время.

Визг невозможно вынудить силой. Если пытаться заставить себя визжать насильственно, то возникает лишь зловещий крик или громкий рев, царапающий гортань.

Чтобы визжать по-настоящему, нужно отдаться визгу, как это с легкостью умеют делать дети. К сожалению, указанная способность оказывается утерянной в очень раннем возрасте, если родитель не в состоянии выносить визг ребенка, который доводит его до безумия и заставляет считать безумным и визжащего ребенка. Но ведь сумасшедшие визжат потому, что внутреннее давление возрастает выше их возможности сдержаться, а вовсе не потому, что они сумасшедшие. Часто больные по какой-то причине впадают в сильное волнение. Визг является в такой ситуации защитной мерой. Если они не начнут визжать, чтобы частично снять распирающее их давление, то могут совершить какие-то насильственные действия и даже убить кого-нибудь. Как правило, тот пациент, который визжит, не является опасным. Однако, хотя визг и представляет собой одну из мер безопасности, он не представляет из себя интегрированного отклика на какое-то переживание, которое способно довести человека до безумия. Такого рода отклик требует мобилизации всего тела в целях осмысленного выражения. Это случается тогда, когда энергичные движения ног при нанесении пинков сочетаются с визгом и со словами вроде: «Ты доводишь меня до безумия!» Визг является настолько мощной эмоциональной разрядкой, что он лег в основу по меньшей мере двух других психотерапевтических подходов. Более известным из них является, пожалуй, «терапия первобытного визга», разработанная Артуром Яновым. Его книга «Первобытный визг» произвела в свое время настоящую сенсацию, вызванную тем, что обещала быстрое излечение неврозов. Популярность указанного сочинения проистекала не только из обещанного в ней исцеления распространенного заболевания, но и из того факта, что она затрагивала в людях ту сферу реальной действительности, которая перед тем в значительной мере игнорировалась психоаналитиками и терапевтами. Эта реальность состоит в том, что у всех невротиков существует глубоко запрятанная боль, вызванная ранами и вредоносными воздействиями, которые были им нанесены на ранних стадиях жизни. Первобытная терапия представляет собой предложенный Яновым метод разрядки указанной боли посредством визга, который — по крайней мере, временно — преобразует человека в свободного индивида, больше не связанного по рукам и ногам своими невротическими страхами. Янов сумел увидеть, что сердцевиной любого невроза является подавление чувств и что это подавление как-то соотносится с трудностями при дыхании и с развитием у невротика мускульного напряжения. Читая упомянутую книгу, многие люди почувствовали дремлющую в них потребность отдаться визгу, чтобы облегчить гнетущую их боль, и они с энтузиазмом восприняли обещанное Яновым скорое излечение. Пациенты, которые после глубокого дыхания смогли «взорваться» пронзительным визгом, сообщали о том, что ощутили себя «целомудренными» и «очистившимися». У меня самого был подобный опыт во время первого сеанса терапии у Райха, однако, хотя случившееся тогда и отворило окно, ведущее в более глубокую часть моего естества, это не было излечением. К настоящему моменту мое путешествие в страну самопознания тянется уже пятьдесят лет, и, хотя я открыл в себе и о себе много больше, чем знал когда-то, мне не удалось открыть никакого радикального способа излечения. Реальный прогресс в терапии — это процесс роста, а не трансформация, не одномоментное превращение. Человек в процессе терапии становится более открытой, более зрелой личностью, но основной упор здесь делается на слово «более». #page#

Чтобы при этом не возникло какого-то недопонимания, я должен пояснить, что одно только выражение чувств не образует собой всю терапию. Самопознание требует солидной аналитической работы, которая включает в себя тщательный анализ нынешнего поведения пациента, ситуации с переносом, его сновидений и всего, что было им до сих пор пережито и испытано. Собеседование, разговор друг с другом наедине составляет важную грань биоэнергетического анализа. Эти действия готовят почву для скрупулезной проработки эмоциональных проблем пациента, однако они не устраняют эти проблемы на том глубоком уровне, где они коренятся. Мой опыт позволил установить, что проницательность и понимание со стороны терапевта сами по себе не разрешают конфликтов пациента, хотя и предоставляют ему средства, с помощью которых эго может более эффективно справляться с беспокоящими его проблемами.

Никакое количество разговоров, никакая степень понимания не дадут заметного ослабления тех сильных мышечных напряжений, которые в буквальном смысле слова калечат большинство людей. Такие напряжения блокируют выражение чувств, и они могут быть сняты только посредством их полного выражения. Однако полное выражение чувств означает, что в указанном действии должно принимать участие и эго. На самом деле по-настоящему полное выражение чувств не только облегчает или снимает напряжения в теле, но одновременно также укрепляет эго и чувство самообладания. Человек может визжать как ребенок, но, если это делается с пониманием, он не чувствует себя при этом как ребенок. Взрослые вырастают из детей, а это означает, что они являются выросшими и возмужавшими детьми, которые располагают всеми возможностями ребенка, в том числе его чувствительностью, но в дополнение к этому обладают еще зрелостью и самообладанием, которые позволяют им эффективно действовать в окружающем мире.

Еще одна терапевтическая схема, основанная на визге, была разработана Даниелем Кэсриэлем и предназначена для работы с группами. Этот автор пишет: «Визг и вопли могут высвободить в человеке эмоции, подавленные со времен детства, а свобода осуществления указанного действия может иметь результатом значительные положительные перемены в личности». В дополнение к визгу при использовании указанного метода заметное внимание уделяется собеседованиям о жизни человека, его проблемах, надеждах и мечтаниях. Однако, как обнаружил Кэсриэль, основополагающей проблемой в людях является «анафемизация базовых эмоций и упрятывание чувств и ощущений в защитную раковину, куда чрезвычайно трудно проникнуть в ситуациях, свойственных традиционному психоанализу». Я видел демонстрацию указанного метода самим Кэсриэлем на семинаре для психотерапевтов, занимающихся групповым анализом. Участники уселись в кружок, держась за руки, и каждый по очереди пытался визжать, вопя при этом: «Как я зол!» Кэсриэль лично принимал участие в этом упражнении, которое, как представляется, вызывало в участниках определенные чувства. Визг во время подобных упражнений обладает ценностью как средство катарсиса и снятия части накопившегося напряжения, но я не верю в его заметную терапевтическую ценность, поскольку здесь нет попытки противодействовать глубинному, основополагающему страху перед сумасшествием. Такой способ выражения гнева не вовлекает все тело и ничуть не приближается к тем залежам интенсивной ярости, которые существуют у столь большого количества людей в недрах их личностей.

Используемое мною упражнение заключается в нанесении пинков по кровати, на которой лежит пациент, сочетаемое с пронзительным визгом и словами: «Ты доводишь меня до безумия!» Это упражнение обеспечивает более интегрированное выражение чувств, и оно в большей мере охватывает все тело. То же упражнение может сопровождаться другими словами, к примеру: «Оставьте меня в покое!» или «Я хочу стать свободным (освободиться, избавиться от этого)!» Звук должен нарастать до полномасштабного визга. Если пациент в состоянии целиком отдаться указанному упражнению, его голова начнет ритмически двигаться вверх-вниз в такт с движениями ног, а голос будет громким и чистым. При достижении такого состояния он обязательно испытает ощущение свободы, удовольствия и радости, ставшее результатом капитуляции перед сильным чувством. Без достаточно длительной тренировки и практики пациент не в состоянии прийти к столь полной и безоговорочной капитуляции, но при каждом очередном выполнении данного упражнения его эго обретает дополнительную степень прочности. Отдельные пациенты в процессе выполнения указанного упражнения могут почувствовать себя раздавленными и испытать безотчетный страх, но все эти ощущения проходят по мере того, как они успокаиваются и воспринимают поддержку и страховку с моей стороны. И все же это не то упражнение, которое можно выполнять в одиночестве; его ценность зависит от степени понимания со стороны терапевта и от его мужественной готовности встретиться лицом к лицу со страхом перед потерей самоконтроля, возникающим в этот момент у пациента, и успешно преодолеть его. У меня никогда не было отрицательных результатов.

Много лет назад я проводил в одной из здешних психиатрических больниц презентацию биоэнергетического анализа. В качестве составной части указанного мероприятия меня попросили поработать с одним из пациентов. Для демонстрации своих методов работы с телом я предложил этому больному, пока он лежал на матрасе, скручивать полотенце и одновременно призывал его выражать любые гневные чувства, которые он мог в себе вызвать. Пока тот выполнял указанное упражнение, я стоял на возвышении, разъясняя аудитории, которая состояла из психиатров и других заинтересованных лиц, природу данного упражнения. Пациент уступил моим настояниям и целиком отдался упражнению, выполняя его с сильными проявлениями гнева, которые выражались как в использовании голоса, так и в энергичном скручивании полотенца. Однако по мере того, как больной занимался всем этим, постепенно он, что называется, «слетал с катушек», иными словами, утрачивал самоконтроль. Я, общаясь со слушателями, краем глаза наблюдал за происходящим, но не предпринимал никаких шагов, чтобы вмешаться; однако на лицах многих из тех, кто присутствовал в аудитории, отражался шок от увиденного. Я дал пациенту возможность пройти через все упражнение, что заняло около пяти минут. Когда оно закончилось, больной вновь обрел самообладание, и я спросил у него, был ли он во время выполнения напуган. В ответ прозвучало «нет»; оказывается, он осознавал, что я слежу за ним, и отлично знал, что с ним происходило. Проделанное упражнение уменьшило имевшийся в пациенте страх «сдаться» своим чувствам, что является необходимым составным элементом лечения переполненных ужасом и шизоидных пациентов. Однако для того, чтобы терапевт обладал способностью работать подобным образом, он сам должен быть в силах капитулировать перед собственным телом. Пациент видит фундамент своей безопасности в компетентности и уверенности терапевта.

Упражнение по нанесению пинков относится к числу тех, которые я использую регулярно, потому что очень большая часть моих пациентов, являющихся самыми обыкновенными, средними людьми, в нормальных житейских ситуациях испытывают ощутимый страх сойти с ума, если откажутся от самоконтроля и капитулируют перед собственными чувствами. Упомянутое упражнение предоставляет пациенту возможность исследовать последствия отказа от контроля над собой и приобрести такую силу и прочность эго, которые в дальнейшем позволят ему капитулировать перед своим телом и владеющими им чувствами. Как ни странно, я ни разу не видел никого из своих пациентов в состоянии полной утраты самоконтроля. Все они хорошо осознавали, чем в данный момент занимаются, и позволяли себе заходить на пути к полной капитуляции настолько далеко, насколько считали для себя возможным, чтобы при необходимости совладать с ситуацией и не выйти за рамки допустимого. Однако по мере многократного повторения указанного упражнения эго каждого занимающегося им пациента укрепляется до такой степени, когда сдаваться ему становится все легче и легче.

Я не верю, что любое количество рациональных дискуссий может сколь-нибудь существенно помочь человеку избавиться от страха перед сумасшествием, поскольку указанная разновидность страха структурно встроена в хронические мышечные напряжения – конкретно это касается мышц, крепящих голову к шее и управляющих движениями головы. Можно без труда пальпировать напряжение в этих мышцах и несколько уменьшить его посредством массажа и иных мануальных манипуляций, однако значительного расслабления, которое могло бы всерьез повлиять на поведение человека, можно достичь только тогда, когда тот взглянет своему страху в лицо и поймет, что это чувство никак не соотносится с его текущей жизненной ситуацией. Все страхи зародились в то время, когда он был ребенком, а его эго не обладало достаточной силой для того, чтобы сладить с опасностями, с которыми ему в ту пору доводилось сталкиваться. Но ведь сейчас он уже не ребенок, а если его эго и является слабым, то это потому, что в той детской борьбе сегодняшний пациент оказался задавленным своим страхом, который представлен сейчас напряжениями в основании головы. В упомянутом ранее упражнении это напряжение уменьшается, поскольку в процессе его выполнения голова постоянно «расшевеливается» в разные стороны ударами, которые становятся все интенсивнее мере того, как пациент углубляется в упражнение и сопровождающие его чувства.

Когда дети бьются обо что-то головой, это служит тем же целям. Оказавшись в стойкой болезненной ситуации, которую они не в состоянии ни изменить, ни избежать и которую они в то же время не в силах вынести, дети бьются головой о постель, а иногда даже о стену, чтобы как-то облегчить болезненное напряжение, скапливающееся в той части шеи, где она скрепляется с головой. Сами они слишком юны, чтобы понять, почему у них возникает неодолимая тяга к подобному действию, а их родители зачастую оказываются слишком толстокожими, чтобы обратить внимание на бедственное положение своих отпрысков и уразуметь его причину. Можно только вообразить, каким же интенсивным должно быть давление внутри ребенка, чтобы заставить его заняться таким на вид странным и даже самодеструктивным делом. Детям при этом, по всей видимости, кажется, что такое занятие – единственный способ снять то внутреннее давление, которое доводит их едва ли не до безумия. Я даю своим пациентам возможность выполнять аналогичное действие в качестве упражнения, лежа при этом на кровати и сопровождая его словами: «Ты доводишь меня до безумия!» Поскольку благодаря этому снижается напряжение в основании черепа, то тем самым уменьшается страх потерять контроль над собой.

Указанное напряжение в основании головы несет также ответственность за те широко распространенные головные боли, порождаемые избыточным напряжением, от которых страдает так много людей. Эти головные боли развиваются тогда, когда волна возбуждения, например при вспышке гнева, поднимается из спины по направлению вверх и блокируется у основания черепа, приводя к тому, что напряжение в задней нижней части головы нарастает и распространяется вплоть до макушки, действуя вроде крышки, которая не позволяет вспыхнувшему импульсу вырваться наружу. По мере роста давления под этой крышкой у человека развивается головная боль. Поскольку внешнее выражение вспыхнувшего побуждения блокируется — иными словами, подавляется, — это побуждение никогда не достигает сознания. Человек не осознает того, что он разгневан и что подавлением импульса гнева он порождает в себе напряжение, которое становится причиной головной боли. В то же время при очень сильной вспышке гнева головная боль не возникает, поскольку такую мощную вспышку не так-то легко подавить. Мигрень развивается лишь тогда, когда подавляющая сила интенсивнее, нежели амплитуда подавляемого побуждения. Головная боль, связанная с подобным напряжением, часто продолжает беспокоить и после того, как сам вызвавший ее импульс спадает и исчезает. Расслабление мускулов идет очень медленно, и в результате боль долго не ослабевает. Обычно я снимаю такую головную боль с помощью мягкого массажа и манипулирования с соответствующими мышцами посредством действий, напоминающих вывинчивание тугой крышки.

Однако, поскольку именно страх перед чрезмерным гневом представляет собой центральный стержень страха «пойти вразнос», пациенту для преодоления, снятия указанного страха необходимо открыто взглянуть ему в лицо. В результате я буквально подстегиваю пациента немного обезуметь, иначе говоря, бешено, безумно разгневаться. Совращающее поведение со стороны матери доводило Виктора едва ли не до безумия и несло с собой настоящие мучения, но истоки страха перед душевной болезнью, обуревавшего Виктора в зрелом возрасте, лежали в его страхе перед бесконтрольной яростью против матери за то, что она лишила его подлинной мужественности. Одно из упражнений, применяемых мною для уменьшения страха перед яростью, прочно поселившегося в пациенте, уже описывалось в главе 5, но я повторю его здесь применительно к страху перед психическим заболеванием. Пациент усаживается в кресло или на стул, обратясь ко мне лицом, а я сажусь в свое кресло где-то в метре от него. Затем я разъясняю пациенту, что сейчас мы займемся упражнением по мобилизации его гнева. С этой целью он по моей инструкции сжимает обе ладони в кулаки, поднимает их и по-боксерски выдвигает в направлении ко мне. Затем я прошу его выпятить подбородок, оскалить зубы и одновременно широко, очень широко раскрыть глаза и смотреть на меня не отрываясь. Кроме этого, пациенту даются указания грозить мне кулаками, слегка покачивать головой и произносить: «Я вполне могу убить тебя». Самая трудная для пациентов часть в этом упражнении — держать глаза широко открытыми. Нередко распахнутые глаза рождают страх у самого пациента, и он спешит поскорее их прикрыть. Ведь если он ощущает страх, то не может испытывать гнев. Широко раскрытые глаза производят особый эффект. Они уменьшают концентрацию на непосредственной реальности и позволяют возникнуть взгляду с сумасшедшинкой. Почти во всех случаях лицо пациента приобретает при этом демоническое выражение, позволяя отразиться в глазах чувству интенсивного гнева, который он может в этот момент испытать и с которым он может идентифицироваться.

Указанное упражнение занимает не более двух минут. Как только пациент ощутит в себе гнев, я прошу его опустить кулаки и расслабиться, в то же время не позволяя гневу покинуть его взгляд. Если в глазах пациента гнев продолжает сохраняться, он интегрирует имеющееся у него сильное чувство гнева воедино со своим эго и приобретает над этим чувством сознательный контроль. Располагая подобным контролем, он больше не опасается ощутить всю интенсивность своего гнева. Наличие у человека сознательного управления гневом наглядно проявляется в его способности произвольно, по желанию вызвать в глазах гневное выражение и погасить его. Точно так же как можно выражать своим внешним видом страх — глаза и рот должны быть при этом раскрыты до отказа, — существует и возможность выразить свой гнев, придав лицу надлежащее выражение. Большинство людей не способны сделать это по желанию, поскольку не обладают полным контролем над лицевыми мускулами, включая те из них, которые окружают глазницы. Они утратили эту естественную способность, поскольку в детстве боялись продемонстрировать на лице гнев против родителей. Хотя существует вероятность того, что в процессе выполнения только что описанного упражнения пациент окажется захлестнутым собственным гневом, этого можно избежать, если сделать упор на осознании и локализации указанного чувства. Акцент нужно делать на чувство, а не на сопряженное с ним действие.

Отчетливое выражение гнева в глазах свидетельствует о том, что через тело прошел и попал в глаза сильный энергетический заряд. Как уже отмечалось в одной из предшествующих глав, поток возбуждения, сопровождающий такую эмоцию, как гнев, направлен вверх и проходит через спину в голову, а далее в темя и глаза. Если я стану сильно мобилизовывать выражение гнева в глазах, то могу ощутить, как волосы встают дыбом в верхней части спины и на макушке. Такое же явление наблюдается и у злой собаки. Важность указанного энергетического заряда для глаз заключается в том, что он заставляет их лучше сфокусироваться и четче выполнить «наводку на резкость», тем самым улучшая зрение. Как мы видели ранее, в случае возникновения страха поток энергии течет в обратном направлении, и при этом заряженность глаз падает. Перепуганный человек часто чувствует себя не в своей тарелке, поскольку испытывает трудности с концентрацией взгляда. Благодаря применению упомянутого упражнения эти трудности исчезают. Однако не следует ожидать, что если однократно или пару раз выполнить данное, да и любое другое биоэнергетическое упражнение, то это приведет к прочному изменению модели страха, сложившейся у человека за всю его жизнь. Чувство гнева должно интегрироваться в состав личности таким образом, чтобы оно выражалось легко, естественно и адекватно ситуации. Тогда гнев станет проявляться спонтанно, по мере возникновения необходимости. Тот факт, что поведение находится под контролем сознания, вовсе не противоречит его спонтанности. Мы ведь не думаем о том, как ходим, едим или пишем, и, тем не менее, мы при этом вполне осознаем, чем занимаемся в данный момент, и в состоянии сознательно управлять своими действиями.

Человек не может располагать сознательным контролем над своим поведением, если он боится потерять самоконтроль. Это может выглядеть внутренне противоречивым, но на самом деле никакого парадокса тут нет. Страх оказывает на тело парализующее воздействие, подрывая его способность к спонтанным действиям и делая их неловкими и неуклюжими. Конфликт между двумя диаметрально противоположными побуждениями — отступить и действовать — нарушает сознательный контроль и тем самым поддерживает в человеке страх. Разумеется, для страха существуют «исторические» причины. Если, будучи ребенком, некто испытывал беспредельный гнев, то можно понять и простить существующую у такого человека убежденность в том, что любое выражение указанного чувства может привести к суровому телесному наказанию со стороны родителей. В подобной ситуации у ребенка нет иного выбора, кроме как воспретить себе соответствующий поступок и подавить возникающее чувство где-то в глубине своего естества. Однако подавление чувств фиксирует человека на уровне детства. Давнее прошлое становится в его личности чем-то хотя и «замороженным», но потенциально активным — оно может оттаять и начать действовать. Даже в терапевтической ситуации, где всякая опасность устраняется, пациент иногда все-таки продолжает бояться последствий, которые могут явиться результатом выражения интенсивного гнева.

В рассматриваемой нами проблеме «отпускания тормозов» существует и другой аспект, который также имеет отношение к детскому опыту данного индивида. У детей есть тенденция приравнивать друг к другу чувство и поступок. Чувства и желания представляют собою для них мощные силы. Желать кому-то смерти — это может восприниматься ребенком как эквивалент убийства указанного лица. Чувства могут также рассматриваться детьми как нечто весьма стойкое и стабильное. Взрослые знают из опыта, что чувства переменчивы, словно весенняя погода. Гнев в соответствии с меняющимися жизненными обстоятельствами может перейти в заботу, а любовь — в ненависть. Дети, которым присуще бытие целиком в настоящем, никогда не думают в терминах будущего и потому не владеют понятием изменчивости. Боль видится ими как длящаяся вечно. Поэтому дети часто спрашивают: «Когда это закончится?» Указанный тип мышления распространяется и на чувства. «Если я злюсь на тебя, — думает ребенок, — то всегда буду испытывать к тебе злость. Раз я ненавижу тебя, то буду ненавидеть вечно». С указанной точкой зрения связана и другая, приравнивающая мысли и действия: желание убить кого-то для ребенка эквивалентно акту убийства этого человека. Эго маленького ребенка не в состоянии с легкостью провести различие между мыслью, чувством и поступком. Умение различать эти вещи приходит тогда, когда у ребенка появляется самосознание, а эго подросшего человека приведет его к выводу о том, что он обладает сознательным контролем над собственным поведением.

Проводить аналитическую терапию с маленьким ребенком невозможно, поскольку в нем отсутствует объективность, необходимая для того, чтобы аналитический процесс работал и давал результаты. Однако и у многих взрослых нет объективности, поскольку они в эмоциональном плане зафиксировались на детском уровне, а это подрывает их эго и присущую последнему способность проводить четкую дифференциацию между мыслями, чувствами и поступками. Взрослый человек должен знать, что, хотя в нем и может кипеть гнев, достаточный по своей интенсивности для совершения убийства, он под воздействием указанного чувства не станет действовать соответственно, поскольку это неприемлемо или неразумно. Тенденция в любом случае разрядиться посредством поступка берет свое начало в детской компоненте личности. Тем самым, если человек в состоянии питать и выразить чувство убийственного гнева, не доводя это выражение до конкретного действия и даже не намереваясь поступать подобным образом, то это является несомненным признаком его зрелости, «взрослости». Описанное ранее упражнение, в ходе которого пациент сидит на стуле лицом ко мне и, размахивая у меня перед носом кулаками, повторяет сакраментальную фразу насчет возможности убить меня, предоставляет пациентам возможность испытать и развить в себе сознательный контроль над собственным поведением. А это позволит им в дальнейшем быть взрослыми и вести себя как взрослые люди, каковыми они на самом деле и являются.

Еще один важный компонент вышеуказанного упражнения заключается в привязке голоса к взгляду. Многие люди при выполнении этого упражнения будут выкрикивать слова вроде: «Я ведь запросто могу убить тебя», очень громким голосом, но в глазах у них при этом отсутствует гнев. Чрезмерное акцентирование голоса уменьшает энергетический заряд, приходящийся на глаза. Выражение гнева ограничивается одним только голосом — и платой за это становится утрата гнева во взгляде. Такая реакция носит в большой степени инфантильный характер, потому что в младенческом и детском возрасте доминирующим средством выражения чувств служит голос. Однако у взрослых людей преобладающим инструментом экспрессии становятся глаза. Таким образом, гнева взрослого человека нужно больше всего бояться в том случае, когда голос звучит тихо, а глаза сверкают. Тут мы словно идем по стопам философии Теодора Рузвельта, американского президента начала нынешнего столетия, который сказал: «Разговаривай мягко, но держи в руках большую дубинку».

Мне хотелось бы настоятельно подчеркнуть, что, хотя описанные здесь упражнения и уменьшают страх человека капитулировать перед собственным телом, их следует дополнять другими упражнениями на выражение гнева. Надлежащая чувствительность терапевта к проблемам конкретного пациента позволит ему выбрать подходящее упражнение. К примеру, Виктор, случай которого рассматривался ранее в данной главе, рассказывал, как его рука спонтанно потянулась к шее матери, и это было воспринято им в качестве импульсивного побуждения задушить ее. Я могу понять этот импульс. Тон материнского голоса может быть при разговоре с ребенком настолько «шершавым» и жестким, что малыш будет не в состоянии снести его; может оказаться и так, что ребенок ощутит в голосе невыносимую холодность либо враждебность. Однако, как правило, именно постоянное давление на ребенка, производимое матерью с помощью несмолкаемого голоса, который, словно молоток, бьет по его барабанным перепонками, и доводит дитя до состояния, близкого к безумию. В подобной ситуации естественным побуждением ребенка, если он не в состоянии улизнуть или как-то иначе укрыться от неумолимого напора звуков, становится стремление задушить мать, чтобы, наконец, заставить ее «заткнуться». Разумеется, ребенок не может действовать в соответствии с этим импульсом и, следовательно, обязан подавить его. Высвободить это импульсивное побуждение в процессе терапии оказывается сравнительно простым делом. Как уже говорилось, я с этой целью даю пациенту крепкое полотенце, которое он может скручивать и сдавливать так туго, как только пожелает. В то же самое время я призываю пациентов вслух высказывать владеющие ими чувства. Вполне подходят краткие фразы вроде: «Заткнись; я не выношу твой голос; я вполне могу задушить тебя» и тому подобные. Указанное упражнение дает пациенту ощущение силы и власти, которое помогает ему преодолеть имеющееся у него восприятие самого себя как беспомощной жертвы.

Еще одним сильным чувством, которое ассоциируется со страхом перед душевной болезнью, является сексуальность. Интенсивная сексуальная страсть в состоянии, что называется, «понести» человека ничуть не меньше, нежели интенсивный гнев. Индивид может быть влюблен до безумия или даже терять голову и сходить с ума из-за того, что его любовь оказалась преданной. Однако у здорового человека оба указанных чувства синтонны, созвучны эго и воспринимаются им как часть собственного Я. Эти чувства могут войти в состав личности в качестве ее элемента, что дает данному лицу возможность выразить их позитивным и конструктивным образом, однако такое вхождение возможно лишь в том случае, если человек в состоянии в полной мере принять эти чувства и согласиться с фактом их существования. Стремление действенно выразить себя — то ли сексуально, то ли в виде гнева — проистекает из страха перед тем, что попытка удержать в себе возбуждение, порождаемое столь интенсивным чувством, может оказаться чрезмерной. Человек не в силах противостоять сильнейшему возбуждению. Он обязательно должен что-то сделать, чтобы разрядить охватившее его возбуждение, — то ли взорваться гневом, то ли «выступить» по сексуальной линии, то ли сочетать одно с другим. Такое поведение является приметой не страсти, а страха — страха перед психической болезнью. Этот последний вид страха не отличается от страха перед интимной близостью. Избыточность интимной близости пугает, поскольку несет в себе угрозу превратиться в чью-то собственность, как это было давным-давно, когда этот человек принадлежал, словно вещь, своему родителю-соблазнителю. В подобной ситуации ребенка доводит до безумия противоречивый двойной посыл: соблазнение и отторжение, любовь и ненависть.

Способность совладать с сильным чувством — это признак страстной натуры, идет ли речь о таком чувстве, как любовь или гнев, печаль или боль. При этом умение совладать с чувством и вместить его в себя представляет собой антипод тому, чтобы «противостоять чувству». Человек обучается противостоять болезненным или раздражающим ситуациям, напрочь отсекая в себе . чувства. Тот, кто умеет совладать с чувствами и включить их в себя, принимает факт их существования как данность и делает их интегральной частью своей личности. Это трудно сделать тому, чья личность настроена на выживание, поскольку последнее как раз в большой мере зависит от подавления чувств. Каким образом и когда человек может научиться усваивать испытываемые чувства и вмещать их в себя, если основную часть своей жизни он старался выжить? В данной главе я описал несколько упражнений, которые помогают индивиду справиться с сильным чувством гнева. А как быть с сексуальными чувствами?

Мой ответ может вызвать у кого-то удивление, особенно если он не знает, что с сильными сексуальными чувствами легче совладать и сделать их своей частью, нежели со слабыми. Причина заключается в том, что человек с сильными сексуальными чувствами обладает гораздо большим ощущением собственного Я и большей прочностью эго, которые позволяют ему совладать с указанным чувством. Однако большинство пациентов терапевта не принадлежит к этой категории, а это означает, что весьма значительная доля терапевтической работы должна нацеливаться на усиление у данного пациента сексуальных чувств. Этого добиваются, заставляя пациента глубоко дышать, вовлекая нижнюю часть брюшной полости (так называемой брюшной ямы), где как раз и локализуются сексуальные чувства. Основным механизмом для достижения указанной цели служит горестный плач. Этого же добиваются, помогая пациенту стать более заземленным, — с помощью упражнений, которые мобилизуют у него ощущения в ногах. Хорошими помощниками в указанном деле могут послужить все описанные ранее упражнения.

В распоряжении терапевтов, использующих метод биоэнергетического анализа, имеется специальное упражнение, которое обеспечивает увеличение энергетического заряда в тазовой области без возбуждения гениталий. Я называю его тазовым мостиком (см. рисунок 5). При выполнении указанного упражнения таз как бы «подвешивается» между головой и стопами. Чтобы принять правильную позу, следует лечь навзничь на гимнастический мат или на кровать. Затем нужно согнуть колени, держа при этом ступни врозь на расстоянии 20-30 см. После этого ухватитесь руками за обе лодыжки, как показано на рисунке, и поднимитесь на мостик, двигая себя вперед и вверх руками и откидывая голову назад. При этом только ваша голова, локти и ступни должны касаться кровати или мата. Толкайте свои колени вперед настолько далеко, насколько вам удастся, и позвольте своему тазу провиснуть.

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 5

Если вы при этом дышите свободно и глубоко, таз у вас начнет энергетически заряжаться и станет вибрировать, двигаясь при этом вверх-вниз. Это движение является весьма естественным, и в этот момент пациенты, которые относительно свободны от напряжения в нижней части спины, ягодицах и бедрах, начинают испытывать в тазовой области очень приятное и возбуждающее ощущение, являющееся хотя и сексуальным, но не генитальным. Однако многие люди пугаются, когда таз начинает — причем непроизвольно — двигаться подобным образом. Если страх становится сильным, то человеку может показаться, что он теряет над собой контроль, а это может породить еще больший страх. Если мышцы, идущие вдоль передней части бедра (четырехглавые мышцы), слишком сокращены и напряжены, то указанное упражнение может оказаться довольно болезненным. При возникновении подобной ситуации следует либо продолжить пребывание в позе, требуемой для данного упражнения, если это не станет вызывать слишком сильные страдания, либо возвратиться в исходное положение и попробовать еще раз. Регулярное выполнение этого упражнения растягивает и расслабляет напряженные мышцы, позволяя развиваться более сильно выраженным сексуальным чувствам и давая возможность получать от них удовольствие. Можно лучше понять указанное упражнение, если вспомнить, что наша культура базируется на двух постулатах: не теряй головы и не позволяй заднице руководить тобой. Другими словами, не дай страсти полностью завладеть тобой. Однако, если человек не в состоянии дать всепоглощающему чувству увлечь его, он не сможет узнать, в чем ключ к жизни. Люди, обнаружившие для себя этот волшебный ключ, обладают совершенно другой моралью, которая является редкостью в нашей культуре.

Очень важно устранить у пациента чувство вины применительно к сексуальным чувствам, что является, по существу, сердцевиной всего аналитического процесса. По мере постепенного упрочнения и усиления сексуальных чувств пациента они станут проявляться в его или ее глазах, так как обеим половинам тела будет теперь свойственна более выраженная живость и возбуждение. Ярко сияющие глаза — это примета сильных сексуальных чувств. Теперь пациенту предстоит попрактиковаться в том, чтобы сохранять в глазах отражающийся там энергетический заряд в ходе непосредственного визуального контакта с терапевтом, а затем — и с другими людьми, с которыми ему приходится взаимодействовать. Это отнюдь не легко, потому что большинство людей стыдятся и боятся открыто проявлять свои сексуальные чувства. Особенно это относится к тем индивидам, кто подвергался сексуальным унижениям или злоупотреблениям. При этом для самого терапевта особенно важно принимать любые проявления сексуальных чувств со стороны пациента без всякой вовлеченности и взаимности, поскольку иначе терапевтические отношения между ним и пациентом оказались бы нарушенными.

Следующий шаг носит логический характер. Пациента следует настоятельно агитировать не вступать в половые отношения, если сильное обоюдное чувство любви между ним и партнером отсутствует. Сознательное воздержание при наличии у индивида сексуальных чувств способствует умению владеть чувствами и увеличивает силу эго. Если испытываемое чувство действительно велико, подходящим выходом для него является мастурбация. Сознательный контроль над сильным чувством представляет собой признак зрелого индивида, который хорошо владеет собой или приобрел необходимое самообладание благодаря терапии. Такой человек не испытывает ни капли страха, что надлежащее выражение сильного чувства могло бы сделать его выглядящим или ощущающим себя безумцем.

Для полного осознания страха перед душевным заболеванием, который присутствует у столь большого количества людей, нам нужно до конца понимать, какую роль играет наша культура в доведении людей до состояния безумия. Мы все живем в условиях гиперактивной культуры, которая перевозбуждает нас и несет в себе избыточные раздражители каждому, кто подвергается ее воздействию. Вокруг нас присутствует слишком много движения, слишком много шумов и звуков, слишком много разных предметов и слишком много грязи. На обложке недавнего номера журнала «Нью-Йорк мэгэзин» был изображен безмерно отчаявшийся и совершенно смятенный человек, который безуспешно старался прикрыть ладонями уши и стонал: «Этот шум доводит меня до безумия». Нам все-таки удается выжить, не становясь при этом безумными в буквальном, медицинском смысле этого слова, но для достижения такого результата приходится умерщвлять в себе все пять чувств, чтобы не слышать шума, не видеть вокруг себя грязи и не воспринимать всеобщего и непрекращающегося суетливого движения. Однако сходная гиперактивность входит на сегодняшний день и в наши дома, напичканные телевизорами и всяческими приспособлениями и оборудованием. В этой культуре человек лишен возможности замедлить темп жизни или побыть в покое и тишине. Указанная гиперактивность подпитывается той же фрустрацией, которая движет действиями гиперактивного ребенка, а именно отсутствием привычки и способности к длительному пребыванию в контакте с глубинной, упрятанной внутри сердцевиной собственного естества, со своей душой или духовностью. Наша культура направляется извне в том смысле, что все мы пытаемся отыскать смысл жизни в сенсорных ощущениях, а не в чувствах, в действиях, а не в бытии, во владении вещами, а не самими собой. Все это — чистое безумие, и оно делает нас безумными, поскольку отсекает от собственных корней, таящихся в природе, от почвы и земли, на которой мы стоим, от реальной действительности.

Но я убежден, что наихудшим элементом в нашей культуре является чрезмерная концентрация на сексуальности и ее разносторонняя эксплуатация. Мы непрерывно подвергаемся воздействию всякого рода сексуальных образов, которые вызывают возбуждение, но одновременно и фрустрацию, поскольку возможность немедленной разрядки отсутствует. Чрезмерное сексуальное стимулирование вынуждает человека отсекать сексуальные чувства, чтобы они не раздавили его или не привели к потере контроля над собой. Но ведь чувства представляют собой жизнь тела, и поэтому невротический индивид, сексуальные чувства которого оказались подавленными, испытывает побуждение к тому, чтобы в поисках возбуждения и приятных чувств как-то проявить себя сексуально. Как правило, подобные проявления принимают форму изнасилований, злоупотребления детьми или порнографии. Читая лекции по вопросам морали и нравственности и проводя соответствующее обучение, мы никогда не сумеем справиться с указанными проблемами, поскольку их истоки находятся в утрате контакта с окружающей природой, а также с нашей собственной подлинной природой — с жизнью нашего тела. #page#

ГЛАВА 10. СТРАХ СМЕРТИ.

Каждый пациент сознательно или бессознательно боится потерять контроль со стороны эго и капитулировать перед собственным телом, перед собой, перед жизнью. У этого страха существует два аспекта: одним является страх перед душевной болезнью, другим — страх смерти. В главе 7 мы увидели, что страх перед психическим заболеванием берет свое начало в лежащем ниже порога восприятия подсознательном постижении того факта, что чрезмерные чувства могут подавить и сокрушить эго, результатом чего явится настоящее, неподдельное сумасшествие. Указанное осознание связано с тем, что этому индивиду довелось испытать в детстве, когда он был доведен почти до безумия исходящими от родителей враждебностью, домогательствами, путаницей и двойственными посылами, которым бывает подвержено столь значительное число детей. Аналогично, страх смерти также связан с весьма ранними переживаниями, при которых ребенок ощущает, что стоит перед лицом смерти, что он вполне может умереть. Подобное испытание оказывается настолько шокирующим для незрелого детского организма, что он в ужасе оцепеневает. Смерть не наступает, ребенок приходит в себя и возвращается к обычным делам, но память тела невозможно стереть, хотя в интересах выживания пугающие воспоминания оказываются выдавленными из сознания. Такого рода телесная память сохраняется в форме напряжений, тревоги и страха в тканях и органах тела, особенно в мышечной системе человека, в его мускулатуре.

Рассматривая тело человека, можно оценить масштабы владеющего им страха. Если тело сильно закрепощено и весьма ригидно, то такого человека можно описать как «напуганного до несгибаемости». Это выражение не просто метафора, а совершенно буквальная констатация состояния тела. Если закрепощенность или напряжения в теле сочетаются с отсутствием в нем витальности, жизненной силы, то можно сказать, что данный человек «напуган до смерти». Человек может быть напуган «до потери сознания», что представляет собой шизофреническое состояние. У других индивидов напряжение носит наиболее очевидный характер в области грудной клетки, которая чрезмерно выпячена, указывая на скрывающееся за этим паническое состояние. Большинство людей не ощущают, до какой степени они напуганы, пока им не начинает угрожать утрата любви или потеря безопасности. Однако чуть ниже поверхности страх всегда присутствует и находится наготове, воспрещая таким индивидам капитуляцию перед жизнью и перед собственным телом. Все они — борцы за выживание, шагающие по жизни узенькой тропинкой между чрезмерно большим количеством чувств, которое сопряжено у них со страхом перед душевной болезнью, и слишком малым количеством чувств, связанным со страхом смерти. Я выявил указанный страх смерти у всех пациентов, с которыми мне довелось работать, причем он проявлялся как глубокое бессознательное сопротивление глубокому дыханию и капитуляции перед собственным телом.

Впервые я столкнулся с подобным страхом смерти у одного из участников семинара для лиц, профессионально заинтересованных биоэнергетическим анализом. Это был мужчина в возрасте лет около тридцати пяти. Во время перерыва в занятиях он лежал запрокинувшись на хорошо вам известном биоэнергетическом табурете, а я, проходя мимо по какому-то делу, заметил у него на лице какое-то «смертельное» выражение, по поводу которого немедля подумал, что оно может брать свое начало только во встрече этого человека со смертью, имевшей место в весьма раннем детстве. Когда наши занятия возобновились, я спросил, не готов ли он обсудить сделанное мною наблюдение перед всей аудиторией. Мой слушатель согласился. В сделанном им сообщении упоминалось, что в то время, когда ему было около года, он едва не умер. Как он узнал из рассказов родителей, обстоятельства его болезни были таковы. Он вдруг перестал есть, а последовавшая за этим потеря веса оказалась настолько значительной, что его пришлось поместить в больницу, причем в критическом состоянии. Опрос родителей лечащим врачом выявил, что с рождения его вскармливали грудью, причем мать отняла его от груди непосредственно перед тем, как он заболел. Ему самому ничего не было известно о связи между двумя указанными событиями — изъятием из его рациона грудного молока и фактом тяжелого заболевания, — но я был полностью убежден в том, что лишение контакта с материнской грудью означало в данном случае для младенца лишение контакта со всем его миром и что никакого суррогата, никакого заменителя он не хотел принять. Далеко не каждый малыш, которого отнимают от груди, претерпевает настолько серьезную реакцию, что это может угрожать его жизни, но процедура отлучения от груди и перехода к соске может оказаться для младенца весьма травмирующей, как это хорошо известно многим матерям, кормившим детей собственным молоком. Многое в этих случаях зависит от степени чувствительности родителей к дискомфорту, испытываемому ребенком.

За минувшие годы я узнал от многих пациентов, что в детстве они боялись смерти, боялись, что могут умереть. Эти страхи обычно усиливались по ночам, когда они оставались в одиночестве в своей комнате или кроватке. Припоминаю, что и я сам в отрочестве опасался засыпать, дрожа от страха, что могу умереть во сне. Бодрствующее сознание было моей защитой и гарантией, что я ни в коем случае не умру; таков был мой личный способ сохранения контроля над ситуацией. По какой же причине едва ли не каждый ребенок питает аналогичные мысли? Откуда они берутся? Пережил ли когда-либо я сам болезнь или состояние, которое несло бы прямую угрозу для жизни? Я знаю, что перенес обычные детские болезни, но ведь очень значительная часть воспоминаний о самых ранних годах моей жизни оказалась погребенной и позабытой в результате своего рода подавления, которому подвержены столь многие из нас. И хотя мне доводилось испытывать в те времена и радость, продолжает сидеть во мне и печаль, порождаемая картинами моих самых ранних воспоминаний. Мое детство не было счастливым. И я убежден, что то же самое может сказать о себе большинство людей.

Дети, особенно малыши и грудные младенцы, нуждаются в безусловной, безоговорочной любви, если мы хотим, чтобы из них выросли здоровые взрослые люди. В яслях или иных детских учреждениях у малышей, которых хорошо кормят и содержат в чистоте, но не берут на руки и не играют с ними, может развиться сильнейшая анаклитическая [Анаклитический — связанный с выбором объекта либидуальной привязанности на основе сходства с лицами, выполнявшими в раннем детстве защитные или родительские функции. — Прим. перев.] депрессия, и они могут умереть. Приятный, доставляющий удовольствие физический контакт возбуждает тельце ребенка, стимулируя все его функции, особенно дыхание. Без подобного контакта базисная клеточная и протоплазменная деятельность в виде расширения и сжатия, которая характерна для дыхания, постепенно угнетается, что может привести к смерти. У младенца имеется такой постоянный контакт с матерью во время его пребывания в матке, и если после рождения он не возобновляется, то только что явившийся на свет малыш впадает в шок. Разумеется, не сыщется людей, которые бы верили, что новорожденный может выжить, не получая должной «физической» заботы и ухода, но мы далеко не в полной мере оцениваем, насколько каждый ребенок зависит от любовного единения с личностью матери. Любой разрыв связи с ней или даже угроза подобного разрыва влечет за собой шок для юного организма. Шок оказывает на все основные телесные функции парализующее воздействие, и это может иметь роковые последствия, если шоковое состояние окажется глубоким и затянувшимся. Впрочем, всякий шок представляет собой угрозу для жизненного процесса. Резкий и внезапный громкий звук может привести к тому, что малыш мгновенно впадет в шок. Его тело как бы закоченеет, и он перестанет дышать. Указанная шоковая реакция, иногда называемая рефлексом сильного испуга, наблюдается уже почти сразу же после рождения [В отечественной педиатрии указанное явление принято именовать «ларингоспазм» или «предрасположенность к судорожной готовности» и объяснять, в частности, нарушениями калиевого обмена. — Прим. перев.]. Как только шок проходит, малыш начинает плакать, что приводит к восстановлению дыхания. Разумеется, по мере того как младенец растет, его организм становится сильнее и его уже далеко не так легко ввергнуть в шоковое состояние одним лишь громким звуком. Однако даже взрослых людей можно сильно испугать неожиданным оглушительным ревом, после которого они на мгновение впадают в состояние шока.

Всякий раз, когда один из родителей громогласно кричит на маленького ребенка или попросту орет на него во все горло, это обязательно оказывает на тело малыша сильный отрицательный эффект. Можно даже точно сказать, когда именно ребенок в таком случае страдает от наступившего шока, поскольку в этой ситуации сперва его тело окаменевает, а затем он разражается рыданиями. Если на ребенка кричат достаточно часто, он вообще перестанет реагировать, поскольку успевает обучиться адаптации к данной разновидности стресса. Малыш добивается надлежащей нечувствительности, поддерживая в теле состояние закрепощенности или напряжения. Его теперь невозможно шокировать сильнее, поскольку он и так пребывает в состоянии перманентного шока, которое мы можем довольно легко распознать, потому что его дыхание перестает быть свободным и легким. В данном случае шок наступает не просто из-за пронзительного крика, а из-за угрозы, которую он несет для любовного единения ребенка с матерью. Точно такие же последствия может иметь ее гневный или враждебный взгляд, холодная манера обращения или заявление типа «мамочка тебя больше не любит». Физически наказывая ребенка шлепками, ударами или подзатыльниками, мы травмируем и шокируем его организм, поскольку эго малыша еще не развилось до такой степени, когда он в состоянии понять, что телесное наказание со стороны одного из родителей еще не означает окончательной гибели любви. Ребенок в результате реагирует на подобное родительское действие так, как если бы оно несло в себе угрозу для его жизни. Количество шоковых потрясений, которые приходится испытывать в условиях нашей культуры среднему ребенку, велико, и в отдельных случаях дети ломаются под воздействием деструктивного отношения со стороны своих собственных родителей.

Некоторые родители прямо-таки переполнены ненавистью к собственному чаду, однако большинство попеременно переходят от любви к враждебности и обратно. За вспышкой гнева почти наверняка последует какое-либо изъявление любви, которое заново убеждает ребенка в добром к нему отношении и восстанавливает в нем надежду, что его любовному союзу с родителем ничто не угрожает. По мере того как такому ребенку удается выжить и подрасти, он будет делать все необходимое для того, чтобы сохранить указанный союз или, точнее, связь с родителем, даже если для этого потребуется отказаться от собственного Я. Однако связь, основывающаяся на подчинении, никогда не является надежной, поскольку ребенок будет пытаться взбунтоваться, а родитель будет держать наготове угрозу разрыва. Никакой родитель не доверяет безропотно подчиняющемуся ребенку полностью, поскольку и мать, и отец знают — в том числе и по собственному опыту, — что за кулисами подчинения прячется ненависть. Да и ребенок ведает в недрах своего естества, что его ненавидят. С точки зрения ребенка, выживание требует отрицания подобной реальности — отрицания факта наличия угрозы для его жизни, страха смерти и собственного чувства уязвимости. Выживание требует также от ребенка предпринимать всяческие усилия для поддержания жизненно необходимой ему связи с родителем. Все это превращается в большую битву, которую данный индивид — будь то ребенок или уже взрослый человек — обречен вести на протяжении всей своей жизни, поскольку подобная модель поведения теперь становится структурно встроенной в его личность и в его тело, превращаясь тем самым в привычную жизненную установку.

В такой ситуации единственным, что мы действительно видим структурно встроенным в тело, является состояние шока, которое проявляется в воспрещении полноценного дыхания. Снаружи данный индивид вовсе не кажется находящимся в шоке. Для большинства наблюдателей он будет выглядеть функционирующим вполне нормально. Его дыхание кажется регулярным и осуществляемым без затруднений. Однако все это обстоит так лишь потому, что и его дыхание, и сама жизнь носят весьма неглубокий, поверхностный характер. Состояние шока наличествует на более глубинном уровне, выражаясь в задавленном бессознательном, в утрате страстности, в страхе перед капитуляцией, а также в напряженности и закрепощенности тела.

Капитуляция перед собственным телом означает на самом деле не более чем позволение телу дышать полностью и свободно. Страх перед капитуляцией связан с задержкой дыхания. Человек может заблокировать свободный дыхательный процесс, ограничивая либо вдыхание, либо выдыхание; в первом случае он препятствует проникновению воздуха в легкие, во втором — не дает ему полностью выйти оттуда. При этом в обеих ситуациях ограничивается количество кислорода, поглощаемого и потребляемого организмом, что ведет к ослаблению метаболизма, снижению энергетики тела и увяданию чувств. Стремление ограничивать вдыхание порой обнаруживается у шизофренических или шизоидных личностей, где оно сочетается с основополагающим чувством ужаса, последствием которого является паралич любой деятельности организма. В противоположность этому невротические личности испытывают затруднения с тем, чтобы дать воздуху возможность полностью выйти. Страх, которым блокируется полное выдыхание, — это в данном случае паника, отличающаяся от ужаса тем, что человек, впавший в паническое состояние, стремится побыстрее убежать от грозящей опасности, в то время как в случае ужаса он застывает на месте, словно глыба льда. В двух отмеченных вариантах страха оценка опасности сугубо различна. При ужасе опасность воспринимается как подавляющая и неотразимая угроза самому существованию индивида, а вот при панике опасность видится лишь как потенциальная, вероятная угроза существованию. У маленького ребенка паника чаще всего является результатом потери связи с матерью или отцом. Таким образом, малыш или ребенок постарше, оказавшийся разлученным с матерью толпой прохожих или оставленный ею на попечение постороннего человека, станет паниковать, пронзительно визжать или громко плакать в попытке восстановить прежний «образ жизни», который составляет для него фундамент безопасности. Когда связь с матерью восстановится, ребенок станет стараться сохранить ощущение того, что его жизнь безопасна и прекрасна. Он будет также пытаться сохранить доставшийся ему воздух, иными словами, будет держать свою грудь раздутой. Такая поза, которая допускает лишь мелкое, поверхностное дыхание, подавляет ощущение паники, давая ребенку ложное ощущение безопасности, — оно берет свое начало в способности сохранить, задержать, удержаться. При невротической структуре характера имеющийся страх подавляется, и индивид, вообще говоря, не осознает подлинной степени своего страха. Для шизоидной структуры характера попытка подавления страха менее эффективна по причине слабости эго, и такой человек зачастую осознает собственный страх. Однако у обоих типов характера испытываемый страх манифестируется в теле — в шизоидном теле он проявляется стиснутой, сдавленной грудью, а в невротическом, напротив, раздутой, как бы разбухшей грудной клеткой. При этом в первом случае грудная клетка является мягкой, в то время как во втором — жесткой.

Указанные различия важны для понимания тех страхов, которые препятствуют капитуляции перед собственным телом. Ужас налагает запрет на любое агрессивное действие, а поскольку дыхание представляет собой агрессивный акт, в котором организм всасывает в себя воздух, то степень интенсивности указанного акта всасывания воздуха является хорошим мерилом способности данного организма к агрессивным проявлениям, иными словами, к достижению того, в чем он нуждается или чего он хочет. С другой стороны, выдох является пассивным актом, сдачей позиций, расслаблением тех мышечных сокращений, которые обеспечили расширение грудной клетки. Из-за страха сдаться невротик во взрослой жизни держится за чужих людей точно так же, как в детстве он держался за мать. Все маленькие дети чисто физически держатся за своих матерей — за мамино тело или мамину юбку, — поскольку мама является для них основой безопасности. По мере того как они становятся старше и сильнее, в них начинает доминировать стремление обрести независимость и стоять на собственных ногах. Ощущение безопасности, воплощением которого прежде служила мать, заменяется ощущением безопасности, локализованным в собственном Я и в собственном теле. Однако ощущение безопасности, лежащее в собственном Я, развивается лишь до той степени, до которой маленький ребенок чувствовал себя в безопасности, пребывая в единении и союзе с матерью. Всякий раз, когда связь с матерью оказывается под угрозой, тело ребенка сжимается, а дыхание затрудняется. В результате ощущение нужды в матери становится еще более сильным, а зависимость от нее возрастает.

Паника может возникнуть и развиться каждый раз, когда жизнь индивида подвергается угрозе. При панике происходит потеря контроля над собственными действиями и поступками, как это наглядно наблюдается в случае человека, мчащегося в дикой горячке, чтобы улизнуть от грозящей опасности, и дышащего при этом быстро, судорожно и поверхностно. Отдельные люди, столкнувшись с угрозой для жизни, паникуют в большей степени, чем средний человек, в то время как немногочисленные индивиды с сильным ощущением внутренней безопасности могут в подобных ситуациях сохранить контроль со стороны эго и не впадать в панику. С другой стороны, имеются и такие лица, которые сильно паникуют в ситуациях, никак не угрожающих их жизни, например во время пересечения реки на автомобиле, движущемся по высокому мосту, или в момент, когда они в одиночку окажутся в окружении толпы. Паническое расстройство представляет собой общепризнанное и достаточно распространенное невротическое состояние; под него подпадают, к примеру, лица, которые не в состоянии сами, без сопровождающего выйти из своего жилища, не испытывая при этом интенсивной паники. Если мы хотим разобраться, почему какой-то человек начинает паниковать, оказавшись один вдалеке от дома или даже просто вне него, мы должны исходить из того, что указанное чувство возникает при попадании в опасную для жизни ситуацию. Поскольку возникновение панического чувства при выходе из дома на улицу ситуационно никак не обосновано и оно является иррациональным, нам приходится предположить, что текущие обстоятельства пробуждают телесное воспоминание о моменте, когда данное лицо, будучи ребенком, как раз находилось в. сходной обстановке, сулившей тогда угрозу для жизни. Вероятно, наиболее распространенной и типичной ситуацией такого рода является отрицательная материнская реакция на плач ребенка. Когда ребенок плачет, он взывает к своей матери, в которой сильно нуждается. Отсутствие реакции с ее стороны, какими бы резонами ни руководствовалась в этот момент мать, воспринимается ребенком как утрата матери, что, конечно же, угрожает его жизни. Побуждаемый и отчаянием, и неудовлетворенной потребностью, он станет плакать все сильнее и сильнее, все громче и громче, все дольше и дольше. Такой плач приводит к сильному расходу энергии, имеющейся у ребенка, в результате чего он может неожиданно оказаться в состоянии паники, утратить способность непринужденно дышать и начать судорожно хватать воздух. Чтобы спасти жизнь «хозяина», тело отсекает плач, задерживая дыхание с целью обретения контроля над ситуацией. После того как это проделано, чувство надвигающейся смерти временно отступает. Ребенок, будучи окончательно опустошенным, проваливается в сон, а со временем сознательное воспоминание об этом пережитом эпизоде будет подавлено, хотя тело ничего не забывает.

Единичный эпизод, конечно, не приводит к неврозу. К сожалению, сложившиеся обстоятельства таковы, что в нашей культуре многие дети страдают далеко не только в связи с отсутствием полноценного питания, а также обеспечения и поддержки, которые позволили бы им вырасти независимыми и зрелыми взрослыми; помимо этого, они еще испытывают угрожающее воздействие со стороны родителей, наказывающих своих чад за совершенно невинные проступки. Большинство сегодняшних родителей сами выросли в домах, где со стороны по меньшей мере одного, а то и обоих родителей имело место насильственное поведение. Не обладая собственной внутренней безопасностью и стабильностью, многие родители вымещают свою фрустрацию, разочарование и гнев на детях, которые в результате живут в состоянии постоянно действующей угрозы потерять родительскую любовь, равно как и в состоянии неизменного страха. Указанный страх проявляется в многочисленных эмоциональных или физических расстройствах, от которых страдают современные дети. Ничего удивительного, если единственное, что им оказывается известным, — это борьба за выживание.

Кто-то может возразить, что случаи, попадающие в поле моего зрения, по определению необычны и не служат представлением среднестатистического детства. Однако на самом деле никто не знает, что такое усредненный дом, за исключением тех, кто живет в нем, и даже член исключительно неблагополучной и несчастной семьи может отрицать фактическую глубину злоключений, которую ему довелось испытать. Люди, которые все же обращаются ко мне в качестве пациентов, — это совершенно средние, обычные люди, которых никто не стал бы рассматривать как психически больных или страдающих иными серьезными расстройствами. Они работают, могут состоять в браке, иметь детей и быть относительно преуспевающими в деловом и финансовом смысле. Но когда удается узнать их поближе, то начинаешь осознавать такую интенсивность ведомой ими борьбы и такую степень испытываемого ими несчастья, что сам оказываешься едва ли не в шоке. В качестве иллюстрации приведу историю детства и дальнейшей жизни одной из моих пациенток.

Алисе сейчас тридцать два года, и она замужем уже десять лет. Вот ее собственный рассказ: «Ребенком я всегда была сильно напуганной и нервной. Я чувствовала ненависть, исходящую от матери, и отторжение со стороны обоих родителей. Мать беспрестанно меня критиковала. Я ощущала себя ужасно одинокой, ничего не стоящей, забитой. Любое проявление эмоций, равно как и рассказ о любой проблеме моя семья встречала в штыки и обращала против меня, сперва трактуя случившееся как мою вину, а затем просто игнорируя все приключившееся. Во мне жило чувство, что я недостаточно хороша и никогда не смогу подтянуться до нормы.

Став подростком, я пыталась быть идеальной, но в результате только заработала бессонницу и разные проблемы с желудком. У меня появились беспокойство и депрессия. Я принимала препарат под названием хальцион для улучшения сна и различные лекарственные средства с целью облегчения желудочных расстройств. За долгие годы я прошла несколько курсов психотерапии, как индивидуальной, так и групповой, и добилась определенного прогресса, но мне по-прежнему были необходимы таблетки снотворного, чтобы заснуть и утром быть в состоянии функционировать и вести свою жизнь. Я продолжаю страдать от запоров и от мышечного напряжения в области диафрагмы, и во мне растет ощущение одиночества и пустоты, в результате которого я чувствую себя изолированной как в супружестве, так и в жизни».

Можно ли сомневаться в том, что ответственность за те проблемы, которые она испытывала в качестве взрослого человека, несли какие-то события ее детства? Во всяком случае, сама Алиса ни капли не колебалась по этому поводу. Однако при всем проникновении в данную проблематику, которое она обрела благодаря своим многочисленным терапевтическим курсам, в момент, когда я впервые увиделся с нею, она все еще чувствовала, что сама по себе не в состоянии зажить лучше и освободиться от прошлого. Отсюда возникал вопрос: какой именно страх приковывал Алису к ее прошлому настолько прочно, что она, невзирая на все свои немалые усилия, была сегодня по-прежнему не в силах освободиться и начать полноценно жить? Но прежде чем приступить к ответу на указанный вопрос, нужно с большей полнотой понять ее настоящее.

Когда Алиса пришла ко мне, в ее жизни совершенно отсутствовала радость и было очень мало удовольствия. Она страдала от сильного беспокойства и опасения потерпеть неудачу, для чего, казалось бы, имелись определенные основания, поскольку за истекшие десять лет ей — из-за неспособности нормально функционировать — пришлось сменить массу мест работы и специальностей. Но в то же самое время было ясно, что при той степени беспокойства, которая ей свойственна, Алисе было почти невозможно хорошо функционировать. Она попала в порочный круг. Беспокойство не позволяло ей удержаться на работе, а потеря работы, в свою очередь, способствовала росту ее беспокойства. Попав в этот капкан, Алиса превратила свою жизнь в отчаянную борьбу за выживание.

Путеводной нитью к разрешению ее конфликта было собственное заявление Алисы о том, что в отроческие годы она пыталась быть идеальной. Это усилие провалилось — что было неизбежным, поскольку никто не может быть идеальным. Но как только Алиса переставала стремиться к идеальности и совершенству, она тут же начинала воспринимать себя как ничего не стоящую и беспомощную особу. Это был настоящий ад, и я могу понять ее отчаянное стремление вырваться и освободиться. Но как? Попытки помочь ей стать сильнее, чтобы она могла еще усерднее стараться стать идеальной, привели бы только к дальнейшим осечкам и, соответственно, к еще большему отчаянию. Любые ее усилия в этом направлении, любые старания были обречены на неудачу. Прекращение попыток измениться, приятие себя такой, какая есть, внушало Алисе страх, но это был единственный путь, ведущий к душевному здоровью.

Первое, с чем Алисе следовало сразу же согласиться, был факт ее несчастья, который невозможно было отрицать, а также жгучая необходимость плакать. Когда я довел это до ее сведения, она ответила, что и так много наплакалась в своей жизни. Такой ответ почти стандартен и, несомненно, правдив, но встает единственный вопрос: насколько глубоким и горьким был ее прежний плач? Если плач столь же глубок, как испытываемая боль и печаль, то он полностью высвобождает человека. Боль сидела у Алисы глубоко в животе, пребывая в связи с ее кишечными неприятностями, но она ощущала ее и в области диафрагмы, где эта боль была обязана своим появлением полосе напряжения, которая не позволяла ни ее дыханию, ни плачу проникать глубоко в брюшную полость. А ведь это именно та зона, где располагаются наши наиболее глубокие чувства: наша самая бездонная печаль, наш самый сильный страх и наша наиболее всепроникающая радость. Ощущение сладостного жжения, которое сопутствует подлинной сексуальной любви, тоже воспринимается где-то глубоко в нижней части живота и кажется каким-то жаром, который вот-вот готов охватить и растопить все тело. Приятные ощущения в животе испытывают и дети, раскачиваясь на доске или на качелях, что, как известно, доставляет им огромное удовольствие. Но живот, являясь средоточием наслаждения и радости, одновременно представляет собой то место, где ощущается печаль кромешного отчаяния, возникающего тогда, когда радости не было и нет.

Чтобы обрести столь ценимую всеми нами радость, Алиса должна была настежь открыться собственному отчаянию. Если бы она сумела расплакаться от глубокого отчаяния, то смогла бы затем и испытать радость, которая придает жизни каждого человека ее подлинный смысл. Хотя мы должны признать, что в отчаянии есть много пугающего, нужно отчетливо осознавать, что оно берет свое начало в прошлом, а не в настоящем. Алиса пребывала в отчаянии, поскольку была не в силах стать совершенством и завоевать тем самым одобрение и любовь родителей. Владевшее ею отчаяние продолжало существовать и в настоящем, поскольку она до сих пор продолжала войну с целью преодолеть то, что считала собственными недоработками, слабостями и промахами, и наконец завоевать ту самую недостижимую любовь. В результате Алиса старалась преодолеть обстоятельства и победить свое отчаяние, что было неосуществимо, потому что отчаяние являлось ее подлинным, реальным чувством. Разумеется, человек может отрицать собственное отчаяние и жить иллюзиями, но такая концепция неизбежно развалится, а ее носитель погрузится в депрессию. Можно пытаться подняться выше отчаяния, но это приведет к подрыву собственного ощущения безопасности; с другой стороны, можно, напротив, принять и понять свое отчаяние, и только это избавляет человека от страха.

Принять собственное отчаяние означает почувствовать его и выразить данное чувство в рыданиях и словах. Плач представляет собой «выступление» тела с заявлением; слова исходят от разума. Если эти два проявления надлежащим образом совмещаются, то они способствуют интеграции тела и разума, что облегчает чувство вины и споспешествует свободе. При этом важны правильные слова. Ключевой является фраза «Нет никакого толку». «Нет никакого толку стараться; мне никогда не завоевать твоей любви», — вот формулировка, выражающая понимание того, что отчаяние представляет собой результат прошлого опыта. Однако большинство пациентов проецируют свое отчаяние в будущее. Когда они впервые ощущают собственное отчаяние, то часто это выражается примерно такими словами: «У меня никогда не будет того, кто бы полюбил меня» или «Мне никогда не найти себе пару». Они не понимают, что человек не может найти для себя любовь, как бы упорно он ни искал, и что чем больше в человеке отчаяния, тем меньше шансов, что другой человек откликнется на его зов положительными чувствами. Истинная любовь — это возбуждение, ощущаемое человеком в предвкушении того наслаждения и радости, которые ему предстоит испытать в результате близости и контакта с другим человеком. Мы любим тех, с кем нам хорошо; мы избегаем тех, чье присутствие болезненно для нас.

Проблема Алисы состояла в том, что она боялась своего отчаяния, поскольку на глубинном уровне оно было для нее связано со смертью. Почти всю свою жизнь она просуществовала на волосок от отчаяния, будучи слишком напуганной, чтобы ощутить его. Она походила на человека на морском берегу, который позволяет себе лишь чуть-чуть намочить ступни из страха оказаться сметенным и захлестнутым мощью океана. Это море представляет собой символ наших глубочайших чувств — печали, радости, сексуальности. Оно является источником жизни, и только капитулировав перед ним, человек может вести полнокровную жизнь. Глубоко погрузиться в собственное отчаяние — значит окунуться в недра собственного живота, который, будучи в данном случае представлением моря, также является источником и носителем жизни. Ни один взрослый человек не утонул в собственных слезах, хотя страх утонуть лежит в основе паники. Младенец, отрезанный от всякого любовного контакта, неизбежно погибнет; очень маленький ребенок в подобной ситуации тоже может умереть, поскольку его тело нуждается в постоянном контакте с матерью и в поддержке с ее стороны. Ребенок постарше, который из-за недостаточного внимания со стороны тех, кто должен его любить, оказался близок к смерти, но все-таки выжил, становится невротиком. Он будет существовать на грани отчаяния и паники на протяжении всей своей жизни, если только не сумеет избавиться от страха, повторно пережив давнюю детскую травму и обнаружив, что и теперь он не умрет от нее.

Необходимо понять, что хотя беседы и рассуждения по поводу страха смерти и необходимы для оказания пациенту помощи в понимании его проблемы, сами по себе они недостаточны для ликвидации страха. Говорить ребенку, что ему не надо бояться темноты, потому что там, в темном месте, никого нет, не всегда помогает, поскольку, хотя во мраке комнаты действительно нет никакого внушающего страх существа, оно все-таки имеется — во мраке бессознательного у ребенка. Проникнуть в собственное бессознательное — значит опустить все испытываемые чувства глубоко в живот с помощью глубокого дыхания. По мере продвижения дыхательной волны при выдыхании вниз, по направлению к тазу, человек в состоянии ощутить чувства, заблокированные в этой области. Можно почувствовать, что тебя не любили и что ты мог умереть, однако, испытывая от такого осознания печаль, человек может одновременно понять, что на самом деле он все-таки не умер. Для взрослого человека быть нелюбимым отнюдь не означает смертного приговора. Он может любить себя и капитулировать перед собственным Я. Зрелая пятидесятилетняя матрона, мать семерых детей, сказавшая мне: «Если никто не будет любить меня, то я умру», — являет собой пример патетической личности, которая боится жить в такой же степени, как и боится умереть.

Во время работы с Алисой я еще не понимал, насколько глубок в людях страх смерти, так что, хотя я и мог оказать ей помощь применительно к невротическому аспекту ее проблемы, а именно: применительно к вечному стремлению достичь совершенства, — но он был не в силах помочь ей взглянуть в лицо глубинному и определявшему ее состояние страху смерти, который как раз и порождал у нее неосуществимое побуждение стать идеалом. Алиса добилась в терапии со мной некоторого прогресса в плане понимания собственных проблем и появления у нее ощущения несколько большей внутренней силы, но я был неспособен подать ей руку помощи в том, чтобы прорваться к подлинным глубинам ее естества. Большинство терапевтов могло бы счесть такой исход общения с пациентом вполне удовлетворительным, но при отсутствии в естестве и теле пациента прочного фундамента всегда продолжает существовать опасность рецидива отчаяния, поскольку этот человек не в состоянии ощутить радость жизни. Конечно, нет и речи о том, чтобы в процессе терапии можно было систематически, что называется, в плановом порядке, добиваться прорывов и переломов, которые в конечном итоге позволят пациенту избавиться от сидящего в нем страха смерти, а также отчаяния. Но я верю, что для терапевта весьма важно понимать глубину отчаяния у обитателей современного мира, а также иметь ,в своем арсенале нужные средства и нужную степень понимания, которые позволят справиться с этим скверным чувством. Описываемый далее клинический случай проиллюстрирует принцип, применяемый мною для преодоления указанной проблемы.

Каждый пациент нуждается в прорыве сквозь барьер, создаваемый страхом смерти, и Нэнси смогла прорваться через него. Это была пятидесятилетняя женщина с личностью пограничного типа. На протяжении всей своей жизни она испытывала анорексию (отсутствие аппетита), и все ее функционирование может быть кратко описано как маргинальное. Нэнси добилась упомянутого прорыва после нескольких лет терапии, в течение которых она обрела волю к борьбе за собственную жизнь. Мы вместе проделали значительную работу, чтобы помочь ей лучше дышать, выражать чувства печали и протеста, а также постоять за себя в негативных жизненных ситуациях. Однако ее чувства никогда не становились достаточно сильными, поскольку дыхание никогда не достигло достаточной глубины.

Как-то она лежала в запрокинутой позе на биоэнергетическом табурете и вдруг начала издавать продолжительный звук, который неожиданно прекратился как раз в тот момент, когда он, казалось, вполне мог перейти в глубокие рыдания. Нэнси почувствовала себя при этом очень напуганной и сказала: «Становится очень темно. Я чувствую, что вот-вот умру». Такое чувство могло бы испугать кого угодно, но почему она ощутила приближение смерти как раз в тот момент, когда ее дыхание на самом деле стало интенсивнее? Ответ состоит в том, что углубленное дыхание затронуло в Нэнси тот страх смерти, который и до этого всегда существовал в ней. Будучи ребенком, она едва не умерла. Рассказанная ею в этой связи история показалась мне интересной. Когда моей нынешней пациентке было где-то около двух лет, она была пухленькой, миловидной маленькой девчушкой. Мать Нэнси, видя, как дочка набирает вес, перепугалась, что та, когда вырастет, будет толстой, как это случилось с ее сестричкой. Действуя из соображений, продиктованных этим опасением, мать стала ущемлять маленькую дочурку в еде, преследовала ее за переедание и настолько запугала и затравила бедную девочку, что та совсем потеряла аппетит и вообще разучилась есть. Когда мать увидела, что ее бедное дитя теряет в весе и худеет на глазах, она запаниковала и начала уже уговаривать доченьку поесть и не пренебрегать пищей, но безрезультатно. Дело закончилось тем, что малышка в критическом состоянии очутилась в больнице. #page#

Я не испытывал ни секунды сомнений, что анорексия Нэнси явилась итогом всего указанного эпизода. Когда она обратилась ко мне, чтобы полечиться, то по-прежнему страшно боялась поправиться. Однако на самом деле ей было очень трудно набрать вес. В первую очередь это означало бы, что она обрела тело и стала кем-то весомым и видным, превратившись в заметную личность, по крайней мере чисто зрительно. Результатом этой метаморфозы могла бы явиться конфронтация с матерью, которую Нэнси все еще до ужаса боялась. Важный перелом произошел через несколько сеансов после той нашей встречи, в ходе которой она испытала и ощутила присущий ей страх смерти. Я неоднократно и настоятельно убеждал Нэнси, что во время сеанса никакой опасности умереть для нее не существует. Я втолковывал ей, что произошло следующее: став глубже дышать, она ощутила скопившийся в ней ужас и прекратила дыхательные движения, тем самым отрезав поступление кислорода в мозг. Это, в свою очередь, породило ощущение тьмы. Единственное, что действительно могло бы с ней случиться, — это легкий обморок, при котором она бы «отключилась», а это, в свою очередь, немедленно привело бы к самопроизвольному возобновлению дыхания, после чего сознание тут же полностью вернулось бы к ней. Когда во время очередного сеанса мы возвратились к указанному упражнению, Нэнси все еще испытывала ощущение темноты и страх умереть, но уже в меньшей степени. В этот момент между нами сложился прочный терапевтический альянс, который дал ей возможность поверить в мое лидерство. В ходе третьей попытки, когда Нэнси лежала на кровати, пиная ее что есть мочи и стараясь завопить, из нее вдруг вырвался глухой, но сильный звук, сразу же перешедший в глубокие рыдания, исходившие из живота. Когда плач прекратился, она воскликнула: «Я не умираю! Я не умираю!» Нэнси почувствовала в этот момент, что, наконец, прорвалась сквозь свой страх, который часто преследовал ее, связывая по рукам и ногам и не давая полноценно жить. Ее мужество и готовность иметь дело с разными своими жизненными ситуациями заметно возросли, поскольку в животе у нее возникло хоть немного чувства — которое мы могли бы описать как «сидящее в кишках». Но пока не могло быть и речи о том, чтобы весь страх Нэнси улетучился. Она заглянула своему страху смерти в лицо, не побоялась вступить в преисподнюю, а теперь ей предстояло поработать, чтобы благополучно пробраться через нее.

Один из моих пациентов как-то рассказывал об инциденте, который имел место с его дочерью, милой девчушкой пяти лет. Она играла со своими родителями в мяч и получала от этого бесконечное удовольствие. Ее младший братик, которому было года два и который наблюдал за происходящим, захотел занять ее место. Сестра отказалась отдать малышу мяч, а когда родители начали настаивать, швырнула в того объектом спора. Она, конечно же, не попала, но зато попало ей — отец сурово отчитал ее, говоря, что девочка ни в коем случае не должна так поступать, поскольку может причинить братику вред. Отцовский выговор стал для нее шоком, и она начала громко вопить. Отец же, полагая ее реакцию иррациональной и ничем не обоснованной, велел дочери перестать надрываться, отчего издаваемые ею звуки стали только громче. Желая дать ей достойный урок, он завел дочь в просторный туалет и захлопнул дверь, сказав, что она может выйти оттуда, когда прекратит реветь. Через парочку минут она действительно прекратила, но не вышла. Обеспокоенный отец распахнул дверь и обнаружил ее на полу — белую как мел и буквально задыхающуюся. Родители поспешно доставили девочку в близлежащую больницу, где врач прописал ей сильнодействующее бронхолитическое средство. У нее случился астматический приступ, который вполне мог стать причиной смерти. Будучи не в силах перестать отчаянно плакать и опасаясь, что ей никогда не выбраться из туалета, она испытала паническую реакцию, в ходе которой ее бронхи сжались, так что она практически потеряла способность дышать. Эта маленькая девочка пребывала в шоковом состоянии.

Мне довелось работать со многими астматиками. Как только они приступают к выполнению любого упражнения, способствующего углублению дыхания, вроде плача, нанесения пинков или испускания воплей, они начинают сопеть и тут же извлекают свой ингалятор, который на короткое время ослабляет бронхиальный спазм и дает им возможность легче дышать. Однако это приспособление никак не устраняет склонность к спазму, который представляет собой чисто паническую реакцию, возникающую в момент, когда их дыхание становится глубже. Поскольку у этих больных вырабатывается сильный страх на появление сопения, которое знаменует собой начало астматического приступа, они приписывают возникновение указанного страха своей неспособности дышать. Отчасти такое истолкование верно, но столь же верно и то, что именно страх порождает у них неспособность дышать. Это давнишний, детский страх того, что тебя отвергнут или прогонят за плач, за громкие вопли или за чрезмерные запросы. Указанное вокализованное проявление, которое оказалось в интересах выживания подавленным, вновь активируется за счет глубокого дыхания. После того как такой страдающий астмой пациент уразумевает изложенную динамику, его страх убавляется. Теперь я уже оказываюсь в состоянии подстегнуть моих астматиков к тому, чтобы издавать более громкий плач и вопли, и они делают это без каких-либо болезненных осложнений. Даже при появлении умеренного сопения я отговариваю их от пользования ингалятором, стараясь уверить в том, что если они не впадут в панику, то будут вполне в состоянии дышать без всяких затруднений, не прибегая к помощи своего «спасителя». К их полнейшему восторгу, в преобладающем большинстве случаев так оно и бывает.

Алису, о которой я как раз недавно рассказывал, нельзя назвать типичным примером «стандартного» панического пациента. Грудная клетка у нее не была раздувшейся, и она испытывала больше затруднений с вдыханием, нежели с выдыханием. Владевший ею страх был гораздо глубже и граничил с ужасом, что являлось реакцией скорее на конкретную враждебность матери, нежели на общее отторжение и заброшенность. Алиса может быть описана как пациентка в пограничном состоянии с сильной тенденцией к шизофреническому расщеплению личности и к диссоциации от собственного тела. Основополагающим, базисным страхом была у нее боязнь оказаться убитой, а не просто отверженной или покинутой. Такого рода страх глубже и интенсивнее, и для его преодоления требуется мобилизация заметно более сильного гнева.

В составе паники присутствует также и страх смерти, но в меньшей степени. Чтобы помочь пациентам соприкоснуться с коренящейся в них паникой, я применяю метод, довольно подробно описанный в главе 3. Вкратце он состоит в следующем. Пациент ложится запрокинувшись на биоэнергетический табурет и издает звук, который выдерживается как можно дольше. В самом конце этого звука он пытается зарыдать. Если ему удается прорваться к рыданию, то он сталкивается со своим страхом утонуть в бездонной печали или оказаться сломленным отчаянием. Чтобы защититься от указанных чувств, тело пытается воспретить процесс дыхания. Стенка грудной клетки становится жестче, и бронхи сжимаются. В этот момент пациент ощущает панику. Лиза, испытавшая подобную панику на себе, описывала свое состояние так: «Я почувствовала, что не могу дышать. И грудная клетка, и горло ощущались как страшно жесткие». Однако она ничуть не распознала, что в этот миг повторно переживала одну свою детскую травму. К сказанному выше Лиза добавила: «Мне знакомо данное чувство (жесткости грудной клетки). Это настолько глубокая рана, что я даже не знаю, только ли я хочу умереть или уже начинаю умирать на самом деле. Это такая тихая боль, маленькая интимная преисподняя». Потом она пояснила, что в детстве была предоставлена самой себе. Ни один из родителей не проявлял к ней ни малейшего интереса и даже не осознавал, что она борется и несчастна. Им был нужен счастливый ребенок, и Лиза натянула на лицо счастливую, улыбчивую маску, которая должна была спрятать гнетущую ее печаль и отчаяние. Позволив себе горько плакать, она ощутила привкус свободы в том, что отбросила, наконец, постылую маску. Лиза никогда не была замужем и не испытала экстаза любви. Она не отваживалась или просто не смела открыть свое сердце любви — слишком много боли скопилось в нем. Но страх перед этими залежами боли может уйти лишь после того, как вся собравшаяся боль будет испытана и прочувствована. В тот период, когда Лиза самостоятельно постигала и даже высказывала эти проницательные суждения, она встретила человека, к которому почувствовала неподдельную любовь.

Салли являла собой пример женщины, туловище которой от головы до самого таза было настолько узким и закрепощенным, что я воспринимал ее облаченной в смирительную рубашку. У нее была крепкая, хорошей формы голова и довольно широкое, приятно выглядящее лицо. Ноги и стопы тоже были вполне изящными и в то же время сильными. Принимая во внимание ее ширококостное лицо и здоровые ноги, узость торса нельзя было интерпретировать как свойственную ей натуральную недоразвитость тела, а следовало видеть в этом результат каких-то травматических воздействий детского периода, которые повлияли на ограничение формирования ее грудной клетки и таза. Указанное ограничение оказалось столь сильным, что стало у Салли причиной сильной стесненности дыхания. Невзирая на пониженную величину жизненной емкости легких, Салли отнюдь нельзя было назвать женщиной слабой. Мускулатура у нее была хорошо развита и вполне позволяла справиться со значительными физическими усилиями. Напряженность торса выполняла особую функцию, а именно служила ограничению любых неистовых или необузданных вспышек, связанных с возможным применением насилия. Заметим, что смирительные рубашки применяются в психиатрических лечебных учреждениях как раз для этой цели. Салли представляла собой даму в смирительной рубашке.

Она обратилась ко мне как к терапевту в надежде научиться, как противодействовать окончательному распаду, который в тот момент угрожал ее супружеству. Брак Салли вовсе не принадлежал к числу счастливых, однако перспектива остаться в одиночестве все равно пугала ее. Своего мужа она характеризовала как ненадежного. Он постоянно менял работу, и Салли к тому же подозревала его в неверности. Он был в большей степени мальчиком, нежели мужчиной. В их семье именно Салли была тем человеком, на ком лежала вся ответственность и кому приходилось зарабатывать деньги, вести дом и заботиться о ребенке. Этот брак не мог функционировать нормально, потому что Салли ощущала себя используемой, а ее супруг считал себя попавшим в западню. На требования Салли более ответственно относиться к жизни он реагировал неизменными обещаниями, которые никогда не сдерживал. Когда они в конце концов разъехались и стали жить отдельно, Салли впала в сильную депрессию, сопровождавшуюся суицидальными мыслями. Она не могла согласиться с тем, что оказалась одна, и при этом не видела для себя возможности найти другого мужчину. Невзирая на то обстоятельство, что мужчин влекло к ней, Салли все равно чувствовала себя покинутой. На глубинном уровне эта пациентка все еще воспринимала себя как отвергнутого ребенка. В то же время на поверхности она продолжала вполне эффективно работать и справляться со своей непростой жизненной ситуацией.

Однако психотерапия занимается вовсе не тем, чтобы «противодействовать» каким-то обстоятельствам, как того ждала Салли. Жизнь должна стать для человека чем-то более важным, нежели просто вопросом выживания. Нам нужно найти в жизни немного радости, в противном случае нам предстоит предаться депрессии, которая может сделать проблематичным даже само выживание. Салли не ощущала ни крупицы радости; жесткая закрепощенность ее тела препятствовала всякому ощущению свободы и легкости. Этой женщине нужно было избавиться от сковывавшей ее мышечной смирительной рубашки, но для того чтобы помочь ей достичь этого, следовало многое узнать. Нужно было разобраться в тех событиях ее жизни, которые привели Салли к тому, что она оказалась обряженной в своего рода психологическую смирительную рубашку, и понять те силы в личности моей пациентки, которые удерживали ее в таком состоянии.

Когда я стал расспрашивать Салли о деталях ее биографии, она рассказала мне историю, которую узнала от своей матери. Салли была последним ребенком из той троицы детей, которыми обзавелись ее родители, причем она была на восемь лет младше следующей по старшинству сестры. В момент рождения — а она появилась на свет в небольшой деревеньке, в скромном доме, расположенном в сельской местности, — Салли выглядела настолько слабенькой и была такой иссиня бескровной, что мать была убеждена в ее неспособности выжить. По этой причине на нее не особо обращали внимание. Но она не только не умерла, но даже оказалась на деле ребенком вполне жизнеспособным и полным витальности. Сама Салли всегда истолковывала свой страх оказаться отверженной именно этими событиями, но по мере углубления в подробности ее прошлого для меня отчетливо проявлялись совсем другие аспекты страха этой женщины перед тем, что ее покинут. Когда девочке было четыре года, то есть во время критического эдипова периода жизни, отец ушел из дома. Мать в очередной раз обвинила его в безответственности и в том, что у него водились другие женщины. В этом плане собственный опыт Салли, казалось, полностью воспроизводил то, что приключилось с ее матерью. Однако отец Салли время от времени навещал семью. Она припоминала, насколько была счастлива и возбуждена тем, что снова видела отца, и как чувствовала себя расстроенной, когда тому снова приходилось покидать их. В процессе терапии она частенько затрагивала эту тему. Во время одного из сеансов я, в частности, услышал от нее такие слова: «В тот миг, когда мужчина оставляет меня, я чувствую себя умирающей. В случае стычки или ссоры с мужчиной я чувствую, что если он сейчас уйдет, то я просто возьму и умру».

Когда в процессе терапии Салли научилась плакать, то нередко сопровождала плач словами: «Не покидай меня, папочка». Она признавала, что ждала от отца любви, поддержки и защиты, которых, как ей чувствовалось, не получала от матери. Когда отец бросил семью, матери пришлось пойти работать, а Салли оставляли на попечении бабушки, вызывавшей у девочки настоящий ужас. Однажды ей приснилось, что она стоит на морском берегу и видит, как к ней приближается бабушка. Салли померещилось, что та собирается ее убить. В этом сновидении у нее было побуждение броситься в море и утопиться. Салли помнила также происшествие, когда бабушка промывала ей волосы в очень горячей воде, из-за чего она стала вопить от боли и пыталась вынуть голову из бадьи. Но бабушка снова затолкала ее голову в кипяток, говоря, что вода должна быть достаточно горячей, чтобы в ней погибли все вши. Старуха обращалась с Салли весьма сурово и вечно угрожала покончить с собой, если внучка не будет «хорошей», послушной девочкой. Чтобы сделать эту свою угрозу более эффективной и правдоподобной, бабуся всегда носила при себе маленькую коробочку, якобы наполненную всякими ядовитыми травами, которые она угрожала съесть всякий раз, когда Салли плакала или протестовала против чего-нибудь. Неспособность заплакать или энергично воспротивиться незаслуженному отношению к себе до сих пор продолжала присутствовать в личности Салли, и причиной тому было серьезное ограничение дыхания, вызванное сильным напряжением в ее грудной клетке и в гортани.

Освободить Салли от указанного напряжения было отнюдь не легкой задачей, поскольку большое мышечное напряжение вело у нее к иммобилизации агрессивности. Взбунтоваться означало для нее накликать на себя какую-то беду, которая, как ей казалось, приведет к тому, что ее покинут или даже убьют. Сама она достаточно отчетливо понимала, что ее проблемы произрастают из раннего детства и что страх оказаться убитой является совершенно беспочвенным применительно к обстоятельствам ее сегодняшней жизни; в то же время боязнь попасть в разряд брошенных и отвергнутых представлялась ей в данный момент совершенно реальной и обоснованной. Большинство пациентов предаются панике при одной мысли о том, что они могут очутиться в одиночестве или утратить любовь, притом, что многие из них вполне благополучно существовали одни на протяжении какой-то части жизни. Салли противилась этому страху, питая надежду найти кого-то, кто станет любить ее и кому она будет послушно подчиняться так же, как поступала по отношению к бабушке. Однако подчиненность подрывает любые человеческие взаимоотношения и дает новую жизнь страху оказаться отвергнутой и покинутой. Если и у другого человека имеются такие же страхи и такая же потребность в контакте, то отношения подобной пары превращаются во взаимную зависимость, которая является не более чем суррогатом любви. Салли и ее муж находились именно в таких отношениях.

Вслед за распадом своего брака Салли влюбилась в другого мужчину, который на поверку оказался едва ли не точной копией ее бывшего мужа, равно как и отца, — таким же безответственным и нечестным. Начал он с самой высокой ноты, провозгласив супруге свою вечную любовь, которая оказалась на деле в большей мере словами, чем чувством. После того как Салли изобличила его во лжи и их отношения прекратились, она впала в глубокое отчаяние, испытывая при этом чувство, что она не в состоянии продолжать все эти поиски и посему ей предстоит умереть. Моей пациентке заметно помогло, когда я обратил ее внимание на следующую закономерность: тот, кто ждет, что его спасут, кончает тем, что его проклинают. Ей вовсе не нужен никакой мужчина, и она сама куда как способна стоять на собственных, к тому же крепких ногах. Но она сопротивлялась и отказывалась занять указанную позицию, поскольку такой выбор требовал от нее взглянуть прямо в лицо собственному отчаянию — отчаянию в связи с тем, что ее отец никогда не возвратится и что ей, быть может, никогда не суждено найти мужчину, который бы любил ее. Она была в состоянии воспринять реальность своей ситуации на сознательном уровне, но не на эмоциональном, поскольку ощущала ее как чрезмерно болезненную и пугающую. Салли боялась, что, согласившись с фактом измены со стороны своего отца, своего мужа и своего последнего поклонника, она спустит с привязи дремавшую в ней нестерпимую, смертельную ярость против них, которая выплеснется бешеной вспышкой гнева, воспринимаемой ею самой как грядущее безумие. Чтобы не дать подобному случиться, она заранее заковала себя в психологическую смирительную рубашку. Однако, если в детстве предоставление выхода своей ярости и могло быть для Салли опасным делом, сейчас это соображение потеряло силу — и для той женщины, которой стала Салли, и для той ситуации, в которой она теперь находилась. В качестве моей пациентки она без всякого риска могла разрядить свою ярость, нанося по кровати пинки и удары руками за все то, что ей довелось пережить на своем веку. Тем она и занималась, но, помимо этого, Салли также выражала сильный гнев в мой адрес за то, что я не воспринимаю ее чувство отчаяния настолько серьезно, как ей бы того хотелось. Она негодовала по поводу моего утверждения, что все средства преодоления ее проблем имеются в ней самой. В своих негативных чувствах она отождествляла меня с собственной бабушкой, требовавшей в свое время зрелой жизненной установки от очень опечаленного и запуганного ребенка. Я же, в свою очередь, не уставал подчеркивать, что ей нужно быть более реалистичной и зрелой, принимая свое отчаяние как данность, которая берет начало в ее непростом прошлом, и позволяя себе горько плакать и тем самым облегчать и снимать свою боль. Что ж, отношение Салли ко мне лишний раз подтверждало старую истину: подавленный гнев пациента часто изливается на того человека, который пытается нести помощь.

В главе 3 я настоятельно подчеркивал, насколько важно добиться у пациента плача, и показал, что это вовсе не так легко сделать, как кому-то может подуматься. У большинства детей выражение печали не одобряется старшими, а кое-кого из них попросту бьют, если им случится заплакать. В результате подобной «выучки» у таких детей развивается жесткая, стянутая верхняя губа, а многие даже гордятся тем, что обладают способностью не сломаться и не заплакать тогда, когда им причиняют сильную боль. Выражение своей печали с помощью слез и плача представляет собой один из способов поделиться своими чувствами с другими. Независимо от того, как могут высказаться по этому поводу отдельные конкретные лица, наблюдающие плач, большинство людей реагируют на плачущего человека позитивно. Окружающие могут даже попытаться поддержать и укрепить его слабеющий дух, и редко человека осуждают или отталкивают за то, что у него брызнули слезы. Однако в целом наше нынешнее общество отчасти напоминает бредущие вразброд остатки разгромленной армии, пытающиеся добраться домой после поражения, причем считается, что шансам беглецов выжить угрожает всякое проявление слабости воли. «Держись, продолжай стараться, не поддавайся, выше голову». Все эти призывы имели бы смысл в случае преследования со стороны врага или, если держаться поближе к житейским реалиям, в ситуации, когда неподалеку имеется надежный и безопасный дом, где нас ждут. Но в этом мире нам не дано найти никакой подлинной безопасности нигде, кроме как в своем собственном Я. Богатство, положение и власть — все это вовсе не ответы на основополагающее, глубинное чувство отчаяния и отсутствия безопасности. На самом деле именно усилия по преодолению собственного отчаяния и ощущения опасности чуть ли не гарантируют устойчивое присутствие указанных чувств в составе личности.

Когда Салли стала ощущать свое отчаяние, я предложил ей улечься на биоэнергетический табурет и дышать. Затем я попросил ее пронзительно вопить следующий текст: «Все это без толку! Мне никогда не найти того, кто бы защищал и любил меня!» Когда она стала это делать, то разразилась очень глубокими рыданиями и неожиданно обнаружила, что ей перестает хватать воздуха. Плач тут же прекратился, и единственное, что она смогла произнести вместо предложенной мною тирады, были слова: «Я не могу дышать, я не могу дышать» и «Я сейчас умру». Но на самом деле она дышала, и даже глубже, чем когда-либо перед тем, как приступила к терапии. Ей, правда, в этот конкретный момент действительно не хватало воздуха, но данное явление служило воплощением ее желания жить, а не просто выживать. Недостаток воздуха можно также истолковывать как результат конфликта, существовавшего в личности Салли: капитулировать перед собственным горем и перед страхом, что ее могут бросить, если она так поступит, или продолжать неустанную борьбу. Я поддерживал вариант капитуляции, веля ей целиком отдаться плачу. По мере следования этому указанию ее плач становился все мягче и глубже. Когда Салли начала хватать воздух, ею овладело ощущение паники, но это паническое чувство исчезло по мере того, как она полнее отдавалась плачу. Я мог при этом наблюдать, как грудная клетка моей пациентки становилась не такой жесткой, а живот расслаблялся. Потом я предложил ей немного заняться пинками, а также упражнением на заземление, чтобы поддержать дыхание таким же глубоким. Когда она закончила делать последнее из этих упражнений, ее лицо приобрело какое-то необычное выражение. От него исходил свет, которого мне никогда раньше не приходилось видеть. Глаза у нее сияли. И она сказала совсем простые слова: «Я чувствую себя хорошо».

У людей всегда возникает чувство паники, если волна сильного выдыхательного движения не в состоянии свободно пройти через диафрагму в брюшную полость. Она блокируется по причине сокращения диафрагмальной мышцы, что может оказаться болезненным и вызывать ощущение тошноты. Важно располагать пониманием этой реакции, если хочешь помочь пациентам глубоко дышать. Тошнота и ощущение, что тебя вот-вот вырвет, развиваются при столкновении упомянутой дыхательной волны с напряжением в диафрагме, или, иначе говоря, грудобрюшной преграде, которое действует подобно каменному волнолому, заставляющему набегающую волну отскочить и двинуться в противоположном направлении — в данном случае вверх. Если указанная волна проникает через диафрагму в брюшную полость, она попадает в психологическую преисподнюю, в мир тьмы. В мифологии диафрагма, которая по форме напоминает купол, часто видится представляющей поверхность земли. Но ведь всякая жизнь, прежде чем появиться на свет, берет свое начало во тьме земли или матки. Мы боимся темноты, поскольку ассоциируем ее со смертью, с вечной темнотой, царящей в матке и в преисподней. Одновременно это еще и мрак ночи — того времени, когда сознание умирает и мы отправляемся спать, чтобы на следующее утро заново родиться свежими и бодрыми. Отказ от сознания, присущего эго, пугает многих людей, которые испытывают трудности, если нужно окунуться в сон или в любовь. Те индивиды, кто в своем бессознательном не напуган до смерти, могут опуститься в психологическую преисподнюю брюшной полости и найти там радость и экстаз, которые сулит человеку его сексуальность. Если ты хочешь найти радость, то нужно найти в себе мужество, причем немалое, и бросить вызов херувиму с пламенным мечом обращающимся, который охраняет вход в сад Эдема — наш земной рай.

Спустя две недели, когда Салли пришла на очередной сеанс, она рассказала, что обретенное было хорошее самочувствие исчезло. Я уверил ее, что оно непременно вернется к ней, если она снова сможет выразить свое горе и отчаяние. Лежа на кровати и изо всех сил пиная ее, она визгливо вопила: «Я устала стараться! Все это ни к чему! Я больше не в силах этим заниматься!» Опять эти пронзительные крики позволили ей открыться недолгому, но глубокому плачу, но на сей раз, разрешив себе заплакать, Салли не ощутила никакой паники. К концу сеанса она вновь почувствовала, что ее телу становится хорошо. На самом деле заявление Салли «Я устала стараться» было вполне уместным применительно к ее нынешней жизненной ситуации. На службе от нее часто требовали работать сверхурочно и даже брать работу домой, что мешало ее желанию проводить побольше времени с сыном. Невротическая личность Салли не позволяла ей протестовать. Подчинение для неё означало выживание, и это было единственное, что она твердо усвоила. Однако по мере того, как благодаря все более глубокому плачу и дыханию у нее росли жизненные силы, Салли стала гораздо острее ощущать болезненность своей текущей ситуации, равно как и гнев против этой ситуации. Укрепившись благодаря этому чувству гнева, она в один прекрасный день вступила в конфронтацию со своим хозяином, который, к ее крайнему удивлению, не высказал никаких возражений, когда она отказалась работать сверхурочно иначе чем в действительно аварийных и срочных случаях.

Моей пациентке по-прежнему надо было еще очень много работать со своим телом. Его закрепощенность заметно пошла на убыль, но ему все еще было далеко до полноты удовлетворенности. Салли уже была в состоянии различать свет в конце туннеля, но до этого долгожданного конца было еще ох как далеко. Ей надо было продолжать проделываемую работу: дышать — для еще большего расширения грудной клетки, пронзительно вопить — для еще большего раскрытия своей гортани, плакать — для смягчения живота. Эту работу следовало продолжать в течение длительного времени, чтобы усилить в ней ощущение безопасности и углубить испытываемую радость. В ней все еще крылись значительные и нуждавшиеся в выходе запасы гнева против бабушки — за то, что пугала ее, против матери — за то, что игнорировала ее, против отца — за то, что совращал и отвергал ее. Отношение к сильному полу являлось в ее неврозе критическим элементом. Будучи убежденной, что она нуждается в мужчинах, Салли позволяла им использовать себя. В какой-то момент ее гнев против мужа взорвался и выразился в ощущении, что она способна сию минуту отрезать ему мошонку. Однако она вполне осознавала, что владевшее ею чувство потребности в мужчинах заставляло ее действовать по отношению к ним как настоящей совратительнице. Впрочем, указанное ощущение потребности сильно уменьшалось по мере учащавшихся у нее прорывов сильных чувств, которые вели к снижению глубинной, основополагающей паники и давали ей возможность ощутить, что она вполне в состоянии быть одна и находить радость в собственной свободе.

Уильям являлся типичным представителем золотой молодежи, и его проблемы были описаны в главе 5. Я вел с Уильямом работу в течение нескольких лет, и он достиг в своей жизни заметного прогресса. Давным-давно он женился на агрессивной особе, от которой был полностью зависим. Затем, когда этот брак распался, он попал в депрессию. Мобилизовав всю свою энергию, Уильям выкарабкался из этого состояния и снова начал по всем направлениям вести активную жизнь. Он узнал многих других женщин и начал удачно продвигаться в том деле, которым занимался профессионально, но все равно испытывал разочарование из-за того, что чего-то в его жизни недоставало. Когда он впервые консультировался у меня, я на основании огромного напряжения во всем его теле хорошо видел, что этот мужчина испытывает муки. Уильям и сам был в состоянии почувствовать существовавшее в нем напряжение. Он знал, что ему нужно хоть немного расслабиться, но, хотя он и согласился с моими словами по поводу его сильно выраженного напряжения, он никак не прореагировал на них эмоционально. Уильям не плакал и не впадал в гнев. Однако он испытывал желание работать со своим телом, чтобы углубить дыхание и стать более заземленным. Проделываемая работа действительно помогла ему почувствовать себя лучше и стать более продуктивным. В то же самое время мы с ним работали над его взаимоотношениями с матерью, которая в свое время заставила его поверить, что он — не обычный человек, а существо высшего порядка. Аналитическая работа в этом направлении шла параллельно и одновременно с работой физической, телесной. Отец никогда не был для Уильяма сильной фигурой и опорой, поскольку он, как и сын, находился в исключительном и безраздельном владении матери. В данное время я выполнял ту роль, от которой когда-то отрекся его отец, и мой пациент делился со мной разнообразными событиями своей жизни.

На протяжении нескольких последующих лет Уильям продолжал добиваться прогресса. Он достиг настоящего признания в своей профессии и встретил женщину, к которой испытывал любовь и уважение. Обрел он также и способность плакать, причем занимался этим регулярно как на терапевтических сеансах, так и дома, проделывая биоэнергетические упражнения. К этому времени он стал вполне преуспевающим человеком и подумывал о повторном браке с той женщиной, о которой только что говорилось. И вдруг в момент, когда все, казалось бы, шло хорошо, Уильям вновь начал жаловаться на ощущение фрустрации и разочарования. Невзирая на чувство любви к своей нынешней спутнице жизни, значительная часть сексуального возбуждения и наслаждения в отношениях с ней куда-то исчезла. В начале своего рассказа о случае Уильяма я уже упоминал о своей убежденности в том, что главным фактором, препятствующим его капитуляции, являлась устойчивая неспособность испытывать сколько-нибудь сильный гнев против матери. Однако притом, что в этом деле ничего не изменилось и он по-прежнему был не в состоянии почувствовать здесь хотя бы минимальный гнев, его фрустрация только усугубилась.

На один из сеансов Уильям пришел жалуясь на отсутствие всякого энтузиазма по отношению к жизни, на отсутствие страсти к своей спутнице, равно как и к работе. Лежа в запрокинутой позе на табурете, он начал плакать. Я предложил ему произносить при этом: «Боже, что за страшная борьба». Вдруг горло у Уильяма сжалось, и он оказался не в силах выдавить из себя ни слова. В этот момент он поднялся с табурета, говоря: «Есть во всем этом что-то пугающее меня». Он действительно выглядел испуганным, едва ли не до состояния паники. Я попросил его снова улечься спиной на табурет и сказать: «О Боже, я не могу как следует набрать воздух». Он проделал это, а потом добавил от себя: «И это правда». При этом Уильям почувствовал сильный страх, нечто среднее между паникой и ужасом, — страх, который он до сих пор никогда не позволял себе ощущать. А после этого он сообщил мне едва ли не самую важную подробность о своей жизни: оказывается, в мальчишеском возрасте Уильям каждый месяц или около того несколько ночей подряд плакал перед тем, как отойти ко сну. «В момент, когда я только-только просыпался, мое будущее мерещилось мне очень мутным и мрачным, — говорил он, — но потом, когда я вылезал из постели и становился активным, все это уходило». Одновременно он подтверждал, что и сейчас иногда ощущает в душе ту же муть, но это длится недолго.

Рассказывая все это, Уильям находился в позе заземленности. Когда он поднялся, меня приятно поразила метаморфоза, произошедшая в его лице. Оно было смягчившимся, сияющим и выглядело намного моложе. Казалось, словно его только что выпустили из темной камеры на свет. Я понял в этот момент, что его привычное выражение лица было всего лишь маской. Уильям часто улыбался, но улыбка у него была такой же твердой и зажатой, как и его тело. Случившаяся сейчас с его лицом метаморфоза была обязана своим происхождением тому, что он признал факт собственного отчаяния. «У меня нет иллюзий по поводу собственной жизни», — заметил он как-то. Но почему ему приходилось скрывать и даже отрицать все это? Подобное отрицание бесспорно свидетельствовало о том, что в нем существует глубочайший страх.

Во время беседы по поводу того, что у него отсутствует чувство гнева, Уильям сказал: «Я рассматриваю себя как пример социального успеха. У меня есть деньги, друзья и собственность. Я ни в чем не чувствую себя хуже других людей». Мне было в этот момент совершенно ясно, что он, напротив, стыдится показать свою плохую форму. Его воспитывали в убеждении, что он существо высшего порядка и в этом подобен Богу. Он не мог оказаться принадлежащим к числу простых, обыкновенных людей. Ему, например, было запрещено открыто проявлять хоть какой-то сексуальный интерес к девочкам. «В нашей семье секс не признавался, — рассказывал он. — Мать никогда не сказала сестрам ни словечка по поводу секса. Мы проводили массу времени в церкви. Я был алтарным служкой. Все внимание моей матери было поглощено чистотой и божественным, в общем, тем, что надо быть чистым и быть хорошим». Когда Уильям не слушался, ему читали нотацию, а если он оказывался «плохим мальчиком», то, помимо назидательной проповеди, ему доставалась парочка шлепков. Его никогда не били всерьез. Что же в таком случае послужило тем большим страхом, который вынуждал его отрицать собственные чувства и любой ценой сражаться за превосходство? Поставив перед собой этот вопрос, я понял, что в личности матери Уильяма присутствовали какие-то штрихи, говорившие о психической болезни, как это бывает свойственно едва ли не всем фанатикам. Будучи мальчиком, мой нынешний пациент испытывал ужас перед тем, что может натворить его мать, а также находился в состоянии паники от того, что она оттолкнет его, если он бросит ей вызов. В процессе терапии я неоднократно намекал Уильяму на то, что фанатизм его матери является симптомом чего-то нездорового в ее личности, но сам он до сих пор всегда считал материнские эксцессы не более чем странностью или чудачеством. Сейчас — и это было в первый раз за все время нашего общения — он смог согласиться с тем, что в его матери все-таки было что-то от душевного заболевания. С его глаз спала пелена, и он сумел увидеть немного света. Мир перестал быть мутным, темным и мрачным. Во время последующих сеансов этот свет разгорался все ярче.

История Мэри четко отражает те шаги в ее терапевтическом процессе, которые привели к заметному продвижению на пути к радости. Кратко о ней уже говорилось в предшествующих главах. Когда она начала терапию, то сама занималась гештальт-терапией и была тридцатитрехлетней замужней женщиной. Она посещала профессиональный семинар, который я проводил для группы психотерапевтов разных школ и направлений, и на нее произвела сильное впечатление моя способность понять внутреннюю борьбу, которую она вела, на основании анализа ее тела. Его бросающейся в глаза особенностью была ярко выраженная «трещина» между верхней и нижней половинами, которые выглядели так, словно эти две половины соединили искусственно. Талия у нее была тонкая и удлиненная. Вообще, обе половины выглядели слабыми; грудная клетка у Мэри была зажатой и стиснутой, шея — тонкой и слегка вытянутой, а лицо — мягким и каким-то хилым на вид. Нижняя часть у нее тоже производила сходное впечатление слабости, что проявлялось в узком, закрепощенном тазе и щуплых, долговязых конечностях. Да и стопы отнюдь не выглядели крепкими. Общее ощущение слабости тела усугублялось у Мэри пониженной энергетической заряженностью, что проявлялось также в уменьшенной интенсивности чувств. К примеру, стремление к самоутверждению было у нее явно ослабленным. Помимо всего прочего, ее тело свидетельствовало об отсутствии интеграции между частями: голова, торс и таз не были как следует энергетически связаны друг с другом.

Когда во время упомянутого семинара я обратил внимание Мэри на все эти моменты и резюмировал это тем, что у нее имеется серьезная проблема, которая требует не традиционного, а телесно-ориентированного терапевтического подхода, она ответила, что ни один другой терапевт не распознал ее трудностей. У нее самой была докторская степень по психологии, и на вербальном уровне она могла держаться весьма уверенно, что как раз и сбивало с толку большинство терапевтов, вводя их в заблуждение. У нее было привлекательное, молодое лицо и обворожительная, пылкая улыбка, выражавшая желание нравиться окружающим, но одновременно маскировавшая ее печаль и панику. Когда мы приступили к терапевтической работе, Мэри изъявляла благодарность за то, что я смог разглядеть ее боль и печаль. Она приветствовала и мои призывы к плачу, в котором эта внешне благополучная особа на самом деле отчаянно нуждалась. Выполняла она и упражнения по нанесению пинков, хотя и нечасто, а также визжала, используя слово «почему» в качестве протеста против своего детства, которое считала несчастливым. Мэри ощущала, как плохо к ней относились в детские годы. В ходе работы, нацеленной на то, чтобы у нее выросло восприятие себя как личности, она рассказала много воспоминаний и эпизодов из своего детства, которые наглядно показывали, насколько же она была напугана. «Когда я была маленькой, мать часто привязывала меня к чему-либо. Как-то раз она привязала меня веревкой к воротам, которые вели в палисадник перед домом. Помню, я плакала и кричала, чтобы меня отвязали и позволили войти в дворик, но она игнорировала мои слезы. Мать частенько стукала меня и сестру, а то и форменным образом избивала нас массивной деревянной ложкой или вешалкой для одежды». #page#

Мэри вспоминала свое детство как сплошной кошмар. Она время от времени расхаживала во сне как настоящий лунатик, а иногда даже бегала в сомнамбулическом трансе, словно пытаясь от кого-то или от чего-то скрыться. У нее бывали страшные сновидения. «Я могла плавать в море, а ко мне приближалась стая акул. Иной раз мне удавалось проснуться прежде, чем они набрасывались на меня, но бывало и так, что раньше, чем я пробужусь, они успевали отхватить у меня ногу. В воде оказывалось множество крови. Не помню, чтобы я кричала и визжала, но просыпалась в ужасе. Была еще и другая разновидность сновидений, которая кажется мне менее ясной. Я расхаживала по лесу, а за мною ползла змея, но я чувствовала себя парализованной и не могла убежать. Подобные сны я видела в возрасте лет четырех — пяти. Даже сейчас при воспоминании о них у меня мурашки бегут по коже от ужаса. Я была очень беспокойным ребенком, но претендовала на то, чтобы считаться храброй. Даже в двенадцатилетнем возрасте я испытывала ужас, если мне надо было кого-то попросить о чем угодно. Это было для меня настоящей мукой».

Когда я спросил у Мэри, кем, по ее мнению, была на самом деле акула из ее сновидений, то услышал в ответ: «Я всегда думала, что это был мой отец. Однако позднее я стала испытывать огромный страх по отношению к своей матери. Раньше у меня никогда не было ощущения, что мать ненавидит меня. А вот сейчас я чувствую, что мать меня нисколько не любила. Боюсь взглянуть в лицо тому неприятному факту, что она ненавидела и ненавидит меня».

Во время того же сеанса она поведала, что причиной, по которой в свое время поженились ее родители, была беременность матери, причем в материнском чреве в тот момент находилась именно Мэри. У нее было чувство, что отец вовсе не хотел видеть ее мать в качестве жены. Когда моя пациентка появилась на свет, между родителями возник конфликт по поводу ее имени, и в конечном итоге новорожденную назвали так, как предпочел отец. А потом она сказала вот что: «Когда я была маленькой, то всегда чувствовала себя настоящей невестой отца». Мэри хорошо осознавала, что отец проявлял к ней сексуальный интерес, хотя у нее не было ощущения, что он как-то злоупотреблял ею.

Для Мэри было очень существенно почувствовать имевшуюся у нее телесную проблему, равно как и то, каким образом она была обусловлена ее детскими переживаниями. В процессе терапии я неизменно обращал внимание своей пациентки на расщепленность ее тела и на необходимость интеграции его разобщенных сегментов. Это достигалось тем, что волну возбуждения, связанную с дыханием, мы заставляли энергично прокатываться через все тело. Дыхание в запрокинутом положении на табурете способствует именно такому перемещению дыхательной волны. Во время одного из сеансов, лежа в указанной позе и старательно дыша, она начала плакать и произнесла: «О Боже, я не могу вынести эту трещину между верхней и нижней половинами тела. У меня такое чувство, словно меня пытают на дыбе». Мэри действительно подвергали психологическим пыткам, и в доме ее детства тело девочки было сломано эмоциональными конфликтами, которые порождались сексуальным интересом к ней со стороны отца, а также материнской ревностью и враждебностью по отношению к дочери. В то же самое время Мэри не могла протестовать против того, что с нею происходило, потому что ее родители были слепы по отношению к собственному поведению. С моей помощью и поддержкой Мэри стала вопить: «Вы мучите и пытаете меня, а я не в силах этого вынести!» Но после этого добавила: «У меня такое чувство, словно я не могу вырваться!» Вслед за этими словами она буквально рухнула на пол и разразилась горестными рыданиями.

Позднее она дополнила: «Мать все время стояла за моей спиной, немедленно атакуя всякий раз, когда я пыталась стать свободной или проявить любое сексуальное чувство. С самых малых лет она превратила меня в свою маленькую ловкую служанку и была этим весьма довольна. Но зато впоследствии, в школе я была ужасно неуклюжей. Думаю, что-то со мною было не в порядке. Я испытывала чувство вины за свой гнев по ее адресу». Но Мэри испытывала подобное же ощущение вины и в связи со своими сексуальными чувствами. Во время того же самого сеанса она жаловалась на мучительную боль в области таза. При этом Мэри ощущала нежелание поглубже погрузиться в это чувство. Затем, в процессе обсуждения ее страха перед необходимостью более глубоко почувствовать свой таз она сказала: «О Боже, я чувствую, меня сдерживает боязнь психической болезни у отца. Он сошел бы с ума, позволь я своим сексуальным чувствам выйти наружу». В этот момент она начала горько плакать, после чего добавила: «Ощущение такое, словно вся энергия моего отца поступает в мой таз. Его взгляд был всегда направлен в сторону моего таза. Это было безумие — пытка — нечто невыносимое. Я и прежде знала о его порочности, но сейчас ощущаю это напрямую, непосредственно. Однако, поскольку никто этого факта не подтверждал, получалось так, что именно я плохая и я во всем виновата. Я отсекала все сексуальные чувства, расположенные у меня в тазе, и стала настоящим «ангелочком», эдакой хорошей девочкой-католичкой. Когда у меня появлялись какие-либо сексуальные чувства или я проявляла самое минимальное сексуальное возбуждение, то чувствовала себя порочной и даже извращенной.

Это весьма печально. Но, — продолжала она, — сейчас у меня наконец возникли хорошие телесные ощущения и, хотя я чувствую себя более сексуальной, чем прежде, мое поведение с мужчинами стало менее кокетливым и манящим». Достигнутое улучшение явилось результатом облегчения напряжений в ее теле, явившегося, в свою очередь, следствием упражнений в плаче, воплях, нанесении пинков и ударов руками, которые давали волне возбуждения распространяться более свободно. Мэри, кроме того, регулярно выполняла биоэнергетические упражнения дома, что еще больше укрепляло ее тело. В результате большой телесной работы и сопутствующего выражения чувств ее страх в очень значительной степени пошел на убыль.

Во время одного из сеансов, когда Мэри лежала поверх биоэнергетического табурета и занималась дыханием, я на минуту вышел из комнаты. Вернувшись, я застал ее в состоянии паники. Она выкрикивала: «Не оставляйте меня с нею». Когда я спросил, чего она так испугалась, пациентка сказала: «Я чувствую, она готова вырвать мне вагину». И мне, и самой Мэри было ясно, с чем именно велась ее борьба. Ощущая ненависть со стороны матери, Мэри в поисках любви обратилась к отцу, однако в его ответном чувстве было нечто порочное, возбуждавшее и пугавшее девочку и одновременно делающее ее более уязвимой для ревности и ярости со стороны матери. Двое родителей в самом буквальном смысле рвали ее надвое, поскольку каждый из них требовал от нее совершенно иной эмоциональной модели поведения. Мать добивалась от подрастающей дочери асексуальных и сугубо невинных проявлений, в то время как отец с энтузиазмом откликался на ее сексуальность.

В ходе другого сеанса, когда Мэри опять-таки лежала в запрокинутой позе поверх табурета, она внезапно ощутила трудности с дыханием. До этого Мэри плакала, и все ее горло, от глотки до гортани, пребывало в стесненном состоянии. Она сказала: «Если я плачу слишком сильно, то начинаю до смерти задыхаться. Я просто умру из-за этого». Но прекратить плач она была не в силах. «О Боже, — произнесла она. — Моя печаль нестерпима. Я не могу противостоять этой женщине. Она ненавидит меня, а я в ней нуждаюсь. Мне кажется, грудь у меня — это один сплошной вопль при виде ее холодных, ненавидящих зрачков. Боже мой! Какой смысл жить без отцовской любви? Вот почему мужчины для меня так важны».

Мэри прямо-таки отшвырнула свою сексуальность, чтобы избежать роковых последствий сексуального интереса к ней со стороны отца и чтобы защитить себя от ревности и гнева матери. Однако подобное действие нарушило ее цельность как личности и подорвало в ней чувство безопасности. В своей ранимости и уязвимости Мэри в поисках защиты и любви повернулась лицом к мужчинам. Результат был таков: мужчины, прикрываясь заверениями в любви, попросту использовали Мэри сексуально, что в еще большей мере подрывало в ней ощущение собственного Я. Чтобы стать более независимой, более самоутвердившейся, ей настоятельно требовалось увидеть и понять, как все вокруг предают ее. В этой связи она говорила: «Я сама поражена, что могу быть с мужчинами такой милой и отзывчивой. Вообще-то я всегда относилась к своему отцу, к школьным учителям и к преподавателям в колледже по-особому. А если мужчина вызывает у меня особые чувства, я готова предложить ему секс». В то же самое время она вполне была в состоянии мобилизовать против них свой гнев за то, что они неизменно использовали ее. Однако по причине деструктивных, разрушительных действий своих родителей в Мэри накопилась смертельная ярость, которую в процессе терапии надо было постепенно стравливать. Она порождала в ней слишком сильный страх.

Отношение Мэри к мужчинам было столь же путаным, искаженным и неоднозначным, как и отношения с родителями. С одной стороны, они порождали в ней уже упоминавшиеся особые чувства, с другой, вызывали гнев. Вот ее слова: «Они ведут себя так, словно я принадлежу им, а это приводит меня в бешенство. Но я испытываю и вину перед ними, которую сама воспринимаю в качестве расплаты за то, что я хочу причинить им вред». Ее самосознание с каждым сеансом крепло и углублялось. «Я понимаю, что сама позволила превратить себя в жертву, молчаливо разрешая другим людям, начиная с родителей, открыто проявлять свою враждебность и дурные чувства по отношению ко мне. Раньше, когда я не догадывалась об этом, то смотрела на себя как на ангела». После этого она добавила: «Я хотела, чтобы люди делали для меня все, чтобы они заботились обо мне. Я полагала, что раз я такой ангел во плоти, то они просто обязаны делать для меня очень многое». Сейчас Мэри стала понимать, насколько невротической была подобная жизненная установка, и начала ощущать скопившуюся в ней ярость, равно как и всю ее смертоносную силу. Однако ее пугали мои призывы колотить по кровати теннисной ракеткой и сопровождать удары словами «Я вполне могу убить тебя». Мэри комментировала это таким образом: «Я могу почувствовать спрятанное во мне сумасшествие». Затем, по мере того как она смирялась с ощущением гнева/сумасшествия, ее страх уменьшался. А когда ее гнев стал сильнее, Мэри вдруг сказала: «С таким самоощущением мне вовсе не нужен мужчина, который бы защищал меня».

Нанося во время другого сеанса удары по кровати, она отметила: «Я отчетливо чувствую, как с каждым ударом у меня вверх вдоль хребта поднимается тепло. Это очень приятное ощущение — чувствовать, что у тебя есть зад с его спиной и позвоночником и есть перед». Со спиной и задней половиной тела связана такая эмоция, как гнев, в то время как чувства, относящиеся к передней части тела, — это страстное желание и любовь. Теперь Мэри была в состоянии понять, как и почему она утратила чувство наличия позвоночника, а также ощущение способности противостоять людям. «Когда, будучи ребенком, я впадала в гнев, то это буквально бесило отца, а мать тоже всячески порицала и поносила меня. Перечитывая собственный дневник, я вижу, до какой степени подавляла кипевший во мне гнев. Если кто-то вызывал у меня раздражение, я осуждала себя за это. Я хотела быть хорошей. Это была идея матери — она твердо знала, каким должен быть человек. Отец мой был человеком гневливым, и я не хотела быть в этом похожей на него. Когда я была маленькой, в возрасте где-то от семи до девяти лет, то испытывала чувство вины, если была дерзкой с матерью, и потом должна была исповедаться в этом нашему приходскому священнику».

В терапии, которой подвергалась Мэри, присутствовал и еще один аспект, способствовавший росту ее самооценки и самообладания, и он заключался в концентрации на чувствах и ощущениях, связанных с ее тазом и сексуальностью. Это делалось посредством увеличения энергозаряженности тазовой области, что достигалось с помощью более глубокого дыхания и более глубокого плача, заставлявших нижнюю часть ее тела сильно пульсировать и даже вибрировать по мере продвижения волны возбуждения вниз. В большой степени помогало и систематическое выполнение многократно описанного ранее упражнения на заземление. Высвобождение любой сильной эмоции ведет к увеличению потока возбуждения. Однажды, когда Мэри в каком-то из сеансов уже заканчивала наносить по кровати сильные пинки и сопровождать их пронзительными выкриками «Я не могу этого вынести! Я не вынесу этого!», ее таз вдруг совершенно неожиданно стал двигаться в такт с дыханием. При этом она констатировала, что в нижней половине тела у нее появились какие-то очень приятные и доставляющие удовольствие ощущения. Подобное ощущение неизменно повторялось на протяжении последующих двух недель, в течение которых она, кстати говоря, чувствовала себя утомленной, что отчасти было вызвано заботами и естественными хлопотами по переезду в новый дом, а в основном тем, что она сдалась своему телу.

Всякая борьба утомительна, а борьба за выживание весьма утомительна. Поскольку в нашей культуре большинство людей — это борцы за выживание, то самым распространенным у населения симптомом является, несомненно, усталость. Она представляет собой физическое проявление чувства депрессии. Однако борцы за выживание не могут позволить себе быть усталыми или испытывать депрессию, поскольку в таком состоянии у них могло бы появиться искушение отказаться от борьбы и даже умереть. Способом защиты им служит отрицание усталости и продолжение всяческой суеты, поскольку им кажется, что от этого зависит их выживание. Как сказала одна женщина: «Если я лягу, то чувствую, что уже никогда больше не смогу встать». Итак, пока человек не ощутит в себе готовности лечь, он отрицает само чувство собственной утомляемости. Путешественник, который, невзирая на тяжеленный чемодан, резво бежит с ним, опаздывая на поезд, никогда не ощутит, насколько у него устала и затекла рука, пока не занесет свою ношу в вагон. В терапии появление чувства усталости — это признак прогресса, если указанное чувство человек связывает с отказом от борьбы.

Когда Мэри прибыла на следующий сеанс, она, не дожидаясь моих вопросов, заявила, что чувствует себя более женственной. Я и сам заметил, что моя пациентка находится теперь в более плотном и, можно сказать, плотском контакте с собой и с собственным телом. Она описала свое самоощущение как внутреннее спокойствие, которого она уже длительное время не испытывала. Про себя я отметил, что голос у Мэри стал глубже, а в поведении отсутствовали всякие следы смятения и тревоги. Лежа на кровати, она сказала: «Во мне струится какое-то тепло, проникающее в нижнюю часть спины и в поясницу из таза. Это очень приятно. Я ощущаю легкую печаль, и мне хочется заплакать. У меня такое чувство, словно я возвращаюсь к себе. Я чувствую себя дома». Она упомянула, что по мере спонтанных движений таза ощущает, как ее губы тоже начинают шевелиться. «Они чувствуют себя связанными друг с другом», — сказала она. А после этого стала плакать — тихо и более глубоко, чем когда-либо прежде.

«Я размышляла о своем отце и о мужчинах, которых знала. Я в состоянии ощутить боль из-за их утраты, но одновременно у меня хорошие мысли по собственному поводу и насчет того, что я ни с кем не живу. Когда я живу отдельно, у меня такое чудесное ощущение самой себя. Ради этого стоит жить самостоятельно. Вместе с тем мне кажется, что, когда ощущение отсутствия связанности с кем бы то ни было становится слишком сильным, таз у меня словно оттягивается назад и появляется старое, давно знакомое чувство «Папочка, ты мне нужен».

Чувствую, мне придется сделать выбор между мужчинами и собою. Я не могу жить на свете ради них, но не могу жить и только ради себя». В процессе обсуждения этой темы я обратил внимание Мэри на то, что в случае концентрации на своем ощущении собственного Я в противовес концентрации на том, что может сделать для нее мужчина, она становится по-настоящему сексуальной женщиной. Когда она использовала секс, чтобы получить от мужчины любовь, то играла роль дочери/проститутки. Сексуальная женщина может сдержать свое сексуальное возбуждение, вместо того чтобы нуждаться в его скорейшей разрядке.

В ответ Мэри заметила: «Я себя чувствую так, как будто стала совсем другим человеком, как будто заново родилась». После этих слов она стала плакать, говоря при этом: «Я всегда страстно желала этого».

Указанный перелом вовсе не означал, что терапия для Мэри закончилась. В том длинном странствии, цель которого состояла в самопостижении, она миновала свой внутренний ад, но чистилище все еще ждало ее. Мэри предстояло проделать значительный объем работы, чтобы укрепить связь со своей сексуальностью и с собственным тазом. Эта связь устойчиво ассоциировалась у нее с отчаянием. «Если я сексуальна, то я не могу обладать своим отцом. Если я обладаю собой, то не могу обладать мужчиной». Мэри была достаточно сообразительна, чтобы понять бессмысленность последней альтернативы, этого взаимоисключающего «или-или», понять, что бытие человека ради себя, ради своего собственного Я вовсе не означает, что такой человек не может иметь сексуального партнера. Однако интеллектуальное постижение этой истины умом не меняло ее чувств. Трещина между эго и сексуальностью была глубоко укоренена в структуре личности Мэри и ее тела, и с этой трещиной, этим разрывом ассоциировалось глубокое чувство отчаяния, против которого она все еще продолжала бороться. Однако она уже была близка к капитуляции перед собственным телом.

Капитуляция перед собственным телом в своей основе означает полную и безоговорочную капитуляцию перед его сексуальностью, располагающейся в фундаменте структуры тела, а именно в тазе. Такого рода капитуляция представляет собой физический, а не психологический процесс, хотя ей можно способствовать за счет понимания тех страхов, которые ее блокируют. Физический процесс капитуляции в качестве одного из элементов требует позволить волне возбуждения, ассоциирующейся с дыханием, перемещаться в таз и далее, в ноги. Когда это происходит, таз начинает спонтанно двигаться: при вдыхании — назад, при выдыхании — вперед. Указанное самопроизвольное движение получило у Райха название «оргазмический рефлекс», поскольку оно наблюдается и в кульминационном, вершинном моменте полового акта, когда человек полностью капитулирует перед своими сексуальными чувствами. Результатом, как я подчеркивал в предшествующей главе при описании упражнения, называемого тазовым мостиком, является ощущение радости.

Указанное упражнение может быть также использовано с тем, чтобы способствовать развитию у человека чувства самообладания. Самообладание, с моей точки зрения, охватывает право иметь и удерживать: иметь собственное Я, а также иметь и удерживать любимое существо. Когда при выполнении упомянутого упражнения таз пациента становится энергетически заряженным, я вкладываю ему между бедер свернутое в рулон шерстяное одеяло и прошу сжать его настолько сильно, насколько он в состоянии это сделать. Я также предлагаю как можно сильнее выпятить при этом нижнюю челюсть, чтобы с помощью выдвинутого подбородка мобилизовать агрессивность. Порой я еще принуждаю пациента в то же самое время кусать туго скрученное небольшое полотенце. Концентрация агрессивности на каком-либо объекте в сильной степени увеличивает заряженность и пульсацию в тазе, причем последняя распространяется на ноги и стопы. Разумеется, полотенце в данной ситуации можно рассматривать как представление груди, в то время как одеяло служит представлением тела любимого человека. Если человек в состоянии позволить в этот момент заработать чувству обладания, у него появляется сильное ощущение самообладания, равно как и ощущение того, что он располагает правом обладать целым миром. Это дает такому человеку возможность объединиться с миром или со вселенной в активном, а не в каком-то мистическом смысле.

Придя на один из последующих сеансов, Мэри с порога доложила: «Сейчас я на самом деле чувствую себя счастливой. Я испытываю нежные и даже сладостные чувства к нескольким мужчинам, но отнюдь не бегаю за ними и не вешаюсь им на шею. Я просто в восторге от этого ощущения. Теперь я вполне могу находиться в одиночестве и вместе с тем испытывать внутри прекрасное чувство. Я располагаю сразу и чувствами, и свободой, и это чудесно».

Потом она добавила: «Я очень высоко ценю вашу помощь и то, что вы не увлеклись мною. Это позволяет и мне оставаться свободной и не увлекаться вами».

До тех пор пока два человека увлечены друг другом, они не являются свободными. Нуждаясь в чем-то от своего партнера, они оба зависимы. Зависимость во взаимных отношениях отбрасывает каждого из партнеров назад, во времена, переживавшиеся в детстве, когда они были зависимы и уязвимы. Чтобы освободить их обоих от зависимости, чтобы помочь им трансформироваться в зрелых взрослых людей, нужно понимать роль сексуальной вины в том, что человек становится готовым к подчинению, — иными словами, готовым вести свою единственную жизнь ради других людей. Концепция, что каждый должен жить для других, — это некая сомнительная деловая сделка, при которой ни один человек не живет для себя. Вопрос о том, как именно срабатывает сексуальная вина в процессе формирования невротического характера, подвергается рассмотрению в следующей главе.

ГЛАВА 11. СТРАСТЬ, СЕКС И РАДОСТЬ.

В предшествующей главе был подвергнут рассмотрению страх смерти, который, по моему убеждению, лежит в основе всех эмоциональных проблем, заставляющих людей обращаться к терапевту. Результатом страха смерти является страх жизни. Человек не в состоянии капитулировать перед жизнью или перед собственным телом, поскольку такая капитуляция означает отказ от контроля со стороны эго. А подобный отказ свел бы человека лицом к лицу со страхом перед тем, что он неизбежно умрет или, по крайней мере, может умереть. Указанный страх берет свое начало в пережитом в самом раннем детстве опыте соприкосновения с реальной смертью или хотя бы с возможностью смерти, которая заставила организм в качестве защитной меры облечь себя в броню, чтобы в дальнейшем не быть уязвимым для этой возможности, если она повторится. Однако жить закованным в броню и находящимся в состоянии полной боевой готовности означает, что такой человек в любой момент вполне допускает вероятность подвергнуться нападению или оказаться под угрозой потери жизни. Ясно, что это и есть психологическое, а также физическое состояние борца за выживание. Вся та энергия, которая вкладывается в усилия по обеспечению выживания, изымается из организма и оказывается недоступной для того, чтобы наслаждаться жизнью. Одновременно это еще и означает, что страх смерти, обуревающий человека, не позволяет ему жить полноценно и тем самым только приближает его к смерти.

Жизнь и смерть представляют собой два противоположных состояния. Если кто-то жив, то он не может быть мертв, и наоборот, но, как мы отмечали в одной из предыдущих глав, человек вполне может быть наполовину жив и наполовину мертв. Если некто не живет полноценно, то он отчасти мертв и, следовательно, тем сильнее напуган перспективой смерти. Человек, живущий полноценно, не боится смерти, поскольку в нем вообще нет страха, он ничем не запуган. Он свободен от хронической зажатости, которая является внешним представлением страха. Его тело не закрепощено, оно расслаблено и свободно. Такой человек не отрицает смерть, но она не является для него физической реальностью до тех пор, пока она действительно не наступит. А когда смерть все-таки приходит, она не сопровождается никакими ощущениями. Жизнь — вот что является подлинным противоядием от смерти.

Храбрый человек по определению не боится смерти, потому что в этом как раз и состоит суть храбрости. На протяжении тысячелетней истории люди рисковали своей жизнью ради свободы и иных высоких идеалов, поскольку свобода и все то, что с ней сопряжено, необходима для того, чтобы испытывать радость жизни. Без свободы радость невозможна, а без радости жизнь пуста. В ходе дебатов по поводу независимости американских колониальных владений от Англии, которые проходили в рамках законодательного конвента штата Виргиния, Патрик Генри [Патрик Генри (1736-1799) — американский политический деятель времен войны за независимость, патриот, страстный трибун, блестящий оратор и автор многочисленных памфлетов. Цитируемые далее слова, ставшие одним из лозунгов Американской революции, взяты из его знаменитой речи «Призыв к оружию», произнесенной 23 апреля 1775 года. — Прим. перев.] произнес слова, ставшие впоследствии знаменитыми: «Дайте мне свободу или дайте мне смерть». Присущее ему чувство устремленности к свободе возвысилось до страсти, которая была достаточно сильна, чтобы превозмочь страх смерти. Другие храбрецы поступали подобным же образом, поскольку в них также пылала страсть, достаточно сильная для того, чтобы они могли без всякого страха взглянуть в лицо смерти. Многие люди отдали жизнь за свои религиозные убеждения, поскольку их убеждения были неразрывно связаны со страстным отношением к принципам и доктринам своей религии. Но влюбленные тоже неоднократно рисковали и тоже приносили свою жизнь на алтарь страсти. В этом и заключается природа любой страсти, что она в состоянии подвигнуть человека на действия, которые пересиливают свойственное нашему эго стремление к самосохранению. Только через такое преодоление человек может испытать ту радость и даже экстаз, которые предлагает жизнь.

Подлинная страсть по самой своей природе является жизнеутверждающей, то есть позитивной для жизни — даже в том случае, если она может закончиться смертью данного конкретного человека. Принято, к примеру, говорить о страсти к искусству, к музыке, ко всему прекрасному, если указанные стороны жизни вызывают в ком-то сильные чувства. И это правомерно. С другой стороны, никогда не стоит говорить о страсти к спиртному, к наркотикам, к азартным играм или к любым действиям, которые разрушительны для жизни. Гнев, испытываемый по поводу свершившейся несправедливости, может дойти до высот страсти, но впасть в ярость вовсе не означает проявить страстное чувство. Различие, по моему убеждению, состоит в том факте, что страсть — это нечто горячее; она представляет собой пламенное чувство, берущее свое начало в сильном горении. Гнев также является жарким чувством. А вот ярость холодна, даже невзирая на присущее ей стремление к насилию. Многие люди испытывают сильное чувство ненависти, но это чувство не образует собой страсть. Все горячие чувства имеют отношение к любви, и, как я показал в главе 5, в их число входит гнев.

Всем нам известно, что сексуальные чувства могут достичь уровня страсти, если сексуальному желанию сопутствует достаточно сильная любовь. Сексуальное желание само по себе является всего лишь возбужденным состоянием генитального аппарата, в то время как страстное любовное чувство локализуется во всей нижней части живота и ощущается там как теплый расплав. Генитальное возбуждение может достигать высокой интенсивности, но если оно ограничено генитальными органами, то, с моей точки зрения, не подпадает под определение страсти. Потребность помочиться или опорожнить кишечник также может стать весьма сильной, а ее удовлетворение может доставлять несомненное облегчение и удовольствие, но эти ограниченные по своей сути ощущения ни в коем разе не образуют собой страсти. Страсть — будь она вызвана любовью, гневом и даже печалью — представляет собой эмоцию, притом сильную, а это означает, что она подключает к испытываемому чувству все тело в целом. Сексуальное желание является выражением любви, поскольку его цель состоит в том, чтобы слить двух индивидов воедино в акте взаимного переживания удовольствия. Если, однако, указанное желание ограничивается половым контактом, то подобное выражение любви носит слишком узкий и ограниченный характер, дабы претендовать на соответствие определению страсти. При таких обстоятельствах результатом полового акта не становятся та радость и тот экстаз, которые он может дать.

Разрыв между сексом и любовью, между сексуальным желанием и сексуальной страстью связан с присутствующим в личности человека разрывом между эго и телом. Если эго в чувстве сексуального желания не капитулирует перед телом, то половой акт становится не более чем ограниченным выражением любви и, следовательно, на глубинном уровне он не доставляет человеку удовлетворения, не дает ему чувства свершения. Такая неспособность достигнуть удовлетворения в любви на сексуальном уровне сохраняет и даже усиливает чувство отчаяния, которое данный индивид испытал в своих ранних отношениях с окружающими. По моему убеждению, мы должны критически оценивать современную изощренно-софистскую точку зрения многих психологов и психотерапевтов, что половой акт сам по себе дает ощущение свершения и удовлетворения или что способность успешно функционировать сексуально представляет собой действенный и эффективный критерий здоровья. В нашей культуре люди чрезмерно озабочены «производительностью», количественными показателями, а последние никак не связываются с тем подлинным чувством, которое существенно необходимо для того, чтобы любой акт сделался выражением здоровья.

Взрослые не умеют испытывать радость так, как на это способны дети, поскольку положение взрослого человека налагает на него ту ответственность за свои поступки и поведение в целом, от которой ребенок свободен. Вот почему взрослые не могут играться столь же беззаботно, как это делают дети. Игра взрослого непременно содержит в себе серьезную ноту, поскольку эго взрослого человека всегда не на шутку вовлечено в исход того, чем он занимается. К примеру, какая-нибудь карточная игра, являющаяся для детей всего лишь развлечением или времяпрепровождением, может оказаться вполне серьезным предприятием для взрослых, которым исход игры, выигрыш или проигрыш, зачастую гораздо важнее, чем сам процесс игры. Когда и в игре детей победа или поражение становится важным фактором, это является бесспорным признаком того, что эго играющих ребят развилось до такой степени, где появляется самосознание и стремление к самоутверждению. Такое сознающее себя эго оценивает и контролирует поведение индивида, тем самым уничтожая его способность свободно и без остатка капитулировать перед своими чувствами. Это, разумеется, не означает, что взрослые люди не в состоянии испытывать радость. Другое дело, что они действительно не испытывают ее в своих повседневных делах, носящих нешуточный, серьезный характер, поскольку такие дела по большей части связаны с зарабатыванием денег или с защитой жизни. Здоровый взрослый человек может воспринимать этого рода деятельность как доставляющую удовольствие, если он в состоянии по своей доброй воле возложить на себя ответственность за ее исход. Существует, однако, один вид деятельности, в котором капитуляция осознающего себя эго поощряется, и это — акт сексуальной любви. Результатом любовной капитуляции в процессе полового акта является оргазмическая разрядка, которая вовлекает в свои конвульсивные движения все тело и которая воспринимается как нечто в высшей степени радостное и даже эскстатическое. Поскольку оргазмическая реакция доставляет человеку по-настоящему глубокое удовлетворение, то возникающее в нем при этом чувство радости сохраняется длительное время, придавая жизни ее подлинный, глубинный смысл.

Способность переживать тотальный оргазм представляет собой примету страстной натуры. Она является результатом возникновения и развития такого уровня позитивного возбуждения, который достаточен для того, чтобы смять эго данного индивида и дать человеку возможность выразить страсть своей любви во всей ее полноте, причем сделать это свободно и тотально. При такого рода оргазме отсутствует всякая двусмысленность, всякие обходные пути, запасные варианты и возможности отступления, всякое колебание в отказе от собственного Я. Довольно многие люди испытывают подобный всеохватный оргазм лишь в редких обстоятельствах. К сожалению, его нельзя считать чем-то широко распространенным. Лишь для очень узкого круга он является нормальной сексуальной реакцией. Это такие индивиды, кто обладает по-настоящему страстными, пассионарными натурами, кто в состоянии вложить в свои чувства и поступки весь свой разум, тело и душу. Я знаком с такими людьми, и даже простое пребывание в их обществе — это настоящая радость. Нечего и говорить, что каждый их поступок носит интенсивный и страстный характер. В них таятся настоящие запасы страстности, которые находят свое внешнее проявление в ярком блеске их глаз, живости их тел и непринужденной грациозности движений.

К сожалению, в детские годы именно подобная живость натуры порождает конфликты, которые в конечном итоге обычно ведут к подавлению страстности. В предшествующих главах этой книги велся подробный разговор о некоторых разновидностях травмирующих воздействий и страхов, которые подрывают интегральную цельность ребенка и заставляют его подавлять свои страсти. Хотя указанные конфликты возникают, как правило, на самых ранних стадиях жизни, они достигают своего максимума в течение эдипова периода, когда любовь ребенка к родителю противоположного пола впервые приобретает сексуальную окраску. Как и в античном мифе об Эдипе, возникающие при этом чувства несут угрозу для ребенка, а иногда — и для родителей. Ребенок в подобной ситуации ощущает, что его жизнь окажется под угрозой, если он не уйдет от складывающихся обстоятельств путем отсечения тех пассионарных сексуальных чувств, которые он питает к родителю противоположного пола. Отсечение сильных сексуальных чувств равнозначно кастрации. Я обнаруживал указанный страх кастрации буквально у всех своих пациентов, причем он сочетался у них со страхом быть убитыми. Такой путь разрешения складывающейся эдиповой ситуации ведет в результате к уменьшению силы и прочности всех присущих данному человеку чувств, к ощущению сексуальной вины, которое носит подсознательный характер, и к развитию характерологической или же привычной установки на подчинение властному авторитету. Человек может при этом противиться указанной установке посредством поверхностного бунтарства, которое представляет собой усилие, имеющее целью отрицать и преодолевать свою подчиненность.

Восстановление способности человека к страстным чувствам является, как я неоднократно отмечал на протяжении всей книги, одной из важнейших терапевтических задач. Ее решение включает в себя пополнение тела пациента энергией благодаря углубленному дыханию, подталкивание пациента к более глубокому плачу, оказание ему помощи в понимании причин испытываемого им страха и снятие указанного страха посредством выражения гнева в терапевтической ситуации. Цель при этом состоит в том, чтобы помочь пациенту почувствовать свободу выражать себя надлежащим образом. Однако ключом к достижению страстности является восстановление полноты сексуального возбуждения, особенно в тазе, а не только в гениталиях. Подобное может случиться лишь в том случае, если поток возбуждения, связанный с дыханием, беспрепятственно достигает таза, интегрируя при этом все сегменты тела таким образом, что голова, тело и душа воспринимаются как единое целое. #page#

Для того чтобы пациент смог найти в себе сексуальную страсть, он нуждается в поступлении в таз большего количества энергии и возбуждения. Ему нужно также понимать те страхи, которые блокируют этот направленный вниз поток. В главе 10 я рассматривал случай пациентки по имени Мэри. В процессе анализа и работы с телом она обрела хорошее понимание указанной проблематики, но ее страх перед собственной сексуальностью все еще был велик. Во время одного из сеансов она описала случившийся с ней перелом следующим образом: «Когда вы нажимали пальцами на мышцы, расположенные у меня в районе таза, а я направляла дыхательную волну вниз, как раз в ту область, где вы надавливали, то у меня возникало ощущение обретенного рая. Но я была не в состоянии сохранить и закрепить его, отчего испытывала печаль и плакала». В указанной процедуре человек адресует свою энергию вниз, в сторону таза, чтобы облегчить имеющееся там ощущение давления. Результатом становится воспринимаемое в области таза чувство живости и полноты. Однако сама по себе Мэри была не в состоянии длительно сохранять это приятное ощущение, поскольку испытывала в этой связи слишком сильный страх и стыд.

На следующий сеанс Мэри пришла с другой установкой. Она заявила: «Мне надоело быть такой неспокойной, такой перепуганной. Больше я не хочу шагать по этому пути. Я устала бороться. Начинаю принимать жизнь такой, как она есть. Уверена, что выживу и так». Теперь она была заметно ближе к тому, чтобы капитулировать перед собственным телом. Эта новая жизненная установка брала свое начало в более основательном, более болезненном инсайте (озарении или постижении собственных проблем). «Никогда раньше не чувствовала, насколько же я изувечена, как сильно все во мне разрушено.

Мне так стыдно, так стыдно, что хочется спрятать лицо от окружающих». Это был стыд по поводу сексуальности. К этому она добавила следующее — уже применительно к своему отцу: «Всегда я была его маленькой женщинкой-деточкой. Я ощущала себя такой особенной, такой замечательной и неповторимой. Потом все это лопнуло, и я почувствовала, что я никто, просто кусок грязи».

Далее Мэри продолжала: «Когда я оставила этот стыд позади, когда перешагнула его, то ощутила, что глаза у меня стали чище и ярче. Это такое приятное чувство. Я чувствую внизу какую-то мягкость, и это сладостное, приятно жгущее ощущение. О Боже! В области таза у меня так приятно, но голова совсем безумная». Понадобилась изрядная дополнительная работа, чтобы поток возбуждения, текущий и сверху вниз, и в обратном направлении, оставался привязанным к ясной голове и мягко заряженному энергией тазу. Такое может случиться лишь в том случае, если страх перед капитуляцией окажется полностью преодоленным.

Мэри пришла на следующий сеанс после того, как побывала на совершенно постороннем психотерапевтическом семинаре, проводившемся в выходные дни. Она начала с того, что чувствовала в себе внутреннее сопротивление визиту ко мне и испытывала нежелание открыться любому чувству. Потом она рассказала, что на том семинаре работала с женщиной-терапевтом над вопросом своих отношений с матерью и при этом плакала из-за сильной страсти, которую испытывала к матери. Затем она описала, как по дороге с семинара домой она напевала то, что сама назвала маленькой маминой песенкой, словом, вела себя так, как если бы все еще продолжала быть маленькой девочкой. Мне было очевидно, что у Мэри произошел явный регресс, выражающийся в отступлении с той гораздо более зрелой позиции, которой она достигла ранее. Такого рода шаг назад свидетельствует о том, что ей довелось соприкоснуться с глубоким страхом. Он родился в результате сновидения, которое было у Мэри сразу же после упомянутого семинара. Судя по ее рассказу, в том сне она находилась вместе с какой-то девочкой постарше, которая пыталась зарезать ее ножом. У Мэри было при этом такое чувство, что когда та девочка предприняла попытку заколоть ее ударом прямо в сердце, то она смогла защититься, но потом, когда убийца сделала движение, чтобы повторить атаку и поразить ее куда-то в область таза, моя пациентка почувствовала себя беспомощной. Дело выглядело так, что — тем или иным способом — нападавшая все равно убьет ее. Когда я спросил у Мэри, кем, по ее мнению, была та девочка из сна, она ответила без секунды колебаний: «Моей матерью». Затем она рассказала о своей всегдашней убежденности, что мать не хотела ее, потому что она — девочка. Ощущая антагонизм со стороны матери, маленькая Мэри повернулась в поисках одобрения, поддержки и любви к отцу — и он действительно дал ей все это. Но весь его дар оказался опошленным сексуальным интересом к ней. В своей невинности маленькой девчушки она принимала отцовскую заинтересованность и чувства вполне чистосердечно, и это спасло Мэри, но отец-то все равно предал ее. Она не осознавала этого предательства до тех пор, пока ее иллюзии по поводу того, какая она особенная и необычайная красавица, не лопнули перед лицом унижений и оскорблений, от которых она страдала, когда тот же отец выставлял ее на обозрение своих подвыпивших приятелей. В отчаянии моя будущая пациентка вообще отказалась от своей сексуальности и обратилась к матери и церкви, превратившись в дочь, безгранично преданную матери, и в весьма ревностно верующую католичку. Однако она по-прежнему чувствовала себя уродливой и переполненной стыда.

Такого разрушительного воздействия не могло бы произойти, если бы ее мать всегда была рядом с нею. Располагай Мэри материнской любовью, она ни за что не потеряла бы себя ради отца и не превратилась в его маленькую женщину-деточку. Отношения ее родителей друг к другу также были искаженными, искривленными. Мать Мэри была женщиной холодной, сухой, весьма религиозной и полностью антисексуальной. Что касается отца, то он был человеком сексуально распущенным, внешне привлекательным и ориентированным на житейские удовольствия. Противоположности притягиваются. Этих двоих людей тянуло друг к другу, поскольку каждый из них подспудно нуждался в том, чем обладал другой. Но так как они были не в состоянии принять эту взаимонуждаемость и капитулировать перед ней, то каждый из них исступленно и неустанно атаковал то, что воплощал в себе другой. Мэри оказалась в этой войне жертвой, попав между двух огней и получая все тумаки и шишки с обеих сторон — особенно от матери, которая завидовала дочери и ненавидела ее за сексуальное возбуждение, получаемое той рядом с отцом. Мэри ощущала себя настолько виноватой в связи со своей сексуальной увлеченностью отцом, что оказалась совсем потерянной и беспомощной. Страх, испытываемый ею перед матерью, привел к разрушению ее цельности как личности, и этот злосчастный страх по сей день продолжал по-прежнему находиться в ней. Чтобы прочно чувствовать себя в условиях взросления, а также роста своей сексуальности, Мэри нужно было взглянуть этому страху в глаза и найти от него избавление, сделав это путем мобилизации собственного гнева. Она хорошо понимала и принимала объяснение, которое я давал сложившейся тогда и продолжавшейся теперь ситуации. Лежа в моем кабинете на кровати и скручивая руками полотенце, Мэри открыла глаза, чтобы бросить мысленный взгляд на мать, и произнесла: «Ты ведь меня на самом деле ненавидишь, верно я говорю?» Сказав эти слова, она воочию увидела перед собой лицо матери с таким выражением глаз, которое сильно напугало ее. В этот момент она промолвила: «Я всегда испытываю страх, когда заглядываю в глаза кому-либо, особенно женщине. Долгие годы я не могла видеть материнских глаз. Когда я выросла, то припомнила ее облик, увиденный мной в возрасте четырех лет. Не могу забыть эти холодные, ледяные глаза, смотревшие так, словно она готова была убить меня. Я почувствовала себя парализованной и не могла дышать».

Чтобы помочь Мэри перебороть гнетущий ее страх, я велел ей изменить указанное упражнение на нечто противоположное. Скручивая изо всех сил полотенце, она должна была вопить на свою мать: «Ненавижу тебя! Мне ничего не стоит убить тебя». Выражая эти чувства, Мэри заметила: «Благодаря им моя внешность кажется мне вполне симпатичной. А я ведь привыкла ощущать себя эдакой страхолюдиной». И добавила к этому с гневом: «Не смотрите на меня так. Это меня страшно пугает». Никогда до сих пор Мэри не мобилизовала в себе столь смертоносный гнев против матери. Она чувствовала себя слишком виноватой в связи с вовлеченностью в какие-то околосексуальные отношения с отцом и испытывала по этой же причине слишком сильный страх перед матерью. Понадобилось почти три года терапии, чтобы привести Мэри в такое состояние, когда она избавилась от владевших ею чувств вины и стыда настолько, чтобы располагать возможностью постоять за себя. Она стала сильнее и обрела больше уверенности в собственной способности выжить в одиночку, стоя на собственных ногах. Но было бы ошибкой полагать, что этот перелом знаменовал собой конец терапии. Ведь такие термины, как «стала сильнее» или «обрела больше уверенности в себе», носят далеко не абсолютный характер, они весьма и весьма относительны. Ее тело нуждалось в дальнейшем продолжении работы над ним, чтобы нарастить его энергетику и пойти дальше по пути интеграции личности. Ведь, столкнувшись с серьезным стрессом или разочарованием в своих отношениях с окружающими, Мэри все еще могла, что называется, рухнуть или развалиться. Мы никогда не в состоянии до конца преодолеть последствия травм, полученных на заре жизни. Однако если нам доведется стать мишенью новых ударов, то мы сможем быстрее мобилизовать наличные силы и восстановить в своем теле состояние хорошего самочувствия и удовольствия. Каждый кризис, с которым нам приходится столкнуться в жизни, становится возможностью для дальнейшего развития и укрепления нашего Я. В результате можно без всякой натяжки сказать, что терапевтический процесс никогда не завершается. Наше путешествие в страну самопознания ни в коем случае не кончается до тех пор, пока мы продолжаем жить, поскольку каждый новый жизненный опыт, каждое жизненное испытание или обретение вносит свою лепту в обогащение нашего естества. Во всяком случае, применительно к моему личному путешествию это утверждение более чем справедливо.

Меня привлек к Райху его тезис о том, что человек может найти сексуальное удовлетворение только посредством капитуляции перед своими сексуальными чувствами. Он назвал эту способность оргазмической потенцией, желая тем самым четко обозначить, что мерилом сексуальной страсти является не то, насколько в человеке сильно сексуальное побуждение, а то, насколько полной и завершенной является разрядка или снятие существующего сексуального возбуждения. В полном или по-настоящему завершенном оргазме все тело, включая разум, участвует в конвульсивной реакции, которая приводит к исчерпывающей разрядке всего сексуального возбуждения. Указанная конвульсивная реакция запускается в ход волнами возбуждения, которые раз за разом пересекают тело, будучи при этом связанными с резко ускоренным темпом дыхания. Хотя я применяю термин «конвульсивные», следуя в этом Райху, соответствующие движения не являются ни хаотическими, ни клоническими; они носят, я бы сказал, змеевидный характер. Во время этого процесса таз движется вперед вместе с волной выдыхания и назад с волной вдыхания. Аналогичные движения таза могут наблюдаться как сопровождение глубокого и полного дыхания без какой-либо сексуальной заряженности или генитального возбуждения. В подобной ситуации указанные движения носят название оргазмического рефлекса, и они не ведут ни к какой кульминационной точке. Тем не менее это явление воспринимается человеком как весьма расслабляющее и приятное. Когда в ходе полового акта сильный сексуальный заряд, накопившийся в генитальном аппарате, находит себе взрывоподобный выход, движения таза приобретают совершенно непроизвольный характер и осуществляются быстро и с силой. Человек ощущает себя так, словно его выносит за границы собственного Я, что представляет собой наивысшую форму капитуляции. Осознание своего Я исчезает, как если бы человек испытывал слияние с космическими процессами. Это переживание и есть экстаз.

В результате терапии, которой я подвергался у Райха, я оказался в состоянии испытать полную капитуляцию перед своими сексуальными чувствами, и мне знаком связанный с этим экстаз. Однако это удавалось пережить совсем нечасто. Тем не менее подобные переживания подкрепили мое убеждение в том, что любовь и сексуальная страсть представляют собой грани такого явления, как отождествление человека с вселенной. Но если подобное отождествление является частью человеческой природы, то почему капитуляция оказывается столь трудным делом? Я уже описывал всевозможные страхи, препятствующие капитуляции или блокирующие ее, но поскольку разного рода страхи носят в нашей культуре универсальный и повсеместный характер, мы должны признать, что они имеют к этой культуре самое непосредственное отношение. То, что происходит в семье, отражает общепринятые культурные установки и ценности, и до тех пор пока мы не признаем искаженный характер указанных ценностей, мы будем беспомощны в своих усилиях избежать их разрушительного воздействия на нас самих и на наших детей.

Культура претерпевает развитие по мере того, как человек уходит от чисто животного состояния и становится осознающей себя личностью. Имевшее когда-то место продвижение вперед от позы на четырех лапах, присущей всем прочим млекопитающим, к вертикальному положению возвысило человека над животными, а также — по мнению самого человека — даже над природой. Человек оказался в состоянии объективно созерцать процессы, происходящие в природе, и постигать некоторые законы, управляющие их протеканием. И, действуя таким образом, он постепенно стал обретать определенный контроль над окружающей природой и, продолжая процесс постижения, над собственной природой. Он развил эго — инструмент самоосознания и самоуправления, который дал ему возможность подучить могущественное превосходство над всеми иными живыми тварями, и это привело человека к убеждению в своей «инакости», что, безусловно, верно, и в своей «особости», которой на самом деле нет. Указанное развитие стало возможным благодаря эволюционному скачку, после которого человек стал обладателем более сильно заряженного тела и приобрел больший диапазон физической подвижности, особенно если речь идет о кистях рук и лицевой области, включая и голосовой аппарат. Человек умеет делать больше вещей и умеет выражать себя гораздо большим количеством способов, чем любое животное. В этих отношениях он действительно выше их, но по-прежнему без всякой особости. Он рождается подобно другим животным и умирает так же, как они. Его чувства могут быть более тонкими, но и они тоже чувствуют. Человек расцвел и многого достиг за то краткое время, в течение которого он гостит на этой планете, но постоянное движение вперед и вверх привело человека к отчуждению от его фундаментальных корней на земле и в природе, а его деятельность приобрела разрушительный характер — как для него самого, так и для природы. Разрушительное, деструктивное воздействие нашей культуры на природу сейчас достаточно широко признается, но мы еще не готовы согласиться с теми разрушительными последствиями, которые она имеет для человеческой личности. Мы наблюдаем причиняемый ею ущерб в виде злоупотребления детьми, необузданного насилия, сексуальной разнузданности и прочего, но при всем этом разгуле мы убеждены, что в наших силах удержать ситуацию под контролем и даже подлечить ее, если мы обретем для этого надлежащую волю и проявим ее в конкретных действиях.

Мой тезис заключается в том, что любая воля бессильна изменить текущее состояние дел, поскольку сама воля представляет собой часть общей большой проблемы. Мы обрели власть и оказались привязанными к ней. Движущей силой нашей культуры — и буквально, и психологически — является власть. Без власти нашей цивилизации придет конец, но по мере наблюдающегося усиления власти она все быстрее и быстрее движет нас во всех наших начинаниях к той точке, где мы окончательно утратим контроль над собственной жизнью. Наши тела не могут справиться с тем темпом действий, который от них требуется, — что представляет собой основную причину стресса. Ведь только получив возможность передохнуть в течение нескольких минут, мы сможем в следующие минуты бежать быстрее. Нас же без устали и без пауз побуждают шагать в ногу и не отставать, нас побуждают успевать и преуспевать, нас в самом буквальном смысле побуждают лезть из кожи вон и гонят прочь из собственного тела. За те пятьдесят с лишним лет, которые прошли с момента, когда я стал заниматься изучением человека, я наблюдаю общее ухудшение состояния тел тех, кто обращается ко мне. Они менее насыщены энергией, менее интегрированы и менее привлекательны, чем тела пациентов, которые я привык видеть в былые времена. Едва ли не доминирующим расстройством стали пограничные состояния. Старомодный истеричный пациент, о котором писал Фрейд, в чистом виде почти никогда не попадается. Истерик не в состоянии справиться со своими чувствами; у шизоидного индивида их вообще не слишком много. Большинство людей на сегодняшний день отделены, диссоциированы от своих тел и живут главным образом головой, с помощью эго. Мы проживаем в эгоистической или нарциссической культуре, в которой тело рассматривается как объект, а разум — как высшая сила и власть, осуществляющая полный контроль над телом и над человеком.

В контексте терапевтического процесса как власть, так и воля представляют собой негативные силы, препятствующие исцелению. Власть находится в мозгу у терапевта, поскольку он рассматривает себя как посредника, который в состоянии вызвать в пациенте желательные изменения. Своим осознающим разумом терапевт может понимать, что не в силах изменить пациента, но имеющееся у него знание психологических нюансов, лежащих в основе дискомфорта или дистресса пациента, может давать ему ощущение власти, если сам он, подобно большинству людей в нашем культурном круге, представляет собой нарциссическую личность и нуждается во власти для поддержания самомнения и собственного внутреннего имиджа. Эта власть реализуется через его оценку аналитического материала и контроль над ним. Тем или иным способом терапевт выказывает свое одобрение или неодобрение того, что говорит и делает пациент. И поскольку именно он является тем гидом, который должен провести пациента через преисподнюю, то он действительно располагает указанной властью. Точно так же обстоит дело с любым родителем. Если терапевт отрицает наличие у себя подобной власти, то это означает потерю контакта с реалиями жизни. Вопрос состоит в том, ограничивается ли он тем, что распознает факт наличия у него власти и принимает это к сведению, или же позволяет данному факту ударить ему в голову.

Власть представляет собой тот спорный вопрос, с которым я боролся в течение всей моей деятельности как практикующего терапевта. Обладая способностью отчетливо видеть проблему пациента путем чтения языка его тела, я питал убежденность в своем умении подсказать обратившемуся ко мне человеку, что именно он должен делать для того, чтобы ему стало лучше. Когда пациент делал то, что я ему указывал, он, как правило, действительно чувствовал себя лучше, но это улучшение не было стабильным. Хотя от Райха я научился тому, что основная проблема состоит не в том, чтобы делать, а в том, чтобы чувствовать, моя собственная личность не позволяла мне воздержаться от попыток все-таки добиться настоящего и долговременного улучшения. Видимо, во мне сидела убежденность в том, что если мне действительно удастся это сделать, то я тем самым лишний раз дам подтверждение своим качествам личности высшего порядка, на что я в глубине души претендовал смолоду. Я глубоко уверен, что в нашей культуре большинство, почти все люди неисцелимо заражены идеей, что человек должен стараться, чтобы это произошло — иными словами, чтобы стать здоровым и богатым, преуспевающим и наделенным любовью. Я знал, что это утверждение справедливо применительно к моим пациентам, и понимал, что оно в равной мере относится и ко мне. Но ведь если тем, что мы ищем, является страсть, сексуальное удовлетворение и радость, то это нельзя заставить произойти, наступить вдруг — точно так же, как нельзя одной лишь волей и усердными стараниями добиться, чтобы вдруг произошло рождение новой жизни.

Когда я работаю с людьми, то все время осуществляю контроль за терапевтическим процессом, поскольку являюсь провожатым или даже поводырем. На мне лежит ответственность — понять пациента и его проблемы, а также изложить их ему таким образом, чтобы он также мог видеть и понимать их. Без моего понимания мы оба будем блуждать в потемках; без его понимания заблудшим будет он один. Это моя ответственность — направлять его по дороге, ведущей к самопостижению. Однако само исцеление лежит за пределами того, чем я могу управлять.

Исцеление представляет собой естественную функцию самого тела. Если мы порежемся или как-то иначе поранимся, то разве наше тело не исцеляется самопроизвольно? Живые организмы были бы не в состоянии просуществовать сколько-нибудь долго без присущей им врожденной способности к излечению своих ран и заболеваний. В качестве врачей мы в состоянии помочь естественному процессу выздоровления, однако мы не умеем обеспечить его. Но если вышесказанное верно, то почему же у нас нет врожденной способности самопроизвольно излечивать разные эмоциональные расстройства, которые представляют собой в такой же мере ранения тела, как и разума? Ответ на этот вопрос заключается в том, что мы сами не позволяем этому излечению произойти. Как мы убедились в предшествующих главах, из страха мы сознательно и бессознательно препятствуем излечению, блокируем его. Мы не в состоянии избавиться от страха одним лишь обдуманным и намеренным волевым актом; все, что мы можем сделать, — это подавить страх таким образом, чтобы не испытывать страха перед страхом. Однако следствием подобного поведения оказывается подавление всей жизненно важной деятельности тела, включая процессы естественного и спонтанного излечения. Только отказом от контроля со стороны эго можно добиться того, чтобы тело человека могло в полном объеме сохранить свою витальность и энергию, свое натуральное здоровье и страстность.

Капитуляция перед телом и его чувствами может поначалу поразить нас и восприниматься как поражение, каковым оно на самом деле и является, но только для эго, стремящегося к доминации. Однако лишь в подобном поражении мы можем обрести свободу от участия в крысиных бегах современной жизни и в конечном итоге ощутить ту страсть и радость, которые доставляет человеку свобода. Но указанная цель ничуть не относится к разряду легко достижимых. Мы обременены ношей знаний о том, что верно и неверно, а также самосознанием, ограничивающим нашу спонтанность. И еще. Как я уже отмечал недавно, путешествие в поисках самопознания и самопостижения никогда не закачивается. Терапия, однако, есть вопрос сугубо практический. Человек не может и не должен подвергаться терапии на протяжении всей своей жизни. Шесть лет должно быть признано максимумом, поскольку именно столько времени требуется ребенку, чтобы обрести достаточную независимость, позволяющую ему покинуть стены родительского дома и отправиться в школу.

Когда пациент завершает биоэнергетическую терапию, он должен располагать пониманием и владеть методами, которые позволят ему и дальше продолжать углубление процессов самоосознания, самовыражения и самообладания. Он должен понимать связь между телом и разумом, а также знать, что существующие в его организме хронические напряжения связаны с эмоциональными конфликтами, которые берут свое начало в детстве и по сей день остались неразрешенными. Указанные конфликты продолжают воздействовать на настоящее до тех пор, пока в теле бывшего пациента сохраняются вышеупомянутые напряжения. Следовательно, ему придется продолжать работать над своим телом, чтобы уменьшить и в конечном итоге устранить их. Это означает, что он должен будет продолжать выполнять основные биоэнергетические упражнения, трактуя их как часть своих нормальных, повседневных занятий, связанных с заботой о здоровье. Я лично выполняю их почти каждое утро столь же регулярно, как, скажем, чищу зубы, и занимаюсь этим уже более тридцати лет.

Для укрепления дыхания я от трех до пяти минут лежу в запрокинутом положении поверх биоэнергетического табурета, давая своему дыханию возможность стать глубже. Чтобы продвинуть указанный процесс еще дальше, я привлекаю сюда и голос, издавая и долго выдерживая громкий звук. Невзирая на громкость, это вполне легкий звук, испускаемый без усилия. Вообще говоря, цель данного упражнения сводится к тому, чтобы возбудить рыдания. Как только я начинаю плакать, дыхание у меня само по себе становится легче и глубже. Плач важен для меня еще и потому, что во мне всегда присутствовало внутреннее сопротивление этому действию — по тем же причинам, по которым сопротивляются плачу другие люди. Я считал себя решительным человеком, который пытался подняться выше обуревающих его проблем. Хотя на практике такой подход не срабатывал, я был не в состоянии отказаться от него, да и не хотел сдаваться. Плач является актом сдачи, а для многих это означает неудачу, провал. Но терапия как раз добивается того, чтобы пациент сдался, и за долгие годы я накрепко усвоил, что всякий раз, когда в какой-то сфере своей жизни сдаюсь, я обретаю дополнительную свободу. Однако мой невротический характер настолько глубоко укоренился в моей личности, что акту сдачи приходится стать непрерывным, никогда не прекращающимся процессом. Просто я каждый раз сдаюсь еще чуть-чуть больше.

Плач выполняет в моей жизни еще одну немаловажную и взаимосвязанную с предыдущим функцию: он поддерживает меня в контакте с печалью — печалью тех лет, когда я не являлся настолько свободным, чтобы быть искренним перед собой, и печалью из-за того, что мне уже никогда не обрести вновь того состояния невинности, которое стало бы радостью в чистом виде или тем, что я называю благодатью или блаженством. В противоположность животным, мы живем, располагая знанием о борьбе, страданиях и смерти. Такова трагическая сторона бытия человеком. Однако другая сторона — это наша способность воспринимать великолепие и величие жизни так, как это недоступно никакому животному. В религиозных терминах это именуется величием Господа. Я же рассматриваю две указанные концепции: трагедийности и величия — как синонимы. Величие видится мне в красоте цветка, ребенка или женщины, равно как в царственной величавости горы, дерева или человека. Переживание этого величия и есть тот восторг, который находит свое выражение в художественных творениях человека, особенно в музыке. Фундаментальная посылка моей философии состоит в том, что невозможно отделить две указанные стороны друг от друга, не разрушив при этом целого. Человек не в состоянии воспринять величие жизни, если он не приемлет ее трагического аспекта. Нет места никакому величию, если человек пытается отрицать реальную действительность или уйти от нее. Я нуждаюсь в плаче для того, чтобы сохранить свою человечность. Я плачу не только о себе, но и о своих пациентах, и обо всем человечестве. Когда я вижу борьбу и боль, властвующие над моими пациентами, мне на глаза часто наворачиваются слезы. Впоследствии, когда эти люди облегчают свою боль с помощью плача и отказываются от борьбы, я вижу, как их глаза и лица наполняются светом, и ощущаю свое сердце возрадовавшимся. Но я в состоянии по-настоящему прочувствовать эту радость лишь в том случае, если и сам в той же мере, как и они, готов отказаться от борьбы, и в этом причина необходимости плача.

Еще одно упражнение, которое я делаю буквально с момента создания биоэнергетического подхода к терапии, — это упражнение на заземление. Поработав на табурете с целью углубления дыхания, я меняю позу на противоположную, нагибаясь вперед и касаясь пола пальцами рук. Указанное упражнение было полностью описано и проиллюстрировано в главе 2. Если я продолжаю оставаться в этой позе, то по мере того как через мои ноги протекают волны возбуждения, они у меня, как правило, начинают пульсировать. Данное явление не только способствует углублению дыхания, но и более полно привязывает меня к земле, а это означает, что я, да и любой человек, проделывающий указанное упражнение, оказываемся связанными с реальной действительностью собственного тела. Все мы — дети земли, ожившие благодаря духу вселенной. Наша человечность зависит от нашей связи с землей. Потеряв эту связь, мы становимся разрушителями. Мы теряем из виду то, что мы во многом тождественны не только другим людям, но и прочим живым созданиям, поскольку в своей гордыне отрицаем наше общее происхождение. Мы отступаем в свои головы, в мир, который сами сотворили и в котором видим себя особенными, всемогущими и бессмертными. Чем дальше мы отступаем вверх, уходя от земли, тем больше вырастает наше самомнение, наше суждение о собственном имидже. В этом эфемерном мире нет места чувствам печали или радости, боли или величия. Там вообще нет никаких реальных чувств, а только одни сантименты.

Подобно столь многим другим современным людям, я тоже был чрезмерно эгоистичным и нарциссическим индивидом. Мне настоятельно требовалось сойти вниз с вершин, куда я себя вознес, с пьедестала, возведенного мною для того, чтобы отрицать и отвергать унижение, которое меня заставили испытать в детстве. Взгромоздившись на этот высоко поднятый постамент, я боялся свалиться с него или свалять дурака, поскольку моя самоидентификация была привязана к этому возвышенному положению. К счастью, я сохранил какую-то идентификацию со своим телом, и это заставило меня понять, что любая радость, которую я рассчитывал отыскать, может пребывать только и исключительно в царстве тела с присущей ему сексуальностью. Спуск вниз, на землю оказался для меня длительным и трудным процессом, но когда я в конце концов ощутил, что мои ноги прочно связаны с землей, то испытал чувство радости.

Я нахожусь сейчас в большем соприкосновении со своим телом, нежели это было раньше, я в большей степени осознаю его напряжения и понимаю его слабости. Продолжая этот ряд, я гораздо легче ощущаю собственные чувства. Так, если меня спровоцировать или причинить боль, то сегодня мой гнев возникнет быстрее, но вместе с тем я сумею выразить его более подходящим образом. Результат таков: я испуган или обеспокоен меньше, чем когда-либо прежде. А если человек не испуган, то он оказывается в состоянии принять жизнь такой, какая она есть. Все это дает мне ощущение внутренней умиротворенности, являющееся фундаментом радости. И я на самом деле часто испытываю радость, которая приходит ко мне в связи с естественной красотой, свойственной окружающим меня людям и предметам.

Когда человек влачит существование в терминах выживания, то главный смысл начинает придаваться поведению и объектам, способствующим выживанию, скажем, необходимости быть хорошим, сильным и обладать властью. Поскольку поиски смысла лежат в самой природе человеческого разума, то те индивиды, кто ориентирован на радость, находят смысл в жизненных установках и поведении, способствующих обретению радости. Как следствие, я приписываю важный смысл таким установкам, как достоинство, искренность и чувствительность. Я нацелен поступать таким образом, чтобы иметь возможность гордиться собой и избегать поступков, из-за которых могу почувствовать вину или стыд. Истоки внутреннего достоинства лежат в имеющемся у меня чувстве, что я имею право высоко держать голову и смотреть любому встречному прямо в глаза, не отводя взгляда. Искренность представляет собой несомненную добродетель, но одновременно она также является выражением уважения к своей собственной цельности. Когда человек лжет, его личность раздваивается. Тело знает истину, которую произносимые вслух слова отрицают. Такое раздвоение или разрыв представляет собой весьма болезненное состояние, и оно может быть оправдано лишь в том случае, когда не соврать означает подвергнуть свою жизнь или цельность своей личности серьезной угрозе. Многие люди произносят ложь, не испытывая при этом никакой боли, но это свидетельствует всего лишь о том, что они потеряли контакт с собственным телом и нечувствительны к переживаемым ими ощущениям.

Чувствительность — вот свойство по-настоящему живого человека. Когда мы умерщвляем себя, то утрачиваем свою чувствительность. Посему дети, как это всем известно, обычно чувствительнее взрослых. Нужно непременно быть чувствительным по отношению к другим, но также и к себе. Если мы не являемся чувствительными к себе, то заведомо не можем быть чувствительными к другим. Проблема здесь состоит в том, что нечувствительный человек не осознает своей нечувствительности. Я не веду речь о бдительной настороженности, которая представляет собой состояние повышенного напряжения. Чувствительность — это способность оценить различные связанные с жизнью тонкие оттенки выражения, как человеческие, так и не относящиеся к людям. Такого рода чувствительность зависит от внутренней умиротворенности, берущей свое начало в отсутствии борьбы, равно как и чрезмерных усилий. Именно эти ценности придают жизни ее подлинный смысл, поскольку все они относятся к числу свойств, способствующих обретению радости.

ГЛАВА 12. СТРАСТЬ И ДУХ.

Капитуляция перед Богом.
Изречение о том, что не хлебом единым жив человек, хорошо известно, однако оно не воспринимается всерьез в нашей культуре, которая озабочена в первую очередь материальными объектами, вещами. Чтобы понять эту озабоченность, нужно признать, что она берет свое начало в нашем самоотождествлении с эго и его ценностями. Для эго по-настоящему дороги те предметы и поступки, которые служат поднятию имиджа данного индивида в глазах других людей. Этой цели успешно служит накопление всякого рода собственности, равно как денег, власти, успехов, славы и положения. Поскольку эго является интегральной составной частью человеческой личности, все мы так или иначе заинтересованы в нашем имидже и в нашем общественном статусе. Серьезная проблема возникает лишь тогда, когда погоня за ценностями, свойственными эго, становится доминирующей деятельностью всей культуры. Результат оказывается следующим: все иные, гораздо более важные и глубокие ценности, которые мы называем духовными, игнорируются либо недооцениваются, поскольку люди перестают видеть их релевантность, или, иначе говоря, уместность, для своей повседневной жизни. Противоположность между грубым материализмом и духовностью не допускает никакого примирения, никакого компромисса, поскольку эти понятия являются взаимно исключающими. Если в качестве характеристики всеобщей погони за движимыми и недвижимыми материальными благами мы пользуемся термином «ценности эго», то усиление духовных чувств принадлежит к королевству телесных ценностей. Здесь эго и тело служат просто в качестве отражений двух различных граней человеческой личности. Обе эти грани существенно важны для здорового функционирования каждого индивида.

Телесные ценности поддерживаются и укрепляются любым чувством, понятием, объектом или поступком, которые усиливают в теле ощущение хорошего самочувствия; к их числу относятся любовь, красота, истина, свобода и достоинство. Все это — внутренние ценности, которые имеют отношение к восприятию человеком собственного Я, в противоположность ценностям эго или материальным ценностям, берущим свое начало во взаимоотношениях человека с внешним миром, а также во внешних аспектах его бытия. Внутренние ценности представляют собой подлинные духовные ценности, поскольку они ассоциируются с деятельностью духа и обеспечивают возникновение сильных чувств или страстей. С другой стороны, никто не проявляет подлинной страсти по поводу ценностей эго, хотя многими людьми движет сильное честолюбивое стремление заиметь их. Побуждение укрепить свое реноме или амбициозное желание прославиться, равно как и почти маниакальная жажда разбогатеть, не порождают у человека хорошего телесного самочувствия. Можно, конечно, сказать, что быть богатым — приятное ощущение, но указанное ощущение связано с имеющимся у эго мнением, что богатство дает чувство безопасности и власти. У первобытного человека идея богатства не будет порождать ровным счетом никаких особых чувств и ощущений, в то время как достоинство, честь и уважение непременно будут вызывать сильные положительные эмоции и у дикаря. Отсутствие идентификации с перечисленными высшими ценностями лежит в основе массовых социальных беспорядков, ставших сегодня настоящим бедствием наших обществ. #page#

Еще одной духовной ценностью, которая практически отсутствует в нашей культуре, является чувство самоотождествления и гармонии с природой, с окружающей человека средой, а также с членами того сообщества, к которому принадлежит данный индивид. Первобытный человек находился в весьма сильной эмоциональной связи со своим окружением, поскольку от этого полностью зависело выживание каждого человека. Современный индивид, который на самом деле точно в такой же мере зависит в своем выживании от окружающей его природной среды, оказался отчужденным и диссоциированным от естественного мира природы, поскольку он отождествляет себя со своим эго. Таким образом, хотя теперешний человек убежден, что обладает большей безопасностью, нежели его первобытный предок, который для усиления своего ощущения безопасности прибегал к магии, нынешний обитатель нашей планеты на телесном уровне находится в глубоко небезопасном состоянии, потому что он утратил истинную связь с самим собой, с землей и вселенной. Вся религиозная деятельность имеет целью способствовать внедрению этих внутренних, духовных, или, иначе говоря, телесных, ценностей. Они служат отражением тех добрых чувств и хорошего внутреннего настроя, истоки которых лежат в ощущении гармонии с силами, действующими в природе и вселенной, и являются воплощением приобщенности к указанным силам. Если мы вместо этих могучих сил подставим слово «Бог», то сможем лучше понять и оценить власть религиозных чувств. Когда наши чувства единения с природой сильны, они становятся страстью, которая возбуждает дух и поддерживает его заряженность на высоком уровне. А когда в человеке присутствует такого рода страсть или любой ее аспект, скажем, страсть к красоте, то я убежден, что для него невозможно погрузиться в депрессию, испытывать беспокойство или жить по принуждению. В наше время, когда духовные или внутренние ценности оказались утраченными, когда религия потеряла свою власть над обществом и возможности влиять на чувства и поведение большинства людей, депрессия и эмоциональный дискомфорт стали эндемическим явлением. С другой стороны, я сомневаюсь, что любая система убеждений, будь то религиозная или какая-то иная, в состоянии подменить собой ощущение страсти. Это ощущение может развиться у индивида лишь в том случае, если он откажется от контроля со стороны эго и освободит свое тело от оков, привязывающих его к волевым факторам и ценностям эго. Такой отказ, такая капитуляция является основой религиозного исцеления, наступающего тогда, когда имеет место капитуляция перед Богом.

Проблема, возникающая применительно к некоторым практическим приемам религиозного исцеления, состоит в том, что фактически капитулируют не перед Богом как таковым, а перед каким-то его конкретным представителем либо доктринально установленным порядком, опять-таки требующим безусловного подчинения авторитетному лицу. Это похоже на то, что происходит в религиозных культах и сектах, где тоже происходит капитуляция эго каждого сектанта перед главой данного учения, результатом которой становится ощущение свободы и страсти у того, кто капитулировал. Вместе с тем подчинение не является подлинной капитуляцией, и сдавшийся дух раньше или позже станет бунтовать против потери свободной возможности быть до конца искренним перед собственным Я. У меня имеется убежденность, что истинное исцеление должно прийти изнутри человека, а не от воздействия какой-то внешней силы. Бог играет роль в самоисцелении постольку, поскольку целительной силой является в данном случае дух Бога, обитающий внутри тела. Указанный дух, разумеется, есть дух самого этого человека — та витальная сила, которая поддерживает в нем жизнь, движет его телом и порождает у него чувство радости. Но, как мы видели в предшествующих главах, капитуляция перед собственным телом вызывает у человека страх смерти, страх, что он не сможет выжить, если откажется от контроля со стороны эго. У пациента, обратившегося к терапевту, обычно отсутствует всякая вера, поскольку та вера в родительскую любовь, которой он обладал, будучи маленьким ребенком, оказалась преданной, после чего ему показалось, что он может или даже должен умереть. Но хотя многократно упомянутая здесь капитуляция и пугает, она представляет собой единственный способ излечения от ран детства. Чтобы отдаться во власть тела, сдаться ему, сдаться мраку бессознательного, преисподней нашего естества, требуется наличие веры. И кроме собственной веры нужен еще провожатый — человек, которому пациент готов поверить, поскольку тот уже прошел неизведанным путем в процессе своего собственного исцеления и своих исканий, имеющих целью обнаружить Бога внутри своего естества. В то же самое время, когда человек обретает единение с Богом внутри себя, он соединяется и с Богом вовне, с теми космическими процессами, которые вдохнули жизнь во все сущее и от которых зависит жизнь каждого из нас. Хотя мы, нынешние «современные» люди, обладаем гораздо более обширными познаниями по сравнению с нашими пращурами, нам в такой же мере необходима гармония во взаимоотношениях с природой и вселенной, как и человеку эпохи палеолита.

Прежде чем мы лишились своей невинности и стали осознавать себя, в нас присутствовало ощущение этой гармонии. Кое-кто из нас сможет припомнить прекрасное чувство такого гармонического единения с окружающим миром в те времена, когда маленькими детьми мы испытывали радость. После того как моему сыну исполнилось пять лет, я предпринял определенные усилия, чтобы как-то уговорить его посещать религиозную воскресную школу. Мои аргументы сводились к тому, что там он сможет узнать о Боге. А он мне ответил: «Я и так знаю о Боге». В ответ на мой вопрос, что же именно он знает, сын показал пальцем на несколько цветочных кустов, которые росли неподалеку от того места, где мы стояли, и произнес: «Он там». Я почувствовал, что у моего мальчика уже есть такое интуитивное ощущение Бога, которое важнее всего, чему бы он мог научиться в воскресной школе, и отказался от попыток отправить его в сие почтенное заведение. При этом я испытывал твердую уверенность в том, что коль мой сын осознает присутствие Бога в цветах, то он тем более знает о наличии Бога в собственном теле. Убежденность в том, что у всех живых существ есть какое-то богоподобное свойство, представляет собой одно из принципиальных положений индуистской религии, утверждающей в качестве постулата, что атрибутом всех живых творений является дух Брахмы. Первобытный человек тоже веровал, что духовное начало присутствует во всех вещах, живых и неживых, и всякий такой дух надлежит почитать. Реки, озера, горы и леса, а также все, что в них пребывало либо обитало, анимировалось, или, иначе говоря, одушевлялось, каким-то духом, ничем не отличаясь в этом смысле от одушевленности человека. Анимизм, как именовалась эта разновидность верований, был первой религиозной системой. Если исходить из того, что маленькие дети рассуждают примерно так же, как это делали первобытные люди, то нет ничего удивительного в том самопроизвольном видении Бога во всех живых существах, которое обнаружилось у моего маленького сына.

В ранние доисторические времена человек целиком и полностью жил в естественном мире живой природы — как одно из животных среди многих других. Это была эпоха невинности и одновременно свободы. В мифологии те давние времена считаются райским, «золотым» веком, поскольку глаза в ту пору у всех сияли, а сердца были переполнены радостью. Разумеется, тогда также существовали и боль, и горе, потому что эти чувства в такой же мере невозможно отделить от удовольствия и радости, как ночь не может быть отделена от дня, а смерть — от жизни. Но жизнь, в которой присутствуют удовольствие и радость, может дать возможность вынести, перетерпеть и горе, и боль. Подобная полнокровная жизнь резко контрастирует с нашим нынешним существованием, в котором присутствует лишь немного удовольствия и совсем мало радости, если она вообще появляется. Нужно быть безнадежно слепым, чтобы не замечать этой реальности в лицах и телах людей, встречающихся тебе на улицах или в других общественных местах. Эти лица большей частью бывают жесткими и стянутыми, подбородки — зловеще выпяченными, глаза — тусклыми, перепуганными либо ледяными. Все это совершенно очевидно любому непредвзятому взгляду, невзирая на маски, которые люди натягивают на себя, чтобы скрыть за ними свою боль и печаль. Тела встречных закрепощены или расхлябаны, и им присущ огромный избыток веса либо чрезмерная худоба, следы изнеможения либо зажатости. Разумеется, из этого скорбного описания имеется много исключений, но подлинная красота — все же редкость, а истинная грациозность почти не существует. Картина складывается трагическая. В противоположность этому, недавно по телевизору я видел в документальном фильме юную девушку, принадлежащую к одному из самых бедных племен на свете. Это были кочевники, обитающие где-то в пустыне Сахара. Девушка тащила на спине вязанку сучьев, которые она собрала в окрестностях стоянки своего племени и сейчас несла туда, чтобы помочь разжечь и поддержать вечерний костер. Поскольку ночи в Сахаре пронизывающе холодные, эта связка сучьев служила ее вкладом в бытование народа, к которому она принадлежала. Скромная охапка являлась зримым выражением ее любви, и тело девушки отражало радость, которую она ощущала. Глаза у нее блестели, а лицо лучилось теплом. Я никогда не забуду этих кадров.

Такого лица мне не доводилось видеть «в натуре» на протяжении многих последних лет, но я помню, что в мою бытность нью-йоркским мальчишкой подобные выражения часто встречались у девушек и молодых женщин. Это было совсем другое время и, позволю себе заметить, совсем другой мир. В нем не было автомобилей и не было холодильников. Лед доставляли специальные разносчики, а уголь привозили на фургонах, в которые была запряжена обыкновенная лошадь. Время текло медленнее, и кругом было гораздо тише. Люди располагали свободным временем, чтобы посидеть на лавочках перед домом или просто на ступеньках и потолковать друг с другом, лениво перекидываясь словечками. Этот мир был далек от рая, и я вовсе не был счастливым ребенком, но все-таки припоминаю радостные периоды, когда мы, дети, играли на городских мостовых в свои нехитрые игры. По сравнению с теми временами нынешний Нью-Йорк, где по-прежнему находится мой кабинет, вызывает какое-то ирреальное ощущение, иногда близкое к ночному кошмару.

Пожилые люди вообще высказываются о давних временах в гораздо более благоприятных выражениях, нежели о нынешних. Так было и в пору моей молодости. Это можно объяснить тем фактом, что человеку свойственно видеть свое прошлое юными глазами, в которых было куда больше возбуждения, волнения и надежды. Но хотя подобные соображения вполне справедливы, ничуть не менее справедливо и то, что за время моего довольно долгого пребывания на этом свете качество жизни сильно ухудшилось. Хотя в настоящее время я лично ощущаю больше радости, чем когда-либо раньше, я убежден, что в каждом крупном городе идет постоянно нарастающая потеря свойств и качеств, благоприятствующих радости жизни, потеря, которая прямо пропорциональна росту богатства, процветания и власти. Мы превратились в материалистическую культуру, где стала доминировать экономическая деятельность, направленная исключительно на приумножение всяческой власти и производство всякого рода вещей. Концентрация на власти и вещах, которые принадлежат внешнему миру, подрывает ценности внутреннего мира — такие основополагающие ценности, как достоинство, красота и милосердие.

Я всецело убежден, что утрата моральных и духовных ценностей напрямую связана с приращением богатства. В Священном Писании сказано, что удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие (Матф., 19:24). Но по-настоящему желанное нам царство — это Царство Божие на земле, где возможна радость. К сожалению, человек оказался изгнанным из этого царства, которое представляло собой сад Эдема, поскольку не подчинился предписанию Господа не вкушать запретный плод с древа познания. А далее, обретя знание, он превратился в Homo sapiens — человека разумного, — что удалило его из стана животных и привело к человеческому состоянию. Этот переход, этот первый маленький шаг на пути к превращению человека в цивилизованное существо занял длительное время. Последующие шаги делались все быстрее и быстрее. От каменного до бронзового века минуло где-то от четырех до пяти тысяч лет; переход от бронзового века к железному занял менее двух тысячелетий. Темп развития цивилизации ускорялся по мере роста человеческих знаний, а вместе с этим ростом имело место и соответствующее развитие концепции главенствующего Бога. Идея всемогущего Бога мужского пола, Бога-отца, получила свое развитие относительно недавно и ограничивается религиями, принадлежащими к кругу западной цивилизации. В наиболее ранней религии, анимизме, поклонялись всем духам природы. Политеизм, или многобожие, представлял собой поклонение богам-мужчинам и богиням-женщинам, причем каждое божество соотносилось с конкретным аспектом человеческого бытия. Продвижение к верховенству единственного бога-мужчины было связано с ростом власти земного правителя мужского пола, всевластного царя либо вождя, который рассматривался как прямой потомок или непосредственный представитель этого бога. Теперь бог или боги уже не обитали на бренной земле. Вначале они переместились на вершину священной горы — скажем, горы Олимп, где поселились греческие боги, — а затем самый высший Бог был помещен в некое удаленное место, которое располагается на небесах и недоступно смертному человеку.

Этот процесс отделения божественного от мирского представлял собой нарастающую демистификацию природы и тела. Земля стала видеться просвещенным людям как огромная масса вещества, материи, которая, будучи активированной энергией Солнца, способна дать жизнь растениям, а те — животным. Впоследствии человек научился управлять первым из этих естественных явлений посредством агрономии и сельскохозяйственного производства, которые снабдили его надежным и почти неиссякаемым источником пищи. Затем, благодаря внедрению машин и химических удобрений, его власть над процессами производства продовольствия стала казаться беспредельной. Эта история всем нам известна. Но мы стали также осознавать, что в указанном процессе кроется опасность. Мы узнали, что непомерным вмешательством в природу стали нарушать свойственный ей экологический баланс. Но ведь точно то же мы творим с нашими телами, сводя все, что в них происходит, к биохимическим процессам и тем самым грабя себя и лишая свои тела того, что в них сотворено по образу и подобию Бога. Современный человек в западной культуре потерял свою душу, как это констатировал в свое время Юнг.

На это можно возразить, что именно создание и развитие цивилизации явились величайшим достижением человека, венцом его вселенской славы. Я готов и согласиться с этим аргументом, и возразить против него. Цивилизация отождествляется с городской жизнью, но если сегодняшние большие города представляют собой славу и гордость человека, то они же одновременно являются и его позором. Лишь очень немногие из мегаполисов избавлены от загрязнения воздуха, суетливой гиперактивности, бесконечных транспортных потоков, от шума, насилия и грязи. В них, правда, всегда отыщется несколько уголков тихой красоты, но они целиком и полностью задавлены уродством современной рекламы, которая выражает маниакальную завороженность горожан материальными благами и сексом.

Демистификация какого-то объекта, понятия или процесса перемещает его из царства священного в сферу вульгарного. Священный, сакральный объект становится просто вещью, священный процесс — механической операцией. Именно так сложилась в двадцатом веке судьба человеческого тела и его сексуальности. Половой акт, представляющий собой единение двух индивидов, которые исполняют священный танец жизни, для многих людей стал своего рода театрализованным представлением, а иногда — каким-то ляпсусом, оплошностью эго. Для особых целей действительно может понадобиться объективный взгляд на телесные функции как на биохимические или механические процессы, но мы не должны терять из виду, что во всех жизненных процессах имеется и гораздо более глубинная реальность. Любовь удастся объяснить в биохимических или механических терминах ничуть не в большей мере, чем можно объяснить в терминах колебаний воздушных волн, являющихся носителем звука, властную силу слов «я люблю тебя» как средства пробуждения ответных чувств. Любовь — это состояние интенсивного позитивного возбуждения в теле, но это утверждение говорит нам не намного больше, чем фраза о том, что сама жизнь тоже является состоянием возбуждения. Я бы охарактеризовал любовь как предельное, окончательное выражение жизни, поскольку, являясь той силой, которая стоит за кулисами репродуктивной функции продолжения рода человеческого, она есть истинный творец жизни. И сводить жизнь, любовь и секс к физиологическим процессам — значит игнорировать эмоциональную сторону тела, то есть все те аспекты, которые делают и секс, и любовь, и жизнь проявлениями духа, присущего телу.

Восточная философия и религия не отделяет, не диссоциирует Бога от природы или же дух от тела. Жители Китая веруют, что всеми процессами в природе и космосе управляет взаимодействие двух принципов или сил, именуемых «инь» и «ян» [В древнекитайской философии и религии — два начала: одно — негативное, темное я женское (инь), другое — позитивное, светлое и мужское (ян), — взаимодействие которых влияет на судьбу живых существ и всех вещей. — Прим. перев.], которые в случае взаимной сбалансированности гарантируют благополучие человека. Мышление индусов признает существование силы, которая питает все живое энергией и называется «прана» — дыхание [Дыхание как носитель жизни в древнеиндийской философии упанишад (буквально — тех, кто сидел у ног учителя), покидающее мертвеца и вселяющееся в новорожденного. — Прим. перев.]. Биоэнергетический анализ так-же применяет энергетический принцип как средство понимания жизненных процессов и работает с понятиями телесной энергетики, используя дыхание для освобождения человека от имеющихся в его теле напряжений, которые налагают путы на его дух и ограничивают его свободу. Восточное мышление коренится в той точке зрения, что человек не является хозяином собственной жизни, что он подвержен воздействию сил, которые сам не в состоянии контролировать, — тех сил, которые можно относить к категории скрывающихся за понятиями «рок» или «карма» [Буквально: деяние, воздаяние: 1) в буддизме и индуизме — деяние, рассматриваемое как несущие неизбежные результаты, плохие или хорошие, либо в этой жизни, либо в перевоплощении; 2) в теософии — космический принцип поощрений и наказаний за деяния, совершённые в прошлом перевоплощении; 3) судьба, предназначение. — Прим. перев.]. В противоположность этому, западное научное мышление не видит пределов для властных возможностей человека по управлению жизнью. Эта точка зрения основывается на нашем самоотождествлении с разумом и его процессами творческого мышления, которые никак не ограничены ни во времени, ни в пространстве, ни в возможностях действовать. И напротив, отождествление с телом заставляет человека понять ограниченность своего естества и относительное бессилие, присущее всем его поступкам и действиям.

Восточное отношение к жизни нередко описывается как фаталистическое. Человек видится при этом бессильным изменить предопределенное течение событий. В такой ситуации здравый смысл станет, следовательно, давать совет принять сложившийся порядок вещей и капитулировать. Большинством людей Запада подобная жизненная установка отвергается, поскольку они будут трактовать ее как пораженчество. Западного человека призывают не поддаваться, бороться и верить, что тот, кто ищет, всегда найдет, что при наличии воли всегда отыщется путь к достижению цели. Воля, конечно, весьма ценная для жизни штука, если ею пользоваться надлежащим образом. Однако ее место — крайности, критические ситуации, когда в интересах выживания необходимо предпринять поистине титанические усилия. Сохранять контроль над обстоятельствами и не паниковать — вот функция управления со стороны эго, которое как раз и реализуется через волю. Чтобы безбоязненно напасть на угрожающего тебе врага, требуется воля, поскольку «естественная» тенденция тела в подобной обстановке — сбежать подальше. Если рассматривать волю именно в этом свете, то она представляет собой позитивную силу. Однако в ситуациях, где опасность отсутствует и деятельность должна доставлять удовольствие, дело обстоит совершенно иначе, и воля становится негативным фактором. Вообразите себе только подключение воли для того, чтобы наслаждаться половыми отношениями! Как неоднократно отмечалось в этой книге, радость напрямую зависит от капитуляции воли и эго.

Такая капитуляция эго и отказ от его ценностей позволяет человеку обратиться вовнутрь и услышать в себе глас Божий. Медитация — в том виде, как она практикуется в восточных религиях, — является средством, с помощью которого индивид может отключиться от шумов внешнего мира и тем самым услышать свой собственный внутренний голос — глас Божий в самом себе. Чтобы убрать шумы внешнего мира, человеку нужно отключить в себе то непрерывное течение мыслей, которое именуется потоком сознания. Указанный поток возникает в результате постоянного стимулирования лобного отдела мозга подпороговыми мышечными напряжениями. Это физиологическое воздействие прекращается при погружении человека в состояние глубокой телесной релаксации, или расслабления, при котором дыхание становится полным и глубоким. В результате этот человек временно отступается от бессознательного контроля, который ассоциируется с внутренним состоянием бдительной настороженности. Когда это удается сделать, все тело напитывается ощущением внутренней умиротворенности. Сознание при этом не затуманивается. Индивид полностью осознает окружающую ситуацию, но это осознание ни на чем не сфокусировано. У него исчезает бессознательная готовность встретить опасность.

Я сам бывал в данном состоянии — и могу сказать, что это прекрасное ощущение. Оно приближается к чувству радости. Можно назвать его притушенным ощущением радости. Мне довелось пройти через него после довольно необычной недели, в течение которой врач буквально «уложил меня на пол» в рамках лечения приступа ишиалгии — боли по ходу седалищного нерва. Неослабевающая боль в пояснице, нижней части спины, ягодицах и правой ноге в сочетании с неприятными ощущениями жжения, онемения и покалывания — так называемой парестезией, — которые указывали на некоторые невралгические осложнения, — все это упорно держалось в течение нескольких месяцев, невзирая на лечение. Я обратился к коллеге, который был специалистом в области ортопедии, одновременно знакомым с биоэнергетическим анализом, и тот посоветовал мне лежать на полу с согнутыми коленями, положив стопы ног на ящик с книгами. Я должен был есть лежа на полу, спать лежа на полу и читать тоже лежа на полу. При необходимости пойти в туалет или в ванную комнату мне было рекомендовано передвигаться ползком. Постоянное пребывание на полу в лежачем положении снимало весовую нагрузку с нижней части позвоночного столба и с пояснично-крестцового отдела спины, давая напряженным мышцам возможность расслабиться. Однако совершенно неожиданным и непредвиденным оказалось воздействие этого лечения на мою личность. Лежание на полу успокаивало меня все больше, и больше, и больше. На пятый день я полулежал в кресле-качалке во дворе, на солнце, положив при этом ладони поверх бедер, почти на колени. Никаких мыслей в голове у меня не было. Глубоко дыша и не предпринимая никаких сознательных усилий, я был в состоянии ощутить в своем теле глубокую внутреннюю пульсацию. Я вовсе не медитировал. Я просто сидел, словно кошка, лениво осматривая ближние окрестности. Это было божественно. Так, думается, чувствуют себя на седьмом небе.

Состояние моего седалищного нерва за эту неделю «половой жизни» не пришло окончательно в норму, хотя боль приутихла. Пожалуй, мне следовало продолжить свое пребывание на полу, но дела звали меня — десять дней спустя был запланирован мой отъезд в Грецию. Там я заодно с популяризацией биоэнергетического анализа подвергался массажу и прошел несколько сеансов акупунктуры, или иглотерапии, которые в совокупности немного помогли. Мое состояние улучшилось, но я по-прежнему ощущал боль. И вдруг однажды я понял, что боль полностью ушла, причем ее нет уже несколько дней. Когда я попытался мысленно вернуться назад к моменту окончательного прекращения многомесячной боли, то смог припомнить только одно происшествие, случившееся незадолго до исчезновения боли: я очень сильно разгневался на одного из моих коллег, сопровождавшего меня в поездке и имевшего самое непосредственное отношение к тому стрессу, который, как я знал, был причиной моих проблем с седалищным нервом. В процессе разговора с ним ощущение гнева вместе с возникшей во мне волной возбуждения мгновенной вспышкой пронзили мое тело, и это разрядило все напряжение, существовавшее в спине, избавив меня от боли. Случившееся заставило меня понять, что правильно выраженный и верно направленный гнев является исцеляющей силой.

Этот гнев был проявлением голоса Бога во мне. Он был весьма далек от того, что имеется в виду, когда говорят о сознательном и намеренном поступке. Все это просто случилось. Какая-то сила внутри моего тела вдруг взметнулась штормовым валом гнева. В другом случае мне довелось испытать не менее мощную волну любви, буквально превратившую меня в другого человека. На самом деле всякая эмоция — страх, печаль, гнев, любовь — является импульсом жизни, высоким всплеском чувства, идущим из самой глубины, из сердцевины естества данного человека. Эта сердцевина непрерывно пульсирует, посылает импульсы, которые поддерживают процесс жизнедеятельности. Она представляет собой энергетический центр организма — точно так же, как Солнце является энергетическим центром нашей планетной системы. Это центральное ядро несет ответственность за постоянное биение сердца, за ритмичное чередование вдохов и выдохов при дыхании, за перистальтическую деятельность в кишечнике и в других трубообразных телесных структурах. Индуистское мышление признает наличие в живом существе нескольких энергетических центров, которые именуются «чакры», но я убежден, что должен иметься один изначальный или узловой центр, служащий для поддержания интегральной цельности такого сложного организма, как млекопитающее. Великие религиозные мистики прошлого размещали этот центр в сердце, которое рассматривалось ими как вместилище Бога в человеке. Этот орган наверняка представляет собой местопребывание импульса любви, являющейся кладезем жизни и источником радости. Хотя все мы знакомы с незатихающей пульсацией сердца, более глубокий факт состоит в том, что каждая клетка, каждая ткань и все тело в целом пульсируют, что означает их ритмичное расширение и сжатие. Сердце расширяется и сжимается, когда бьется, легкие расширяются и сжимаются, когда мы дышим. Если указанная ритмическая пульсация свободна и полноценна, мы испытываем приятное чувство. Мы приятно возбуждены. По мере нарастания указанного возбуждения, когда пульсация приобретает более интенсивный характер, мы ощущаем радость. Если интенсивность такого возбуждения достигает своего максимума или того, что на греческий лад называется «акме» (кульминационный пункт, вершинная точка), мы переживаем экстаз. И напротив, отсутствие хоть какого-то возбуждения или пульсации означает, что данный организм мертв. Возбуждение представляет собой результат энергетического процесса, происходящего в теле и имеющего отношение к метаболизму, или, иначе говоря, обмену веществ. Источник энергии — пища — в рамках метаболизма сжигается, высвобождая энергию, которая необходима для поддержания процесса жизни. Если рассматривать жизнь как огонь, непрерывно горящий в окружении жидкой среды, то любовь можно описать как его вспышку. Поэты и песнопевцы пользовались указанной метафорой на протяжении веков. Но это больше чем просто метафора. Влюбленный человек самым буквальным образом пылает, пламя чувств прямо-таки светится в его глазах. Такого рода интенсивность чувств или возбуждения может быть охарактеризована как страсть.

Любовь, страсть, радость и экстаз — все эти термины используются также для обрисовки отношения человека к Богу: и к тому Богу, который находится внутри нас, и к тому, который обитает вовне. Во вселенной также имеется пламя, и ей присуща пульсация энергии, которая имеет самое непосредственное отношение к процессу расширения и сжатия. Поскольку наша жизнь берет начало в этом процессе и является его интегральной частью, мы чувствуем себя тождественными с ним. Некоторые мистики в состоянии реально ощутить связь между биением пульса в их сердцах и пульсацией вселенной. Я сам не раз чувствовал, как мое сердце бьется в такт с сердцем птиц. Ведь в городе они являются единственными созданиями, которые по-настоящему свободны.

Сопереживание и сочувствие, при котором человек умеет, поставив себя на место другого человека, ощутить и воспринять его чувства, имеет место тогда, когда два тела пульсируют с одной и той же частотой колебаний. Описанное только что свойство, иногда называемое эмпатией, представляет собой основное орудие терапевта. Оно отсутствует у тех людей, чьи тела слишком закрепощены или закоченелы, так что пульсация в них совсем невелика. Если тело человека в должной мере полнится жизнью, то такой человек оказывается более чувствительным к другим людям и их чувствам. Разумеется, такой более живой и бодрый человек в большей степени способен к любви и радости.

Хотя любовь представляет собой источник жизни, она не является защитницей жизни. Наивно верить, что если вы влюблены, то это поможет вам избежать всяческого вредоносного жизненного воздействия. Все люди вступают в жизнь любящими и любимыми, что, увы, не становится препятствием для тех нападок и травм, которым многие из нас подвержены в детстве. Страницы этой книги полны свидетельств боли и ударов, от которых страдают дети. Никакой живой организм не просуществовал бы так долго, если бы не располагал оборонительными средствами. У большинства организмов указанная оборона принимает форму гнева. В норме на любое нападение, которому подвергается наша интегральная цельность или наша свобода, мы реагируем гневом. Гнев является одним из аспектов жизненной страсти. Страстный человек будет страстно защищать право каждого человека на жизнь, свободу и поиски счастья. И только Бог может даровать и лишать их.

Пляшущий дух.
Радость представляет собой экстраординарное чувство для большинства взрослых людей, жизнь которых вращается вокруг обыденных, ординарных поступков и не менее обыденных вещей. Эти вещи и поступки могут доставлять нам удовольствие, но сопутствующее этому возбуждение очень редко достигает высот радости. Основная причина отсутствия радости в будничных делах заключается в том, что ими управляет эго и они нацелены на эго. Маленькие дети с легкостью могут находить радость в самых бесхитростных повседневных занятиях, поскольку ни одно из их простых действий не находится под контролем эго. Ребенок ведет себя спонтанно, не думая и не планируя, а только импульсивно реагируя на естественные побуждения своего тела. В противоположность взрослым людям, все движения и прочие действия которых в значительной степени определяются эго и находятся под его контролем, ребенком движут чувства или силы, которые не зависят от его сознательного разума. Различие между тем, движет ли тобой эго или какой-то сознательный, мыслящий мозговой центр, либо ты движим силой, исходящей от глубинного центра, расположенного в теле, как раз и образует собой отличие экстраординарного и необычного от ординарного и прозаического, отличие священного от мирского, радости от удовольствия. Когда я вижу своего маленького сына скачущим от радости, то понимаю, что он прыгает не каким-то сознательным или намеренным образом, а его отрывает от земли мощная волна позитивного возбуждения, возносящая его вверх. Он переживает подъем в прямом и переносном смысле. Всяким экстраординарным переживаниям присуще такое свойство — сопровождаться переживанием подъема. Это свойство присуще и наиболее глубоким религиозным переживаниям, которые верующий человек будет рассматривать как несомненные свидетельства присутствия Бога или явления его милости. И эта интерпретация вполне правомерна, поскольку сила, вызывающая у человека подъем, должна быть большей, нежели его сознательное Я.

Переживание глубокого подъема наблюдается и в ситуациях, не имеющих непосредственной связи с религией или понятием Бога. Наиболее распространенным примером, когда человек ощущает такого рода глубокий подъем, является состояние влюбленности. И какое же это радостное ощущение — испытывать любовь! Оно приходит, когда наше сердце глубоко затрагивается другим человеком. Ощущаемая всем сердцем любовь к любому земному созданию или к другому человеку может также рассматриваться в качестве наглядного, зримого проявления Божьей милости. Капитулируя перед любовью, мы также капитулируем перед Богом, находящимся внутри нас. Любовь поднимает, возвышает человека до единения с объектом любви, будучи нацеленной на физическую близость или контакт с любимым человеком и — через сексуальность — на энергетическое слияние двух организмов. То чувство, которое в любви приводит двух людей к объединению, — это страсть, а ведь указанное слово описывает также и огромное желание близости к Богу. Страстью обозначается такая интенсивность чувств, которая поднимает и возвышает человека вплоть до трансцендентного выхода за пределы границ собственного Я или эго. Когда такое происходит в акте сексуального оргазма, вовлекающего все тело в свои конвульсивные сокращения, то это и есть переживание трансцендентного в чистом виде. В нашей культуре подобное происходит не слишком-то часто, поскольку секс и сексуальность оказались изъятыми из царства священного, став чем-то заурядным и сугубо мирским. Секс превратился в то, чем вполне сознательно занимаются, чтобы расслабиться и снять или облегчить напряжение, перестав быть выражением подлинной страсти.

Еще одно занятие, также принадлежащее к разряду переживаний, вызывающих подъем, хотя и в гораздо меньшей степени, нежели секс, — это танец. В нормальном случае мы пускаемся в пляс под воздействием музыки. Когда мы слышим танцевальную мелодию, наши ноги просто не могут устоять на месте. Если ритм оказывается сильным, неизменным и неослабевающим, то он вполне в состоянии захватить нас без остатка и повести за собой. Подобный танец сопровождается таким переживанием подъема, которое может довести до трансцендентного состояния — иными словами, до транса. Для большинства первобытных народов танец представляет собой неотъемлемую часть их религиозных церемоний и ритуалов. Но независимо от того, сопряжен ли танец с религией или с ухаживанием за другим человеком, он всегда ведет к радости, а во многих случаях — и к любви. Ключом к трансценденции — иными словами, к пересечению границ — своего Я является капитуляция эго, отказ от него.

Все религии провозглашают, что капитуляция перед Богом представляет собой путь к радости. Шри Дайя Мата, духовный глава Братства самореализации (религиозной организации, основателем которой был Парамаханса Йогананда, знаменитый индийский гуру), говорит: «Никакое человеческое переживание не может сравниться с идеальной любовью и блаженством, затопляющими сознание, когда мы по-настоящему капитулировали перед Богом». Хотя указанное утверждение воплощает в себе саму суть индийской философии, его отголоски в виде сходных идей могут быть обнаружены во всех религиях. И я также убежден, что это абсолютно верная дорога. Однако люди сошли с дороги, ведущей к Богу; в противном случае не было бы необходимости направлять, наставлять или консультировать их. Маленькие дети могут испытывать радость без всякого руководства или консультаций, а это должно подтверждать, что они находятся в контакте с Богом, который внутри них. Для взрослых людей, утративших такой контакт с Богом в себе, его восстановление является отнюдь не легкой задачей. Шри Дайя Мата дает несколько благоразумных советов, как это сделать, но даже самый лучший совет редко оказывается эффективным, поскольку ему трудно последовать. Человеку препятствуют в этом обуревающие его бессознательные и подсознательные страхи, которые, как мы видели из рассмотрения разных клинических случаев в предшествующих главах, делают для него капитуляцию опасным мероприятием. #page#

Восточные религии включают в себя процедуры, которые оказывают помощь в приближении к состоянию капитуляции перед Богом. Наиболее известной из подобных методик является медитация — процедура, позволяющая индивиду обратиться вовнутрь, чтобы вступить в контакт с Богом в себе самом. Многократно пропевая или проговаривая мантру [В индуистской традиции слово или краткая словесная формула, подлежащая многократной декламации или пропеванию; восходит к слову «речь» на санскрите. — Прим. перев.] либо испуская иные звуки, человек помогает себе отключиться от шумов внешнего мира, успокоить умственную деятельность. В настоящее время медитация широко используется на Западе в качестве метода релаксации, или, иначе говоря, расслабления, в качестве средства снятия того колоссального стресса, которому в нашем индустриализованном мире подвержено множество людей. Чтобы достичь капитуляции перед внутренним Богом, медитация должна продолжаться в течение длительного времени. Большинство буддийских монахов, жаждущих глубочайшего контакта с Богом, на продолжительное время удаляются из мира, уединяются и отказываются от всех мирских удовольствий. Отказ от внешнего мира с его благами знаком также христианству и присущ тем людям, кто хочет вести глубоко религиозную жизнь, никак не нарушаемую земными заботами и понятиями. Вознесение молитв, религиозные песнопения и размышления о божественном представляют собой такие занятия, которые с точки зрения верующих христиан способствуют контакту с Богом, находящимся внутри нас. Многие люди на Западе сделали подобную практику составной частью своей повседневной жизни — точно так же, как жители Востока используют для тех же целей медитацию. Однако по мере того как вместе с развитием коммерции и технологии давление и темп жизни нарастают, религиозная жизнь и на Западе, и на Востоке, как представляется, постепенно угасает и исчезает. Указанное исчезновение совпадает по времени с утратой людьми контакта с природой, с собственным телом и с духовной стороной жизни.

Но действительно ли для того, чтобы обрести духовность и поддерживать контакт с Богом, необходимо отказаться от мира и всего земного и суетного? Ведь такое решение не может стать практически осуществимым или реалистическим образом жизни для большинства людей, занятых банальной и прозаичной деятельностью по обеспечению жизни и содержанию семьи. Однако если вся эта обыденная деятельность предпринимается не просто так, а в духе благоговения перед величием сил природы и вселенной, делающих жизнь возможной, то все повседневные житейские дела приобретают одухотворенный смысл. Духовность не является ни системой действий, ни системой мышления. Это — жизнь духа, находящая свое выражение в спонтанных и непроизвольных движениях тела в процессе различных акций, которые не руководствуются ценностями эго и не находятся под его контролем. Движения эти носят пульсирующий и ритмичный характер, подобный биению сердца, перистальтике кишечника или прохождению дыхательных волн, регулярно пересекающих тело и пробегающих через него то вверх, то вниз. Естественные пульсирующие явления в теле, которые лежат в основе всех вышеупомянутых функций, являются, по моему мнению, фундаментальным проявлением животворного духа. Когда указанные пульсации обрываются, мы понимаем, что данное тело умерло, что дух улетучился, а душа покинула его. Если же глаза человека искрятся, то это указывает на сильно заряженные явления пульсации в глазах, благодаря чему они начинают лучиться. Пульсация очевидна также и в голосе — в этом случае ее чаще называют вибрацией. И здесь тусклый, безжизненный голос свидетельствует о том, что его обладатель полностью или частично утратил свою живость или свой дух. Подобные непроизвольные события, происходящие в теле, являют собой то, что мы воспринимаем как чувства. Они бывают только у живых существ, поскольку чувство говорит о том, как его носитель воспринимает жизнь духа. Если дух в человеке слаб, то слабы и испытываемые им чувства. Сильный дух находит отражение в сильных же чувствах. Именно наш дух способен подвигнуть нас на любовь, слезы, на танец или пение. Именно дух вопиет в человеке, когда тот жаждет справедливости, сражается за свободу или ликует перед лицом красоты окружающей природы. Дух представляет собой и то, что движет нами в минуту гнева. Сила духа человека отражается в интенсивности испытываемых им чувств. Если дух в человеке силен, у него бывает страстная натура, которой присущи сильные чувства. В таких индивидах пламя жизни пылает ярко, и они ощущают, что их дух отражает ту любовь, которой их наделил Господь.

Дух не является мистическим понятием. Дух конкретного человека проявляется в его живости в яркости его глаз, звучности голоса, а также в легкости и грациозности его движений. Все перечисленные качества прямо соотносятся с высоким уровнем энергии в теле и представляют собой его прямое следствие. Этого не понимают в нынешней культуре, где главенствует машина и где энергия человека приравнивается к наличию побуждений и к воле действовать. А ведь энергия жизни работает совсем по-другому. Она функционирует просто для того, чтобы защитить и развить благосостояние отдельного организма, а также увековечить биологические виды. Благосостояние и процветание организма воспринимается его хозяином как хорошее самочувствие, диапазон которого простирается от удовольствия до радости и даже далее, временами достигая высот экстаза. Различные градации хорошего самочувствия отражают степень позитивного возбуждения тела и манифестируются в пульсации тела и его составных частей. Если указанная пульсация сильна и глубока, то она, как правило, является спокойной и сдержанной, что можно наглядно видеть по спокойному биению сердца и по дыхательной деятельности — глубокой и не вызывающей затруднений. Такая стабильная, ритмичная работа организма воспринимается как нечто приятное. В тот момент, когда человека что-то начинает подталкивать к достижению поставленной цели, его тело подвергается нажиму, и легкий, устойчивый ритм функционирования органов тела — приятного и доставляющего удовольствие — тут же утрачивается.

Подталкивание и побуждение появляются тогда, когда человек ощущает необходимость мобилизовать дополнительную энергию для решения определенной задачи. Такая мобилизация требует привлечения воли, что приводит к стрессу для организма. Люди с высоким энергетическим уровнем в своей повседневной деятельности относительно избавлены от стресса. Их тела более расслаблены, движения более плавны и грациозны, а поведение следует более спокойной и уравновешенной модели. Подобно автомобилю с мощным двигателем, они способны взобраться на крутой холм с меньшим усилием. С другой стороны, лица с низким энергетическим ресурсом постоянно вынуждены подталкивать себя, а из-за стресса это еще более истощает и без того скудный запас энергии, превращая таких людей в вечно усталых нытиков, чувствующих, что они окажутся не в состоянии преуспеть или «прорваться», если не предпримут еще более интенсивные усилия. Часто эти люди боятся замедлить бег и тем более остановиться, испытывая страх перед тем, что в таком случае непременно потерпят неудачу или не смогут снова приступить к прежней деятельности. Многие продолжают шагать вперед лишь для того, чтобы избежать депрессии, которая может возникнуть в результате паузы. Наиболее распространенная жалоба обитателей индустриального мира сводится к усталости и депрессии.

Каждый, кто знаком с современной жизнью, знает, что темп любой деятельности вырос в этом столетии чудовищно, ничуть не уступая росту скорости передвижения или быстродействия коммуникаций. Сами посудите — как нынешний человек может капитулировать перед чем угодно, если он мчится настолько быстро, что попросту не в состоянии остановиться? Как он может ощутить Бога в себе, если он летит сломя голову по перегруженному шоссе со скоростью сто километров в час, а иногда и выше? Но и в этом лихорадочном и перевозбужденном мире находятся такие чудаки, которые гордятся собой из-за того, что на автостраде жизни сумели проскочить на скоростную полосу. Но ведь чем быстрее они движутся и чем больше делают, тем меньше времени остается у них на то, чтобы испытывать глубокие чувства, а это, в свою очередь, может быть одной из причин, по которой они столь сильно заняты.

Свойственная жизни пульсация весьма отчетливо видна на такой морской жительнице, как медуза. Пульсация порождает в ее теле внутренние волнообразные движения, которые обеспечивают перемещение медузы в воде. У червяков и змей также можно наблюдать подобное пульсирующее движение в форме своего рода волн, которые перемещают этих тварей в пространстве. У высших животных такого рода пульсирующая деятельность не столь очевидна и протекает внутри их организмов, как это имеет место с волнообразными движениями перистальтики, которые перемещают пищу по кишечнику. Поскольку органом, в котором пульсация обнаруживается сильнее всего, является сердце, то многими мистиками оно трактуется как вместилище Бога. Правда, тут впору полюбопытствовать: является ли Бог той силой, которая порождает пульсацию, или же, напротив, пульсация и есть Бог? Ощущая в своем теле самопроизвольную пульсирующую деятельность, человек вполне может уверовать, что она представляет собой непосредственное проявление присущего ему божественного духа. Пульсирующие явления имеют также место и в небесах, выражаясь во вращении небесных тел вокруг оси и по орбите, а также в периодическом испускании ими света и радиоволн. Ощущая гармонию между внутренней пульсацией наших тел и пульсацией во вселенной, мы чувствуем свою тождественность с вселенской универсалией — с Богом. Человек и Бог, человек и вселенная подобны двум камертонам, вибрирующим с одинаковой частотой и издающим в унисон звук одной и той же высоты.

Поскольку пульсация представляет собой одну из сторон природного, естественного мира и в той или иной мере присуща всему живому, человек вполне может проникнуться верой в то, что во всем сущем обитает святой дух. Такое исповедание является основой анимистических верований. По мере роста знаний, объективности и власти человеческое эго приходит к отрицанию божественного духа в природе и в других живых творениях, видя человека единственным живым существом, кого осенила благодать Божья. Некоторые лица заходят в этом отрицании настолько далеко, что отвергают наличие любой связи с божественным или с Богом, находящимся внутри нас. Для каждого такого человека сердце бьется лишь потому, что получает соответствующие сигналы от мозга, который в свою очередь был генетически запрограммирован посылать указанные сигналы — примерно так же как компьютер может приводить в действие большую систему и управлять ею после того, как его должным образом запрограммируют. Тот факт, что наши мозги действительно запрограммированы наследственностью и благоприобретенным опытом так, чтобы координировать сложное компьютерообразное функционирование тела, не подлежит сомнению, но при этом остается открытым вопрос о том, кто же нас запрограммировал. Религия отвечает, что это дело Бога, сотворившего человека. Такое утверждение подразумевает существование активной Божественной силы, воздействием которой следует объяснять эволюцию. Механистическая точка зрения на жизнь не оставляет места для божественного духа и, следовательно, не дает возможности испытать тот подъем, который только и придает жизни смысл. Если же мы признаем, что животворящий дух, пребывающий в организме, представляет собой нечто богоподобное, то сможем избежать конфликта между мистической, религиозной точкой зрения на жизнь и примитивным механицизмом.

Для нарциссического индивида наших дней характерно отрицание роли духа. Современный апологет, или, иначе говоря, приверженец нарциссизма, воспринимает мир и жизнь в терминах сравнительно несложного механизма: стимул и отклик, действие и ответная реакция, причина и следствие. В этой системе координат, в этой структуре человеческого характера совершенно не остается места для чувств. Для нарциссического индивида чувства — это нечто неточное, не поддающееся измерению, зачастую непредсказуемое и наверняка не являющееся рациональным. Для Нарцисса наших дней жизнь духа неизвестна и вообще отрицается как таковая. Этот человек существует лишь одним сознанием и пребывает только в собственной голове. Он диссоциирован, иначе говоря, отделен от тела и живет жизнью своего разума. Нарциссизм совершенно чужд детям, бытие которых вращается вокруг удовлетворения возникающих желаний, вокруг радости свободы и удовольствий самовыражения. Детям, как, впрочем и всем нам, нравится, когда ими восхищаются, но они никогда не станут жертвовать своими чувствами ради достижения какой-то особости или превосходства над другими. Дети конкурируют друг с другом и хотят быть первыми, поскольку они в очень сильной степени сконцентрированы на себе. Они — страстные создания, которые хотят все и сразу, но им совершенно чужд эготизм. Они любят и хотят быть любимыми, потому что их сердца открыты нараспашку. Как сказали двое супругов по поводу своей девятимесячной дочурки: «Она — сосуд радости». В этом и состоит детство. Дети, когда их любят, ощущают радость жизни и несут эту радость окружающим. Это невинные и беспомощные существа, причем они весьма уязвимы перед лицом негативизма по отношению к ним и враждебности со стороны взрослых людей, в том числе собственных родителей. Люди, которые оказались лишенными своей радости, не в состоянии вынести тех, кто ею обладает, даже если это безобидные малютки.

На страницах этой книги мы многократно видели, как уничтожают невинность детей и как у них отбирают свободу. Вечно встревоженный родитель не в силах вытерпеть плачущего ребенка и начинает угрожать ему. Разочаровавшийся в жизни родитель не может позволить своему ребенку испытывать ту радость, которую он сам не в состоянии ощутить, и наказывает свое чадо. У зажатого и закрепощенного родителя нет мочи терпеть пышного цветения и спонтанности юной жизни, и он всячески ломает и крушит ее. Не всем детям удается благополучно выжить в условиях бесчувственности и жестокости тех, кто по идее должен о них заботиться. Результатом злоупотребления детьми, их унижения и оскорбления становится смерть многих из них. Большинство родителей неоднозначны в своем отношении к детям. Они любят своего ребенка и одновременно ненавидят его. Я видел у себя в кабинете мать, которая смотрела на собственную дочь таким тяжелым, переполненным ненавистью взглядом, что я был просто в ужасе. Однако наряду с этим ребенку достается и какая-то порция любви. Детям не под силу понять амбивалентность, неоднозначность родительских чувств, которая является для них слишком усложненным и изощренным понятием, выходящим за рамки их возможностей уяснения. Если они чувствуют ненависть, то не в состоянии ощутить любовь или поверить в нее. А когда они чувствуют любовь, то забывают про ненависть. В свое время им суждено больше узнать про указанную неоднозначность, и, в свою очередь, они сами станут неоднозначными, двойственными в различных своих проявлениях.

Когда маленький ребенок ощущает исходящую от родителя ненависть и стремление к насилию, он не в силах ничего предпринять, и ему остается только думать, что его жизнь находится под угрозой. Обнаружение подобной угрозы является для ребенка шоком, от которого его организм может никогда полностью не оправиться. Фактически ребенок испытывает угрозу с двух направлений: одним является возможность насилия — ощущение, что его в самом буквальном смысле убьют, ощущение, от которого по всему телу ребенка прокатывается волна ужаса. На телесном уровне это воспоминание никогда целиком не сотрется. Второй выступает угроза оказаться отвергнутым и покинутым, которая — применительно к ребенку — также представляет собой нечто смертоносное. Указанные угрозы на деле редко или вообще никогда не сбываются, но маленький человечек не в состоянии вообразить, что они и задумывались родителями всего лишь в качестве пугала. Ему приходится подчиниться, он должен обуздать свою агрессивность и притушить свое возбуждение, а для достижения всего этого ребенку приходится ограничивать свое дыхание.

Одно из назначений биоэнергетического анализа — помочь человеку глубоко дышать, поскольку без полноценного дыхания невозможно обрести энергию, потребную для того, чтобы ощутить страстность жизни. Однако добиться от пациентов качественного дыхания — трудная задача. Дыхание по своей сути представляет собой агрессивное действие. Человек энергично всасывает воздух в легкие. К сожалению, большинство малышей всячески отучают быть агрессивными. Многие из них с самого рождения попадают в невыгодное положение, поскольку оказываются лишенными того, что дает ребенку эмоциональное удовлетворение, — кормления грудью. Младенцам дают бутылочку с детским питанием, которая ставит их в пассивное положение, поскольку здесь для всасывания молока не требуется прилагать значительных усилий. Дети, которых вскармливают грудью, умеют сосать энергично, и в результате дыхание у них оказывается более энергичным и энергетически насыщающим. С другой стороны, я установил, что младенцы, которых кормят грудью, могут быть серьезно травмированы, если отлучить их от материнской груди слишком рано. С моей точки зрения, в норме ребенок должен получать материнское молоко вплоть до достижения трехлетнего возраста, как это делается в первобытных обществах. В нашей культуре подобное встречается очень редко, поскольку женщины испытывают слишком сильное и всестороннее давление, и в результате у них не остается возможности уделять ребенку столько времени. Многим из кормящих матерей вскоре после рождения младенца приходится снова приступать к работе, чтобы помочь содержать выросшую семью. Последствия подобного отсутствия удовлетворенности у детей можно наглядно наблюдать на многочисленных пациентах с поверхностным дыханием, которые жалуются на ощущение пустоты внутри, отсутствие чувства безопасности и депрессию.

Однако лишение надлежащего вскармливания грудью не является единственной причиной печали и отчаяния, которые причиняют страдания столь многим людям. Потребность ребенка в любовном контакте с матерью не может быть удовлетворена теми женщинами, которые сами принадлежат к числу людей неудовлетворенных. Их тела не несут в себе того сильного положительного возбуждения, которое могло бы стимулировать и возбуждать тело ребенка. Матерей ввергают в состояние стресса младенцы, которые требуют больше контакта и внимания, а младенцев ввергают в состояние стресса матери, которые не в состоянии откликнуться на эти законные потребности своих деток. В развивающемся между ними конфликте младенец ощущает угрозу своему существованию. Выживание требует адаптации, приспособления, а это означает, что ребенок учится функционировать на более низком энергетическом уровне с редуцированной дыхательной функцией. Заставлять таких пациентов глубоко дышать, как правило, означает вызывать у них страх смерти. У меня было несколько пациентов, жаловавшихся, что как только они начинают дышать более глубоко, то сразу же ощущают образующуюся в голове черную пропасть, а вслед за этим испытывают страх перед обмороком. Все в этот миг выглядело для них так, словно они вот-вот умрут, и указанное ощущение пугало их до крайности. Однако это был сугубо иррациональный страх. Никто не умирает от того, что глубоко дышит. Правда, здесь может иметь место гипервентиляция с последующей потерей сознания, но в этом нет никакой опасности. Да и этого никогда не должно случиться, если человек, испытывая страх, все-таки сумеет не прекращать дышать. Именно остановка дыхания пресекает подачу насыщенной кислородом крови в мозг, порождая ощущение темноты и приводя в конечном итоге к внезапному обмороку и последующему кратковременному бессознательному состоянию. По этой причине я рекомендую своим пациентам все время оставаться сосредоточенными на дыхании. Одна из пациенток, весьма пугливая особа, ощутив неприятные симптомы, нашла в себе мужество продолжать глубоко дышать, и, к ее восторгу, свет у нее в голове не померк и она не потеряла сознание. Эта женщина была весьма возбуждена указанным результатом и не уставала восклицать: «Я смогла переступить через это! Я смогла переступить через это!» После сеанса она ушла в состоянии эйфории.

Я убежден, что если мы действительно хотим войти в царствие Божие, которое находится внутри нас, то всем нам необходимо взглянуть в лицо своему страху смерти. Херувим с пламенным мечом, охраняющий вход в библейский сад Эдема, который был первоначальным раем, тоже находится внутри нас. Это — родитель с холодными, налитыми ненавистью глазами, который может изничтожить нас за непослушание и неподчинение. Это — таящееся в нас чувство вины, произносящее слова: «Ты согрешил. У тебя нет права на счастье». И в конечном итоге это — наш собственный гнев, который накопился из-за чувств вины, стыда и страха, а теперь обращается вовнутрь и действует против нас самих. А радостное самоощущение пациентки, которая «смогла переступить через это», вовсе не гарантирует ей избавление от страха смерти. На самом деле для нее это был всего лишь первый шаг в долину смерти, шаг, который она, правда, сделала без всякой паники. Понадобится еще много последующих сеансов, на которых ей придется снова и снова смотреть в лицо страху смерти, отстаивая тем самым свое право на собственное Я. Каждая такая попытка отстоять себя, каждый глубокий вздох будут укреплять в ней жизненные силы и поддерживать желание двигаться дальше и глубже. Жизнь и смерть представляют собой два противоположных состояния бытия, а это означает, что у того, кто живет полнокровно, отсутствует страх смерти. Личная смерть индивида не существует для него иначе, как будущее событие. Это — идея, а не чувство. Если в нас и имеется какой-то страх, его можно приписать указанному будущему событию. А когда в структуре личности страх отсутствует, то смерть не пугает такого человека. Храбрые люди умеют умирать без страха. Как говорит известная пословица, «храбрец умирает только один раз, трус же переживает тысячу смертей». Если жизненные токи свободно и беспрепятственно струятся по телу, то страх просто не может иметь место, поскольку страх — это состояние закрепощенности, зажатости тела.

Капитуляция перед Богом устраняет страх смерти, поскольку она активизирует жизненные токи, до этого испытывавшие ограничения со стороны эго в его попытках держать под контролем страх и прочие чувства. Но тем самым подобная капитуляция способствует жизни и исцелению. У меня было два пациента, которые стояли на пороге смерти, один — от сепсиса (или общего заражения крови), а другой — в связи с хирургической операцией на открытом сердце. Оба рассказывали мне, что, ощущая вероятность смерти, вверили свои жизни в руки Господа. Оба они благополучно выздоровели, и оба заявляли о своей убежденности в том, что именно указанный акт обращения к Богу оказался поворотным пунктом в течении их болезни. В описанном явлении нет ничего мистического. Капитуляция эго перед лицом Бога снимает все оборонительные линии и баррикады, блокировавшие в человеке жизненные токи, а эта ликвидация преград и была тем единственным, что могло сыграть благотворную роль для недомогающего тела. Казалось бы, капитуляция эго включает также в себя и капитуляцию воли, в том числе воли к жизни. Но жизнь не принадлежит к разряду того, чего можно добиться волевым актом. Воля к жизни — это всего лишь защита против основополагающего глубинного желания умереть. Она представляет собой попытку преодолеть существующий в человеке страх смерти, но не ликвидирует этот страх. Поддержание жизни обеспечивается не волей, а непрерывным состоянием позитивного возбуждения в теле, которое выражается как желание жить. Это возбуждение порождается пульсирующей деятельностью в теле, которую дарует Бог.

Однажды утром я пробудился со сладостным ощущением в теле. Это воспринималось так, словно все мое тело состояло из сплошного сахара или меда. Испытывая подобное ощущение, я подумал: «Если ты искренен перед самим собой, то ты не боишься смерти». Переживаемое мною в тот миг чувство было настолько прекрасным и необычным, что я заинтересовался его первопричиной. Мне не припоминались никакие сны, которые привиделись бы мне этой ночью. Вернувшись назад к событиям прошлого вечера, я вспомнил, что смотрел на видеокассете фильм Оливера Стоуна «Взвод». Это был рассказ о группе американских солдат во время войны во Вьетнаме. Часть солдат указанного взвода безжалостно убила нескольких вьетнамских жителей — обычных гражданских лиц. У ряда их сослуживцев это поведение вызвало гнев, и в подразделении возник острый конфликт. Заканчивается он тем, что двое парней из расколовшегося взвода оказываются убитыми своим собственным коллегой. Размышляя над этим поучительным фильмом, я пришел к выводу, что бессмысленное насилие было порождено в солдатах страхом — причем не только собственно страхом как таковым, но и отрицанием страха. Они были напуганы до смерти, но вместо того, чтобы признать свой страх, отрицали его и убивали других.

Страх представляет собой естественную эмоцию, которая присуща всем живым существам. Для человека отрицать страх означает отрицать свою человеческую сущность. Но бояться вовсе не значит быть трусом. Можно, испытывая страх, в то же время действовать мужественно — это и есть подлинное мужество. Если мы отрицаем страх, то тем самым ставим себя выше естественного мира природы. Кроме того, поскольку подавление всякого чувства достигается омертвлением тела, то подавление страха воздействует одновременно на подавление гнева, печали и даже любви. Мы теряем Божью благодать и становимся монстрами — иными словами, чем-то нереальным. Если кто-то наводит на меня пистолет, я, разумеется, испугаюсь, что он может убить меня. Но страх оказаться убитым — это не то же самое, что и страх смерти. Поскольку смерть не может быть отделена от жизни, она представляет собой часть естественного порядка вещей. Когда она наступает именно как часть естественного порядка вещей, мы в состоянии хладнокровно принять ее. Если человек чрезвычайно боится перед лицом смерти, то так происходит потому, что он боится до смерти. Таким образом, если человек искренен перед собой, то он свободен от всякого страха, включая страх смерти. Продолжая в том же духе, можно высказать и обратное утверждение: если мы не боимся смерти, то в состоянии быть искренними перед собой.

Быть искренним перед самим собой означает обладать внутренней свободой, позволяющей ощущать и принимать собственные чувства и быть в состоянии выразить их. Это означает также отсутствие ощущения вины за испытываемые чувства. Если в человеке имеется ощущение вины, он окажется не в силах открыто и прямо выразить свои чувства. У него в голове располагается цензор, который отслеживает любое выражение чувств. Это не означает, что указанный цензор воздействует на все его чувства. Мы не являемся младенцами, лишенными эго. Нам известно, какое поведение является приемлемым для общества, а какое не является. У нас есть или должно быть чувство самообладания, которое дает нам возможность выражать чувство словом или делом так, чтобы это отвечало нашим потребностям и было эффективным с точки зрения обеспечения их реализации. Такой сознательный самоконтроль не базируется на страхе. Страх парализует, и все действия и поступки индивида становятся неуклюжими и неэффективными. Человек теряет изящную непринужденность, наделяющую его действия, грациозностью и плавностью. Самообладание — это примета человека, чьи заявления и поступки берут свое начало в острой и тонкой чувствительности по отношению к жизни и другим людям.

Испытывать радость — значит вести себя с той милой непосредственностью, которая характеризует поведение детей, чья невинность не была уничтожена, а свобода не была утрачена. Как мы видели, под давлением низменных реалий современной семейной жизни дети довольно рано лишаются присущей им невинности и свободы. Выживание, а не радость — вот что становится центральной темой их жизни. Выживание требует хитрой изощренности, обмана, манипулирования и неусыпной бдительности, которые основываются на страхе. Однако нацеленность на выживание губительна для личности, ибо она требует отхода от самосознания, самовыражения и самообладания. Жизнь превращается в борьбу, и даже в том случае, когда текущая ситуация индивида, ставшего взрослым и самостоятельным, не несет в себе угрозы смерти, средний человек привычно продолжает бороться, как он это делал всегда. Вновь и вновь я слышу от своих пациентов: «Я не в состоянии рассказать вам, что я думаю или чувствую. Боюсь, что вы тут же выгоните меня прочь». Один из пациентов сказал чуть иначе: «Я не в состоянии сказать вам, что люблю вас. Вы выгоните меня». А другой формулировал так: «Я не могу проявить по отношению к вам хоть каплю гнева; вы велите мне уйти». Даже то, что они смогли откровенно произнести такое, было шагом в направлении к свободе. Быть открытым — даже с терапевтом, всеми силами поддерживающим свободное выражение чувств, — для этого от человека требуется немалое мужество. Благодаря биоэнергетическому анализу запас подобного мужества у каждого из моих пациентов медленно, но неустанно растет, сопровождаясь увеличением энергии, способствуя его самовыражению и помогая ему понять собственную проблему.

Терапия не сводится к тому, чтобы обучиться умению самоутверждаться. Соответствующие процедуры поощряют псевдоагрессивность, которая представляет собой волевой, а не спонтанный акт. Пациенты рассказывают мне: «Знаете, что со мною приключилось вчера? Мой босс обратился ко мне снисходительным тоном, а я, ни секунды не раздумывая, заявляю ему: «Не надо со мною так разговаривать!», — после чего тот извинился». Пациентка, сообщившая мне об этом происшествии, была еще в большей степени удивлена собственной спонтанной откровенностью, чем ее хозяин. После того как она сломала однажды барьер страха, ей стало легче еще и еще раз распахивать дверь, ведущую к свободе. Первоначальный прорыв представляет собой радостное событие, которое приходит вместе с высокой волной жизненной силы, прокатывающейся через все тело. Человек может пережить подобное и не подвергаясь терапии. Больной, которому сказали о необходимости биопсии, чтобы установить, является ли какое-то обнаруженное у него новообразование или патологическое изменение злокачественным, испытает точно такую же радость, такое же ощущение освобождения от страха, когда услышит, что биопсия дала отрицательный результат. И в данном случае радость тоже имеет источником волну жизненной силы. Различие между двумя указанными переживаниями состоит в том, что чувства, испытанные в терапевтической ситуации, ничем не чреваты. Они являются логическим следствием процесса самопознания. Человек испытывает все больше и больше радости по мере того, как открывает для себя все более обширную часть своего Я. Недавно на одном из семинаров по биоэнергетическому анализу его участница возбужденно обратилась ко мне со словами: «В первый раз я ощущаю, как мое тело делает это». А делало оно вот что — пульсировало. Ее тело проявило свою жизнеспособность как независимая сила, достаточная для преодоления ранее имевшегося у этой женщины ощущения, что тело — всего лишь объект, которым управляет ее разум. Так произошло благодаря тому, что мы проделали значительную работу по углублению ее дыхания, привлекая для этого голос и всячески выражая чувства. Эти упражнения подействовали на нее подобно запуску особого насоса так, что, однажды заработав, он оказался в состоянии дальше функционировать сам по себе.

Когда тело движется как бы по собственной воле и тотальным образом вовлекает в это весь организм, человек переживает подъем. Это примерно то же самое, что испытывает ребенок, подпрыгивая от радости. Он не прыгает сознательным образом — его тело словно само отрывается от земли, и все происходящее воспринимается как радость. Несколько лет назад я шагал по сельской дороге, отдыхая и будучи совершенно расслабленным. Вспоминаю один какой-то шаг, вызвавший во мне неожиданное ощущение. Едва подошва коснулась почвы, я почувствовал ток, побежавший в мое тело от земли, и мне показалось, будто я стал на пять сантиметров выше. Появилось ощущение, словно мое тело распрямилось, а голова поднялась. Это было чудесное ощущение. Не могу назвать его причину, но оно сочеталось с захлестнувшей всего меня волной свободы и радости.

Свобода представляет собой фундамент радости. Она должна являться не только свободой от внешних ограничений, хотя это и существенно. Еще важнее, чтобы это одновременно была и свобода от внутренних ограничений. Все эти ограничения берут свое начало в страхе, и они представлены хроническими мышечными напряжениями, которые воспрещают спонтанность, стесняют дыхание и блокируют самовыражение. Мы в буквальном смысле спеленуты этими ограничениями. Каждый эмоциональный перелом, который представлен высоким валом чувств, является также прорывом к свободе. В ходе терапии все эти переломы и прорывы происходят лишь время от времени и случаются в тот момент, когда побуждение дойти до самых границ, раскрыться и выразить чувство поддерживается достаточно сильным энергетическим зарядом. Вспоминаю сеанс терапии у Райха, оказавший на меня освобождающее воздействие. Читатель может припомнить, что терапия Райха включала в себя необходимость «отдаться» собственному дыханию таким образом, чтобы оно стало более глубоким, свободным и полным. Лежа на кровати и стараясь капитулировать перед своим телом, я вдруг почувствовал, что начинаю медленно подниматься и переходить в сидячее положение. Потом та сила во мне, которая инициировала это движение, перевернула и приподняла меня, после чего я оказался на ногах. Сам не зная, каковы мои дальнейшие намерения, я повернулся, оказавшись лицом к кровати, и начал бить по ней кулаками. Занимаясь этим, я увидел перед собой на простыне лицо отца и вспомнил, как он отхлестал меня за то, что однажды вечером я пришел домой поздно и тем самым расстроил мать. Мне в тот момент было лет девять или десять, и я отправился куда-то с друзьями поиграть. Указанный инцидент совершенно вылетел у меня из головы, пока не всплыл в памяти в тот момент, когда я стал наносить почти непроизвольные удары по кровати. Хотя для меня это был далеко не первый случай двигательной реакции во время терапии у Райха, я испытывал в тот момент благоговейный страх и одновременно радостное возбуждение. Это выглядело так, словно в недрах моей личности открылся неведомый мне тайник, позволяя мне шагнуть в новое измерение бытия.

Капитуляция перед Богом представляет собой капитуляцию перед процессом жизни, протекающим в теле, перед чувствами и сексуальностью. Поток возбуждения, пробегающий в теле, порождает сексуальные чувства, если он движется вниз, и духовные чувства, если движется вверх. Это явление носит пульсирующий характер и не может быть при движении в одном направлении сильнее, чем при движении в другом. В своих предшествующих книгах я отмечал, что человек не может быть духовным в большей степени, чем он сексуален, равно как сексуальность в нем не может превышать духовности. Точно так же как духовность не означает посещения церкви или принадлежности к какому-либо религиозному ордену или братству, сексуальность вовсе не означает непременных половых отношений. Она представляет собой чувство возбуждения по отношению к лицу противоположного пола. Что касается духовности, то она представляет собой чувство возбуждения по отношению к природе, к жизни, к вселенной. Самая грандиозная капитуляция перед Богом может наступить в ходе полового акта, если его апогей достаточно интенсивен для того, чтобы запустить человека на орбиту, проходящую где-то в звездных сферах. При тотальном оргазме дух пересекает границы Я, становясь единым целым с пульсирующей беспредельной вселенной.

Одна из моих давних пациенток написала мне отчет о своем опыте капитуляции, который хорошо иллюстрирует природу процесса возбуждения. Она подробно описала вечер, проведенный с ее другом. Эта пара собиралась скоротать вечер за ужином в доме молодого человека, беседуя о его проблемах. Несколько месяцев назад ему довелось пережить очень трудные времена, и, по наблюдениям его спутницы, а моей пациентки, он еще не полностью восстановился. В его облике было что-то от зомби. Она писала в своем послании: «Меня волновал его неизменно печальный вид и медлительные движения. Он не выглядел здоровым мужчиной. Мой знакомый стал совсем не таким, каким был прежде. Из него трудно было вытянуть слово. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и он отправился в свою спальню.

Утром он зашел в мою комнату, которая почему-то ему не понравилась, и спросил, может ли он потеснее прижаться ко мне. В доме было ужасно холодно, и на каждом из нас было надето как минимум шесть слоев разных одежек, так что я не возражала. Он лег рядом, повернувшись спиной ко мне, а я обхватила его руками. Тут он спросил: «Если бы у тебя был друг, который умер, что бы ты велела ему делать?» Я говорю: «Ну, раз он умер, то мне совершенно нечего ему сказать. Но если ему только кажется, что он умер, я бы посоветовала ему делать свое дело, пользоваться кое-какой посторонней помощью и заботиться о себе — примерно так, как, я тебе советовала раньше». Он ответил, что дела у него плохи и он знает об этом, поскольку и руки, и ноги все время ощущаются им совершенно заледеневшими. А еще он сказал, что последние переживания совершенно выбили его из колеи и буквально добили. По его словам, он пытался поговорить на работе по поводу одной чинимой ему несправедливости, но это оказалось очень трудным, поскольку ему была присуща конфликтность. В детстве его оскорбляли и унижали за попытки высказаться. «Если бы только меня так не унижали», — выговорил он, после чего сломался и расплакался. Я погладила его и сказала, что он нуждается в помощи. Он ответил, что обращался к нескольким терапевтам, но когда в процессе анализа ему доводилось ощутить ярость, это сильно пугало его. В общем, он поделился со мной массой всякой мучившей его дряни. В конце концов он повернулся лицом, чтобы иметь возможность видеть меня, и обнял за плечи. Сильный заряд прошел через мое тело. Оно стало пульсировать. По его словам, у него было такое ощущение, словно он держит в объятиях большую мурлыкающую кошку. Заряд в моем теле тем временем нарастал, и вскоре мой визави тоже начал чувствовать в себе эту заряженность. А затем наши тела стали действовать словно сами по себе, вибрируя, пульсируя и двигаясь. В какой-то момент я произнесла: «Я этого не делаю; оно просто происходит». И тут, о Боже! У нас произошел невероятно полный телесный оргазм, причем мы оба были полностью одеты. Я оказалась совершенно права. Я действительно совсем не отключалась. Я все время бодрствовала и никуда не уходила. Эту невероятную вещь сотворило мое тело. Оно было совершенно неожиданным. У меня и сегодня по телу бегут приятные мурашки при одном воспоминании о случившемся. Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря о том, чтобы отдаться своему телу. Это оказалось весьма вдохновляющим переживанием.

Разумеется, я не знаю, что все произошедшее будет означать в длительной перспективе. Я просто пытаюсь проживать свою жизнь так хорошо, как только у меня получается, и наслаждаться тем, чем могу. Этот уикэнд оказался для меня одним из самых интересных и необычных».

Эта пациентка потратила многие годы на терапию и на работу над собой. Она проявляла в данном вопросе и профессиональную активность, сама занимаясь консультированием пациентов, так что у нее хватало знаний и опыта, чтобы понять то, что произошло, и взять этот опыт на вооружение. Она развила в себе веру в жизнь и доверие к собственному телу, которые позволили ей дотянуться до Бога.

Сексуальное возбуждение посылает телу быстрый и легкий вращательный импульс. Мы воспринимаем это вращение наиболее наглядно, когда при оргазме «выкручиваемся» из-под контроля эго в конвульсивных движениях, порождающих у нас чувство экстаза. Но интенсивное сексуальное возбуждение может привести к тому, что голова у человека на самом деле идет кругом; это ощущение может восприниматься как весьма радостное, если только оно не пугает того, кто его испытывает. Да и чувство любви может заставить человека вращаться волчком или вертеться вокруг любимого человека.

Райх высказал блистательную идею о том, что энергетический процесс при половом акте напоминает космический процесс, который он назвал суперимпозицией, или наложением. Его теория заключается в том, что если две энергетические системы испытывают друг к другу влечение или тяготение, то по мере взаимного сближения они начинают вращаться вокруг друг друга. Указанный процесс космического наложения можно видеть на фотографиях галактик, показывающих спиральное или вихревое движение входящих в них звезд, когда они вращаются в пространстве вселенной. Это движение представлено на фотографии спиральной туманности, известной под названием G10, которая приводится в книге Райха «Космическое наложение». Райх рассматривает две ветви указанной галактической туманности как энергетические волны или течения, влекущие звезды, которые входят в состав данной туманности, все ближе к себе по мере того, как эти ветви вращаются вокруг друг друга (см. рисунок 6).

щелкните, и изображение увеличится

Рисунок 6

Схематический чертеж спиральной формы, которую имеет туманность G 10 из галактики «Мессье 81»; выполнен на основании фотографии, сделанной в обсерватории Маунт Вильсон. (Вильгельм Райх. Космическое наложение. Изд. «Рэнгели, Мэйн», фонд Вильгельма Райха, 1951, стр. 61.)

Той активной силой, которая устремляет звезды по направлению друг к другу, является сила всемирного тяготения, благодаря которой объекты, оказавшиеся в пространстве достаточно близко друг к другу, притягиваются один к другому. В мире животных мы — в зависимости от обстоятельств — называем силу, которая влечет два существа друг к другу, любовью или сексуальностью. Среди млекопитающих, где самцы в ходе сексуального объятия или совокупления взбираются на самку, их позы и действия напоминают явление наложения. При этом, как показано на рисунке 7, движение волн возбуждения у двух совокупляющихся особей напоминает только что описанное космическое явление.

щелкните, и изображение увеличится
Рисунок 7

Схематическое представление потока возбуждения при сексуальном объятии (копуляции) млекопитающих

Идея о том, что процесс жизни является производным от космических процессов и отражает их, звучит для меня разумно и привлекательно. Любая иная точка зрения отрицала бы нашу идентификацию со вселенной. Жизнь на Земле представляет собой космическое событие, ничем по сути не отличающееся от рождения и смерти звезд, хотя и бесконечно иное по своим масштабам. Если мы возрадуемся вместе с Богом в кружении и обращении небесных сфер, то сможем возрадоваться с ним и при вращении наших тел, охваченных сексуальной страстью. Капитулируя перед этой страстью, мы капитулируем и перед Богом, который внутри нас и который вне нас. Хотя секс и так доставляет удовольствие большинству людей, я убежден: только тем индивидам, которые смогут отказаться от своего эго в акте капитуляции перед телом — иными словами, тем, для кого сексуальное возбуждение представляет собой целиком и полностью телесное событие, — дано будет познать истинную радость секса.

1995 г.